Итак, моя сестра Эвелин Фломель поместила меня в лечебницу "Гринвуд" под именем Карла Кори. Это было следствием автомобильной катастрофы, случившейся дней пятнадцать назад, во время которой я переломал себе все кости. Кстати, ноги меня совершенно не беспокоили. Никакой сестры Эвелин я не помнил. Персоналу "Гринвуда", видимо, было велено держать меня в "отключке", и теперь они опасались попасть под суд, которым я пригрозил, когда освободился. Хорошо. Значит, кто-то меня по каким-то причинам боится. Что ж, буду иметь это в виду. Я упорно пытался вспомнить хоть что-нибудь об этой автокатастрофе, просто голова распухла. Случайностью авария явно не была. Почему-то я в этом совершенно не сомневался, хотя и не мог понять, почему. Но я все выясню. Тогда кому-то придется заплатить! И очень дорого! Ярость, черная ярость закипела в моей груди. Кто бы ни был тот, что так старался навредить мне или использовать меня в своих целях, вскоре он получит по заслугам!.. Я ощутил страстное желание немедленно уничтожить того, кто заманил меня в ловушку. И еще я знал: не впервые мне приходится испытывать это чувство, эту яростную жажду мести, и не раз уже в своей жизни я следовал этому желанию… Не раз. За окном, медленно кружась, опадали осенние листья. Первое, что я сделал, добравшись наконец до Нью-Йорка, это постригся и побрился в ближайшей парикмахерской. Затем зашел в туалет и полностью переоделся во все новое - терпеть не могу ходить с волосами по всей спине. Пистолет, прихваченный в клинике "Гринвуд", я сунул в правый карман куртки. Если бы тот тип или моя неведомая сестрица Эвелин хотели засадить меня в тюрьму, то сейчас повод был бы идеальный: незаконное ношение оружия. Поправка Салливана[1]. Но я все же решил оставить пистолет при себе. Пусть сперва найдут меня, и объяснят, зачем. Потом я наскоро пообедал и целый час добирался на метро и автобусе через весь город до дома Эвелин, моей так называемой сестры и возможного источника информации. По дороге я обдумывал, какой тактики мне следует придерживаться. Так что когда я постучал и массивная дверь огромного старого дома наконец открылась, я уже знал, что именно скажу. Я продумал все, направляясь к дому по подъездной аллее, окруженной мрачными дубами и яркими кленами. Листья шуршали под ногами, ветер забирался под ворот и холодил свежевыбритую шею. Аромат лосьона смешивался с затхлым запахом гниющей листвы, исходившим от увитых плющом старых кирпичных стен. Ощущения чего-то знакомого не было. Раньше я явно здесь никогда не бывал. Я постучал в дверь, и из глубины дома ответило гулкое эхо. Я сунул руки в карманы и стал ждать. Дверь отворилась, и я улыбнулся возникшей на пороге горничной. Она была смуглая, вся в родинках и говорила с пуэрториканским акцентом. - Что вам угодно? - Я бы хотел видеть миссис Эвелин Фломель. - Как мне о вас доложить? - Скажите, что это ее брат Карл. - Пожалуйста, войдите, - пригласила горничная. Я вошел в холл. На полу - мозаика из мелких плиток кремового и бирюзового цвета, стены отделаны красным деревом, слева - огромное кашпо, откуда свисали пышные побеги какого-то растения с огромными зелеными листьями. Под потолком - куб из стекла и эмали, из которого вниз лился желтый водопад света. Горничная удалилась, а я оглядывался по сторонам в поисках хоть чего-нибудь знакомого. Пусто. Что ж, подождем. Вскоре горничная вернулась, улыбаясь мне и кивая головой: - Пожалуйста, прошу. Вас ждут в библиотеке. Я пошел за нею, миновал три лестничных марша, коридор и две закрытые двери. Наконец третья дверь по левую руку от меня оказалась открытой. Горничная указала мне на эту дверь, я вошел и остановился на пороге. Это была библиотека, и она, разумеется, была полна книг. Еще там висели три картины: два в высшей степени мирных пейзажа и одна, тоже в высшей степени мирная, марина. На полу - тяжелый зеленый ковер. Рядом с огромным письменным столом стоял гигантский глобус, с которого на меня смотрела Африка. За глобусом - окно во всю стену, восемь прозрачных стеклянных панелей. Но не это