Пархоменко пытался схватить за узду лошадь Клиента Ефремовича, но тот вырвал у него повод, погнал возбужденного коня вперед. Стремительно приближалась черная стена врагов. Ворошилов знал, что эти секунды решают судьбу конного боя: кто первый повернет?.. Он увидел Буденного, - впереди, привстав в стременах, подняв клинок, - он искал встречи. Враги - теперь их хорошо было видно - вырастали цепь за цепью: весь полк мчался на сближение. Буденный, на стелющемся донце, весь вытянувшись, достал шашкой заскочившего вперед бородатого казака, - тот схватился за голову… И тотчас налетел на двоих, рубя сплеча и наотмашь, - один казак лег на гриву, у другого из разрубленной шеи хлынула черная кровь. Враги осаживали, поворачивали. Лишь несколько всадников сшиблось, но, опрокинутые, смятые, исчезли в неудержимой лаве. Казаки повернули и гнали, и гнали за ними, рубя наотмашь, молодые красные казачата. Ворошилов, уносимый потоком ревущих всадников и взмыленных, пахнущих потом, коней, снова увидел оскаленную, лысую башку донца, и маленькую жилистую фигуру, и водяной блеск его клинка… Все пронеслось как ураган… Ворошилов стал осаживать. Кричали раненые. Направо, за прудом, разгоралась ружейная стрельба. Он остановился под ивой, - конь потянулся к оранжевой воде. Подскакал Пархоменко… - Весь полк изрублен к чорту… Победа! - Как бы наши не зарвались… - Не зарвутся, Буденный дело понимает. - Ты послал к мартыновцам? - Послал двух ребят… - Немедленно общее наступление… 8 Так началась оборона Царицына. Вагон Сталина на путях юго-восточного вокзала был тем сердцем, которое гнало организованную волю по всем извилинам города, с учреждениями, заводами и пристанями, по всему фронту, где формировались полки, бригады и дивизии и на митингах военные комиссары разъясняли задачи революции по всему огромному округу, где агитаторы и продотряды митинговали по селам, станицам и хуторам, мобилизуя беднейшее и среднее крестьянство и ломая кулацкое сопротивление. Тысячи подвод с хлебом тянулись к Царицыну, стада скота брели по дорогам к волжским пристаням… Ежедневно отправлялись маршрутные поезда на Москву. На пристанях Царицына, Черного Яра, Камышина, Балашова грузили на баржи скот, рыбу, хлеб и гнали вверх на Нижний Новгород. Северные столицы могли теперь бесперебойно получать паек. Угроза смертельного голода миновала. Но вся опасность была впереди. Контрреволюция не давала даже короткой передышки. С конца июля началось генеральное наступление на Царицын красновских генералов. Аэропланы - германского типа Таубе - сбросили в Царицын листовки - воззвание Мамонтова: "Граждане города Царицына и вы, заблудшие сыны российской армии. К вам обращаюсь я с последним предложением мирной и спокойной жизни в единой и великой России, России православной, России, в бога верующей. Близок ваш час и близко возмездие божие за все ваши преступления. "Скажите, за что погибнете вы, за что погибнут ваши жены и дети и богатый город обратится в пустыню и развалины? За что вы умираете? За те триста рублей фальшивых, ничего не стоящих керенок? Но что вы едите? У вас даже хлеба нехватает… "Именем бога живого заклинаю вас: вспомните, что вы русские люди, и перестаньте проливать братскую кровь. Я предлагаю вам не позже пятнадцатого августа сдаться и сдать ваш город нашим донским войскам. Если вы сдадитесь без кровопролития и выдадите мне ваше оружие и военные припасы - я обещаю сохранить вам жизнь. В противном случае - смерть вам позорная. Жду до пятнадцатого августа. После - пощады не будет". Саша Трубка собрала митинг на "Грузолесе" и прочла эту листовку. - Кто желает возразить генералу Мамонтову? - окончив чтение, спросила она и хлопнула себя по кобуре. - Возражения считаю излишними. Все ясно. В этой кобуре мой ответ генералам… Предлагаю вам, мужики, вынести резолюцию: всем без исключения итти на фронт. Всему "Грузолесу". Бревна катать и пилить будем потом, когда перепилим Мамонтова. Рабочие "Грузолеса" постановили - итти на фронт всем. Рабочие французского механического завода постановили - итти на фронт всем. Рабочие орудийного завода постановили - мобилизоваться на фронт всем и совместить это с прокатом днем и ночью - в три смены - стальной брони и срочной постройки бронепоездов. За отрядами рабочих шли на фронт матери, жены, сестры, дети, неся узелки и