Она сбросила шелковый плащ на руки Фрица и огляделась. А Фриц залюбовался ею. Тонкий шелк мягкими складками ниспадал с ее высокой фигуры. Беломраморная шея гордо вздымалась из глубокого выреза платья, легко поддерживая красивую голову с копной темных волос. На шее поблескивала нитка матового жемчуга. - Вы ничуть не преувеличили, господин Шрамм, эта комната и впрямь приют грез. Тут так уютно и покойно. Я не выношу бальных залов, залитых светом множества свечей. Так что здесь мне вдвойне приятно. Фриц пододвинул гостье кресло, и она небрежно опустилась в него. - Нынче вечером я угощу вас чаем с английскими бисквитами. Только не возражайте! А потом - никаких конфет, зато - представьте себе! - вишни, уже сейчас, в мае. Один друг прислал мне сегодня утром посылку из Италии. Затем выкурим по сигарете. Согласны? Она кивнула и с удовольствием следила за его приготовлениями. - У вас здесь все дышит покоем, господин Шрамм. Нынче это большая редкость. Все гонятся за счастьем и золотом, что отнюдь не одно и то же. И тем не менее, в конечном счете, зачастую - одно и то же. Вы нашли свое счастье, господин Шрамм? - Я не знаю, что такое счастье, особенно если иметь в виду расхожее обывательское понятие: истинное счастье - в довольстве. Это, конечно, верно - но только в среднем. Для нас, людей с чувствительной нервной системой, с особым душевным складом, я бы сказал так: истинное счастье - это мир в душе! Это почти то же самое и все же совсем другое. Довольство может быть просто так, само собой, без борьбы, без особых усилий. И даже большей частью так оно и есть. Мир в душе обретаешь только после борьбы, после жестоких боев и блужданий. Ясное понимание своего "я"… - Оно есть у вас, господин Шрамм? - Я сейчас скажу, сударыня, хотя мир в моей душе отнюдь не золотой. Скорее, смутно-фиолетовый, меланхоличный… Но все-таки мир. - Когда его обретаешь? - Когда находишь путь к себе. - Это трудно? - Это - самое трудное! Женщина кивнула. - И требуется еще одно: оставаться верным самому себе. - Но это невозможно, господин Шрамм. - Возможно, если владеешь своей душой. - Тогда нужно стать отшельником. А разве это достижимо, когда живешь среди людей? - Не просто достижимо, а так оно и есть. Если у тебя своя интонация, своя песня, свой тон - ты и есть такой человек. - Но в обществе подобных людей не найдешь. Там есть остроумные, утонченные, хорошо воспитанные, но Человека с большой буквы там нет. - Неужели в самом деле все так плохо? Может быть, нужно приложить немного усилий? Правда, такие люди не всегда самые интересные и выдающиеся… Женщина задумчиво взглянула на него. - Вы совсем не такой, господин Шрамм. - С каких это пор дамы стали говорить комплименты мужчинам? - Это не комплимент. В ранней юности я мечтала о таком друге, как вы. Вероятно, тогда многое вышло бы по-другому. - Я люблю - и этим все сказано. - Любите? - Правда, не в общепринятом смысле. Я люблю все: природу, людей, деревья, облака, страдания, смерть. Одним словом - жизнь! Я - оптимист и экстремист любви. - У вас было мало разочарований… - Очень много! - И тем не менее? - И тем не менее! - Странно… Лампа начала потрескивать. Фриц взял серебряное блюдо с вишнями и поставил его перед дамой. - Нынче вечером вы не играете, сударыня? - Завтра начну. Видите ли, именно поэтому я и подумала о вас и решила вас навестить… Женщина вынула из сумочки программку и протянула Фрицу. Он прочел вполголоса: "Богема" - опера Россини. Мими - Ланна Райнер". - Да, я должна петь партию бедной маленькой Мими. На генеральной репетиции сегодня я очень живо вспоминала вас и ваш Приют Грез. Наши актеры нынче - уже совсем не богема. Они хорошо воспитаны, очень корректны, весьма добропорядочны, а у вас я все еще ощущаю некоторый налет эдакого… - Вы играете завтра в "Богеме", - мечтательно протянул Фриц. - Я долго не мог слушать эту вещь, потому что она меня слишком брала за живое. Там изображена очень сходная судьба. - Он кивнул на красивый портрет на стене. - Но завтра я обязательно пойду. - Я очень рада. Может быть, вы потом скажете мне свое мнение? - Когда это можно будет сделать? - В тот же вечер. - Но вы же наверняка приглашены? - Да, это правда - даже всей мужской частью местных сливок общества. - Значит… - Вовсе нет! Эти пошляки мне отвратительны. Я хочу наконец беседовать с настоящими людьми. А говорить комплименты всякий мастер. Цель всегда крайне эгоистична и насквозь видна. Терпеть их не могу! - Она встала. - Значит, около десяти у малого входа. Фриц поцеловал ей руку - Благодарю вас за это. Она странно взглянула на него. Потом ушла. Фриц светил ей, пока она спускалась по лестнице. Лампа отбрасывала диковинные пятна света и тени на ступени и перила. Еще час Фриц посидел при лампе. Он больше не читал, просто размышлял о странностях человеческого бытия. Его даже дрожь пробрала, когда он подумал, насколько все случайно и призрачно в жизни. Капелька тумана, дуновение вечернего ветерка - они не ведают, откуда берутся и куда деваются… Так и человеческая жизнь - лишь смутный сон перед рассветом… Свет лампы покойно лежал на красивом портрете. И лицо на нем улыбалось.