остановило меня. У стола сидела женщина в платье цвета морской волны, с узким глубоким вырезом и широким воротником. Длинные волосы и пышная челка были цвета облаков на закате или, может быть, напоминали тот ореол, что окружает пламя свечи в темной комнате; я почему-то знал, что это их естественный цвет. Глаза за стеклами очков, которые ей, по-моему, совершенно не требовались, были пронзительно-голубыми, как воды озера Эри безоблачным летним днем. На губах, вполне подходящих под цвет волос, играла сдержанная улыбка. Но не это остановило меня. Я знал ее! Откуда-то я ее, безусловно, знал, вот только не мог вспомнить откуда. Я подошел ближе, улыбаясь в ответ на ее улыбку. - Привет, - сказал я. - Садись, - сказала она. - Пожалуйста. И указала мне на огромное оранжевое кресло с высокой спинкой, изогнутой как раз под таким углом, чтобы мне приятно было бы плюхнуться. Я сел. Она внимательно смотрела на меня. - Рада, что ты выздоровел и в порядке. - Я тоже рад. А ты как поживаешь? - Спасибо, все в порядке. Признаться, не ожидала увидеть тебя здесь. - Ясное дело, - соврал я. - Но вот видишь, я здесь и хочу поблагодарить тебя, сестра, за доброту и ласку. - Мне хотелось быть чуть ироничным: интересно, как она прореагирует на это. И тут в комнату ввалился огромный пес, ирландский волкодав, и шлепнулся на пол возле стола. Потом появился еще один, обошел пару раз вокруг глобуса и улегся под ним. - Ну, - сказала "сестра", тоже стараясь быть ироничной, - это самое меньшее, что я могла для тебя сделать. Ты бы все-таки ездил поосторожнее. - Непременно, - ответил я. - Я непременно буду осторожнее, обещаю тебе. - Черт знает что за игру мы с ней затеяли, но поскольку она явно не понимает, что именно я помню, а что забыл, я решил продолжать в том же духе, чтобы вытянуть из нее всю информацию, какую она могла дать. - Мне показалось, что ты не прочь узнать, в каком я состоянии, вот я и приехал. - Да, конечно. Меня это беспокоило и продолжает беспокоить, - откликнулась Эвелин. - Ты не голоден? - Перекусил слегка часа два-три назад. Она позвонила горничной и велела принести поесть. Потом сказала: - Вообще я предполагала, что ты выберешься из "Гринвуда", как только сумеешь. Правда, я не ожидала, что это случится так скоро. И уж тем более - что заявишься прямо ко мне. - Знаю, - кивнул я. - Именно поэтому я здесь. Она протянула мне сигареты и сама взяла одну. Я дал ей прикурить, затем прикурил сам. - Ты всегда был непредсказуем, - сообщила она мне наконец. - В прошлом такое свойство не раз тебя выручало, но сейчас я бы на это не поставила. - Что ты хочешь этим сказать? - Сейчас ставки слишком высоки для блефа, а ты, по-моему, как раз блефуешь. Явился прямо сюда, надо же!.. Меня всегда восхищало твое мужество, Корвин, но ведь ты не дурак и прекрасно знаешь, каков расклад. Корвин? Что ж, запомним и это, вместе с "Кори". - А может быть, я ничего не знаю? Не забывай, я ведь довольно долго был вне игры. - Ты хочешь сказать, что с тех пор ни с кем не общался? - Как-то возможности не представлялось. Во всяком случае, с тех пор как очнулся. Она склонила голову набок, прищурив свои прелестные глаза. - Сомнительно… Хотя вполне возможно. Видимо, это действительно так. Видимо. Хорошо, предположим, я тебе поверила. Пока что. В таком случае ты весьма разумно поступил, приехав сюда. Хорошо, я подумаю. Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала. Тогда я решил воспользоваться тем преимуществом, которого, похоже, добился в этой загадочной игре с неведомыми мне игроками и слишком высокими ставками, о которых не имел ни малейшего понятия. - Уже одно то, что я приехал сюда, о чем-то говорит, - заявил я. - Разумеется, - ответила она. - Это я понимаю. Но ведь ты же хитрец, так что говорить твой приезд может о чем угодно. Поживем - увидим. Поживем? Увидим? Что увидим? Горничная принесла бифштексы и кувшин с пивом, так что я на время был избавлен от необходимости делать общемногозначительные заявления, которые моей собеседнице казались хитроумными и уклончивыми. Бифштекс был