кошелки с едой, горшки с кислым молоком… Провожающих не допускали до позиций, и женщины и дети подолгу стояли где-нибудь на при-горке, глядя, как их неумелые мужья и братья строятся в поле в два ряда, и держат ружья, и повторяют: "первый - второй", "первый - второй", и шагают, и поворачиваются, расстраивая ряды, и ложатся, и примерно стреляют, и потом, немного научась, уходят далеко в степь - защищать своей жизнью рабочую свободу. Оставив на пригорке узелки с хлебом, огурцами и луком под охраной какого-нибудь служивого, женщины и дети, взволнованные и молчаливые, возвращались в город, чтобы заменить мужчин на оборонной работе. Немало молодых женщин шло на фронт - санитарками, бойцами, иные - грамотные - в агитпроп - читать в окопах издаваемую теперь Межиным в Царицыне большую газету - "Солдат революции". К одной из таких девушек поздно вечером однажды в овраге, где помещался штаб новосформированного Варваропольского шахтерского полка, - к огню костра подошла Агриппина. Была она одета хорошо - в защитной, туго перепоясанной ремнем, рубашке, в новом картузе с красноармейской звездой. Лицо у нее было такое мрачное, будто она собиралась перекусить горло этой девушке, разложившей на траве у костра весь свой струмент: несколько газет и брошюр, чернильницу и листочки бумаги. Брови у Агриппины были сдвинуты, ноздри красивого носа вздрагивали, ресницы опущены. - Товарищ, мне с вами поговорить нужно, - сказала она этой девушке. - Можете вы меня научить грамоте в две недели или нет? Я к тому, что это для меня не шутки… (Отвернула лицо и - тихо.) Я могу счастье свое потерять… Горячие бои раньше двух недель не начнутся, время будет… Надо понять, - на моем горбу двое детей. Им надо расти, надо учиться, а я неграмотная… Кроме них - один человек, он партийный, Ленина хорошо знает, Ворошилова знает… И я вижу - ему моя темнота скоро станет поперек горла… Он ротный командир, - это надо понять… Две недели, товарищ, даю вам сроку… Агриппина так взглянула на городскую девушку, - та сейчас же согласилась, и, не теряя времени, у костра начали первый урок. За июль месяц группа Ворошилова, снабженная военными запасами, привезенными в эшелонах, расширила фронт, взяла Калач и на правом берегу - станицу Нижнечирскую, где были огромные запасы зерна. Все понимали, что это продвижение ненадежно, что оно может стать прочным, только когда будут разбиты главные силы Мамонтова. Вся армия и тыл готовились к страдным дням. Военрук Снесарев, наконец, был отозван в Москву - по настоянию Ленина в Высшем военном совете, где Троцкий злобно защищал генерала. Это было крупной победой. Получив об этом известие, Сталин созвал у себя военное совещание. Нужно было сделать еще шаг в сторону организации армии: уничтожить четыре царицынских штаба и на место их поставить единый Военный совет. О таком решении Сталин телеграфировал в Москву, наметив пятерых членов Военного совета: себя, Москалева, Ворошилова, политического комиссара штаба и Тритовского - военного специалиста, умного, знающего и скромного человека из бывших армейцев. Высший военный совет уперся и после нескольких дней молчания ответил, что согласен на создание в Царицыне Военного совета, но считает, что он должен состоять только из трех членов: Сталина, Москалева и военного специалиста Ковалевского. Такое решение было прямым предательством со стороны Троцкого. Тогда Сталин, не споря и не опровергая, сделал еще один организационный шаг: приказал начальнику Чрезвычайной комиссии арестовать и допросить Носовича, Ковалевского, Чебышева и весь их штаб. Это было уже в дни, когда мамонтовские батареи опоясали фронт ураганным огнем и казачьи полки, великолепно одетые в берлинское черное сукно, тучами нависли над окопами. Ковалевский, Чебышев, Сухотин, Лохватов и Кремнев, - а несколькими часами позже - инженер Алексеев с обоими сыновьями были арестованы, допрошены и после их признаний расстреляны. Генерала Носовича спас Троцкий, освободив его из-под ареста и направив в Балашов. Там Носович вредил еще месяца два. Вскоре, опасаясь нового ареста, он перешел фронт добровольческой армии и представил Деникину свои объяснения. Третьим членом Военного совета вместо Ковалевского был назначен Ворошилов. Мамонтов сосредоточивал главные силы непосредственно против Царицына и наносил сквозной удар по