IV
Весеннее солнце ослепительно сияло над привокзальным бульваром. Ласточки щебетали, строя свои гнезда в просторном портале, несмотря на шум и суету вокруг. Элизабет медленно пересекала площадь перед вокзалом, когда прибыл поезд и толпа людей выплеснулась на площадь. Элизабет невольно остановилась. И вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Пара дерзких серо-голубых глаз на загорелом лице и впрямь упорно глядели в ее сторону. Она смущенно потупилась. Потом посмотрела вслед удаляющейся стройной фигуре в сером дорожном костюме. Лицо показалось ей знакомым. Но, как ни старалась, она не могла вспомнить, кто это был. Фриц сидел в своей мансарде и подбирал краски. Вдруг вверх по лестнице взлетели шаги, дверь распахнулась, и громовой голос воскликнул: "Фриц! Старина Фриц!" - а крепкие руки схватили его в объятия. - Эрнст, мальчик, неужто это ты собственной персоной? Откуда ты взялся нежданно-негаданно? - Просто взял и удрал. Покончил с этим училищем для старых дев на восемь дней раньше. Фриц, дружище, на дворе весна, разве можно в такое время зубрить контрапункт и фугу? Я больше не мог - и вот я тут. Где же девушки этого города? Немедленно их всех сюда! Мне нужны целые полчища особ женского пола! - Спокойно, спокойно, мой мальчик. В маленьком городке жизнь течет тихо. А у тебя бешеный темп. Может, тебе стоит сперва освежиться и выпить чашечку кофе? - Идет! Ты прав! Нужное и практичное вечно вылетает у меня из головы. Итак, вторгаюсь в твою святая святых и потоками радоновых вод провинциального городка начисто вымываю из головы грешные мысли большого города. А потом - чаю, Фриц! Только настоящего, крепкого, какой бывает только в твоем Приюте Грез! Идет? Уже через секунду он плескался и фыркал за стеной, пока Фриц накрывал к чаю. - Ну, Эрнст, а теперь давай рассказывай. - Чего там рассказывать! Это дело для старых баб! Займусь им, когда состарюсь, поседею и дряхлым беззубым старцем засяду за мемуары. Но чтобы теперь? Я здесь! И этим все сказано! Фриц добродушно улыбнулся: - Еще успеешь наговориться. - А вот ты, Фриц, давай выкладывай. Как у тебя дела? Как твои картины? Все закончил? Доволен? - Я обрел модель для моей большой картины и вместе с тем новую молодую и прелестную приятельницу. - Она хороша собой? - В высшей степени. Эрнст радостно присвистнул. - И чиста как ангел, Эрнст! - Чиста? Чиста… - он посерьезнел. - Это много. Или даже все… Ты ее любишь, Фриц? - Как тебя, Эрнст. - В таком случае - пусть она будет мне сестрой. - Так я и знал, Эрнст. Спасибо. - Ну, это же само собой разумеется, Фриц. - Сколько времени ты здесь пробудешь? - О, сколько вздумается. До смерти надоело жать на педаль. Хочу в Лейпциг - там мне дадут последнюю шлифовку. А как дела у Фрида? Он сейчас здесь, да? - Да, вот уже несколько недель. Он закончил курс в Дюссельдорфе и теперь трудится тут. Получил заказ на две крупные картины, а кроме того, рисует узоры для фабрики обоев. Между делом продает также экслибрисы, монотипии, а чаще - рисунки пером и силуэты из черной бумаги, оформляет книги, - в общем, дела у него идут неплохо. - Рад слышать. А что у Паульхен? - Как всегда непоседлива и любит перечить, торопится стать взрослой и действительно скоро станет. - Пойдешь со мной на вокзал, Фриц? Хочу забрать чемоданы. Они не спеша двинулись к вокзалу, оживленно беседуя. Внезапно на них налетел щебечущий и пахнущий духами ураган: Паульхен! - Эрнст! Ты ли это или твой дух? - И то и другое, Паульхен. Ибо мужчина всегда держит свой дух при себе, в то время как у молоденькой девицы весь ее дух в без-дух-овности. - Вот