превосходный, розовый внутри и истекающий соком. Я впился зубами в кусок свежего, хрустящего хлеба, жадно запивая еду пивом. Она, смеясь, наблюдала за мной, отрезая маленькие кусочки от своей порции. - Мне нравится смотреть, с каким аппетитом ты относишься к жизни, Корвин. Мне будет крайне неприятно, если тебе придется ее утратить. - Мне тоже, - пробормотал я. Пожирая мясо, я размышлял. Она вдруг вспомнилась мне совсем в иной одежде: в бальном платье зеленого цвета - такого, каким бывает море на глубине, - с длинной пышной юбкой, с обнаженными плечами. Звучала музыка, вокруг танцевали, слышались голоса… Сам я был в черном с серебром… Видение исчезло. Но это явно было воспоминание из реального прошлого. Я знал это, я был в этом уверен. Проклятие! Я никак не мог восстановить картину во всей полноте. Что она в том зеленом бальном платье говорила тогда мне, одетому в черное и серебряное, ночью, полной музыки, танца и голосов?.. Я налил ей и себе еще пива и решил проверить себя. - Помнится, однажды ночью. Ты еще была в зеленом платье, а я, как всегда, в своих цветах… Все тогда казалось прекрасным, и музыка играла… Ее взгляд вдруг стал задумчивым, щеки порозовели. - Да, - промолвила "сестра". - То были дни… Так ты действительно ни с кем не встречался? - Слово чести, - произнес я торжественно, к чему бы это ни относилось. - Положение значительно ухудшилось, - сказала она. - Из Теней появляется столько ужасного, что и представить себе было невозможно. - И?.. - И у него по-прежнему множество проблем, - договорила Эвелин. - Неужели? - Ну конечно! И он, разумеется, захочет узнать, на чьей ты стороне. - Да на той же! - Ты хочешь сказать?.. - Во всяком случае, пока, - быстро добавил я. Может быть, слишком быстро, потому что глаза ее вдруг изумленно расширились. - Я ведь все еще не полностью представляю себе расстановку сил. Что бы это ни значило, пусть думает. - Ах вот как. Мы наконец покончили с бифштексами, остатки кинули псам. Потом мы пили кофе, и во мне вдруг проснулись братские чувства. Но я подавил их. - А как остальные? - спросил я. Это могло означать все, что угодно, но звучало вполне безобидно. На секунду у меня, правда, возникло опасение, что она спросит, кого конкретно я имею в виду. Но она ничего не спросила, а откинулась на спинку кресла и проговорила, глядя в потолок: - Как обычно. Ни от кого никаких известий. Ты, вероятно, поступил умнее всех. Мне, во всяком случае, это нравится. Но разве можно забыть?! Честь, славу?.. Я опустил глаза, так как не знал, что они должны в такой момент выражать. - Невозможно, - сказал я. - Забыть об этом невозможно. Последовало долгое и какое-то напряженное молчание. Потом она спросила: - Ты меня ненавидишь? - Конечно же, нет, - ответил я. - Как же я могу, памятуя обо всем, что ты для меня сделала? Это, казалось, ее успокоило. Она опять улыбнулась, показав очень белые зубы. - Спасибо тебе. Что бы ни случилось, ты всегда джентльмен. Я с улыбкой поклонился: - Ты мне льстишь. - Едва ли, - сказала она. - Памятуя обо всем, что ты для меня сделал. Тут я почувствовал себя неуютно. Гнев мой все еще пылал в груди. Интересно, подумал я, а она знает, против кого этот гнев должен быть направлен? Я чувствовал, что знает. И боролся с искушением спросить ее об этом напрямик. Искушение удалось подавить. - Ну хорошо. А что ты намерен делать теперь? - спросила она наконец. Я был к этому вопросу готов и тут же ответил: - Ты, конечно, мне не поверишь… - Конечно. Как мы можем? Я отметил это "мы". - Что ж. Пока что я намерен оставаться у тебя, где ты сможешь присматривать за мной непосредственно. - А потом? - Потом? Посмотрим. - Что ж, разумно, - кивнула она. - Весьма разумно. И ты к тому же поставишь меня в двоякое положение. Я сказал так только потому, что мне просто некуда было идти, а денег, заработанных шантажом, надолго не хватило бы. - Конечно, - продолжала Эвелин, - ты можешь оставаться у меня. Но должна тебя предупредить, - и она ткнула пальцем в какой-то предмет, висевший у нее на шее, который я принял было за кулон. - Это свисток для собак. Ультразвуковой. Вот Доннер и Блицен, а еще у них есть четыре брата, все приучены заботиться о надоедливых людях и на сигнал мой реагируют мгновенно. Так что не вздумай совать нос куда не следует. Перед моими псами не устоишь даже ты. Ведь именно благодаря этим собачкам в ирландских лесах перевелись волки. - Знаю, - сказал я. И действительно, я это знал. - Хорошо, - продолжала она. - Эрику будет приятно думать, что ты мой гость. И он, наверное, перестанет тебя преследовать. Ведь ты именно этого и хочешь, n'est-ce-pas?