магистрали, по которой месяц тому назад пробивались эшелоны Ворошилова. К концу второй недели боев Коммунистическая и Морозовско-Донецкая дивизии начали выматываться, - резервов нехватало. Снаряды и патроны, привезенные эшелонами Ворошилова, подходили к концу. Высший военный совет в ответ на самые срочные требования прислать оружие и огневое снаряжение ответил, наконец, что оружие и огнеприпасы могут быть присланы из Москвы лишь при условии, если в заявках будут указаны точные цифры количества бойцов, которым нужно оружие, наличие военного имущества в Царицыне и суммы, в рублях, ранее произведенных расходов. Сталин послал в Москву Пархоменко, чтобы вырвать у Высшего военного совета оружие и огнеприпасы, немедленно привезти в Царицын. Станицу Нижнечирскую пришлось оставить. Красные отступили на левый берег Дона. Мост был отдан врагу. Калач оставлен. В Царицын день и ночь подходили поезда, набитые ранеными. Под Кривой Музгой лучшие полки Комдивизии потеряли больше половины состава Лукаш был тяжело ранен. Обливающаяся кровью, измученная Красная армия опиралась теперь только на бронепоезда, - ураганным огнем они отбрасывали наседающие огромные резервы мамонтовцев. Но нехватало снарядов. Бешеными конными атаками враг неудержимо рвался к городу. От грохота орудий в Царицыне дребезжали стекла. Все население торопливо копало на окраинах последнюю линию укреплений. Сталин был в окопах. Туда ему принесли телеграмму с требованием: немедленно образовать Революционный совет Южного фронта на основании полного невмешательства комиссаров в оперативные дела, штаб поместить в Козлове.[5] В тот же час в домишке на окраине города собрался Военный совет, и Ленину и в Центральный комитет была послана телеграмма: "Известен ли Высшему военному совету вышеуказанный приказ Троцкого? Телеграфный приказ Троцкого угрожает развалом всему фронту и гибелью всему революционному делу на юге и не может быть выполнен Военным советом Южного фронта". Сталин не выходил из окопов, руководя оттуда посылкой резервов, подвозом огнеприпасов, отправкой нового бронепоезда, вооруженного только что отлитыми тяжелыми пушками. В окоп спрыгнул Ворошилов, - он вернулся на броневике с передовой линии, был весь в грязи, в машинном масле. Он молча глядел на Сталина, - губы у него тряслись. - Убит Коля Руднев, - сказал он и с минуту стоял молча. - Патронов нет… Отбиваемся одними штыками… Потери большие… Ну, иду в цепь… Вылез из окопа. Сел в броневик (приехавший за новыми пулеметными дисками), умчался. Когда мамонтовцам уже казалось, что они еще одним последним усилием ворвутся в город, - против них выступил сформированный на рабочих окраинах свежий Новоникольский полк. Сталин сказал им несколько слов, и они пошли без выстрела. Двигавшийся впереди них бронепоезд огневым шквалом расчищал путь. Новоникольцы дошли до окопов врага и бросились в штыки. Мамонтовская пехота, не ожидавшая удара свежих частей, дрогнула и побежала. Ее встретили свои же казачьи сотни, кинувшиеся рубить бегущих. Но и эти сотни были сметены огнем бронепоезда и батарей, стоявших под городом. Усилие, с которым белые рвались к городу, сломилось, как это часто бывает, о неожиданно введенную против них новую силу. Белые, как обожженные, отскочили от Царицына. Мамонтов послал резервы. На них с фланга бешено ударил Громославский полк. Белые начали откатывать за Кривую Музгу. Тогда на них напустилась морозовская кавалерия и сбросила в Дон все ядро еще утром, казалось, - победоносной, к вечеру - разгромленной мамонтовской армии. "Наступление советских войск Царицынского района увенчалось успехом… Противник разбит наголову и отброшен за Дон. Положение Царицына прочное. Наступление продолжается. Нарком Сталин". notes Примечания
1
В. М. Чернов - лидер эсеров. (Прим. автора.) 2
Немецкий сладкий хлеб вроде коврижки (Прим. автора.) 3
Станица Каменская приблизительно на полпути между Миллеровом и Лихой. Станица Гундоровская - в десяти верстах на запад от Каменской, - на левом берегу Донца. (Прим. автора.) 4
Там и сейчас мне показывали "окоп Ворошилова". Местные жители его берегут, не запахивают, говорят, что нужно на этом месте поставить памятник красным бойцам, погибшим при великом ворошиловском походе. (Прим. автора.) 5
Козлов - 400 верст севернее Царицына. (Прим. автора.)
www.profismart.org |