[2] - Oui,[3] - ответил я. Эрик! Я знал какого-то Эрика, и это имело значение. Когда-то давно. Но тот Эрик, которого я знал, все еще был где-то здесь, и вот это было действительно важно. Почему? Я его ненавидел, вот почему. Ненавидел так сильно, что готов был убить. Может быть, даже пытался. Но, кроме этого, нас с ним связывало что-то еще. Тем, что мы… родственники? Да, точно. Обоим нам не нравилось, что мы братья. Я вспомнил, наконец я вспомнил… Огромный, могучий Эрик, борода вся мокрая и кудрявая, а глаза - как у Эвелин! Меня потрясли эти проснувшиеся воспоминания, в висках застучала боль, от затылка к шее разлилась горячая волна. Но выражение моего лица оставалось неизменным. Я лишь позволил себе лишний раз затянуться сигаретой да отхлебнул еще глоток пива. Итак, Эвелин действительно оказалась моей сестрой! Только звали ее вовсе не Эвелин, как именно - не помню, но точно не Эвелин. Осторожнее, сказал я себе. Не надо вообще называть ее по имени, пока не вспомнишь. Ну а сам я? Кто я такой и что со мной происходит? И внезапно меня осенило: Эрик имеет какое-то отношение к той автокатастрофе! Я должен был в ней погибнуть, но выжил. Значит, это он все подстроил? А Эвелин работает с ним, это она платила "Гринвуду", чтобы меня держали в отключке. Конечно, лучше, чем смерть, хотя… И тут мне стало ясно, что, приехав к Эвелин, я, таким образом, умудрился угодить прямо в лапы Эрику. Я его пленник, он сделает со мной все, что захочет. Если я останусь тут, разумеется. Однако Эвелин сказала, что если я буду жить у нее, он оставит меня в покое. Я колебался. Доверять не следует никому, конечно, и стоит все время быть начеку. Может, лучше все-таки куда-нибудь уехать и подождать, пока полностью не восстановится память? Но меня не преследовало ощущение жуткого цейтнота. Я должен как можно скорее выяснить всю историю, и как только узнаю достаточно - действовать сразу же. Жажда деятельности прямо-таки переполняла меня. Если опасность - цена воспоминаний, а риск - плата за возможность их обретения, что ж, так тому и быть. Я остаюсь. - А еще я помню… - сказала Эвелин, и до меня дошло, что все это время она о чем-то рассказывала, а я ее не слушал. Может быть, она и не заметила этого, потому что целиком погрузилась в какие-то воспоминания. Я же не слушал ее потому, что то, о чем я непрестанно размышлял, было для меня гораздо важнее. - …помню, как однажды ты побил Джулиана в его любимой игре, а он запустил в тебя бокалом вина. Как он тогда ругался!.. Но ты все-таки выиграл приз. А он еще потом испугался, что слишком дал себе волю. Но ты только посмеялся, и потом вы с ним снова пили вино. Мне кажется, он тогда очень сожалел, что так разозлился: он ведь прекрасно умеет владеть собой. А в тот день страшно тебе завидовал и не смог скрыть своих чувств. Помнишь? По-моему, с того дня он и начал во всем тебе подражать. И все равно я его терпеть не могу, надеюсь, скоро он сойдет с дистанции. Думаю, он… Джулиан, Джулиан, Джулиан… И да, и нет. Какая-то игра… Я его обыграл, разбил его хваленое самообладание… Да, что-то такое вспоминалось. Нет, я так и не мог вспомнить, что это было. - А Каин? Как ты его дурачил! Он ведь до сих пор тебя ненавидит, знаешь ли. Кажется, всеобщим любимцем я не был. Почему-то это радовало. Имя Каин тоже звучало знакомо. Весьма. Эрик, Джулиан, Каин, Корвин. Имена эти вертелись у меня в голове, и мне показалось, что им там тесно. - Столько лет прошло, - произнес я непроизвольно, и это было действительно так. | 