это да! - охнул Фриц. - Дядя Фриц, видишь, он опять задирается! Фу, Эрнст! - Куда ты направляешься в этом восхитительном розовом облаке газа, Паульхен? - На гулянье, дорогой дядя Фриц. - На гулянье? - переспросили оба разом. - А что это? - Ну, на променад, если тебе так будет понятнее, господин Эрнст, на главной улице гулянье с половины шестого до половины седьмого. - Ах, вот оно что, понял, - заметил Эрнст, - раньше мы называли это Гусиный луг. - Помолчи, противный. До свиданья, дядя Фриц. - Паула убежала, но тотчас вернулась: - До свиданья, Эрнст. - Так-то оно лучше. Желаю повеселиться, Паульхен. Они пошли дальше. На вокзале Эрнст вручил служителю квитанции и адрес. И тут же предложил отправиться в кафе. - В какое? - уныло спросил Фриц. - В "Виттенкинд". Вперед, старина, не скисай. Нужно же мне повидаться с вашими девочками. - А у вас там их, что ли, не было? - О господи, какие это девочки! Они все сплошь "образованные": либо уже пооканчивали университеты, либо еще учатся. Внешние признаки последних: стоптанные каблуки, пенсне в черной оправе, обтрепанные подолы. Или же: зализанные волосы, мужская рубашка со стоячим воротничком и длинными рукавами. Хуже всех студентки музыкальных училищ. Особая категория - дочки художников. Платья с большим декольте при наличии гусиной шеи и угловатых плеч, а также отсутствии бюста. Не придают внешности никакого значения! Во-вторых, они тоже "образованные". Новый сорт. Пьют только чай, малюют альпийские ландшафты, играют на рояле "Тоску по родине", "Молитву девы" и "Любовную жалобу", читают "А любовь никогда не кончается", "Разбитые сердца" и так далее. Однажды я показал двум-трем из них несколько номеров журнала "Красота". О Боже, какой был взрыв! Таков этот народец! О солнце, свежем воздухе и красоте они и ведать не ведают, эти бесполые книжные черви! Фриц, "образованная" женщина - это чудовище. У нас есть все мыслимые законы, но нет такого, который обязывал бы, чтобы всех девиц, со скуки ударяющихся в политику или сочинительство, немедленно отдавали замуж. После этих эстетствующих бесцветных рож человека неодолимо тянет к простым, сердечным, милым девушкам, которые целуют и любят, как велит мать-природа. Вывод: в добрый час! В кафе было довольно много посетителей, так что им пришлось поискать место. За одним из столиков в центре зала сидела очень элегантная молодая дама. Эрнст поклонился ей с легкой иронией. Она подняла глаза и спросила не очень уверенно: - Господин Винтер? Эрнст с улыбкой протянул даме руку. - Добрый день, фройляйн Берген. Я ищу два свободных места и вдруг вижу их за вашим столиком. - Прошу вас, пожалуйста. Эрнст представил Фрица, и оба уселись. Эрнст взглянул на Трикс Берген. Та залилась краской и сказала: - Я давно вас не видела, господин Винтер. - Меня здесь не было. Я только сегодня приехал. - А я - три дня назад. Где же вы были? - В Берлине. - Ах, Берлин! Такой прекрасный город! Множество развлечений и шумных празднеств. - И густонаселенные дома-казармы, - ехидно ввернул Эрнст. - А на них смотреть вовсе не обязательно. Жизнь свою нужно обставить как можно приятнее. - А что потом? - спросил Фриц. - Ах, потом меня не волнует. Ведь сегодня еще сегодня! Я пока молода и красива. - Она начала подпевать мелодию оркестра и поводить плечами. - Мне так хочется потанцевать. Но в этих отвратительных городишках ничего такого нет. То ли дело Берлин - там везде есть танцплощадки. Бостон, фокстрот, матчиш, капельмейстер входит в раж - и тут начинается. Но здесь… - Трикс прищелкнула пальцами. - Я скоро уеду снова. - Опять в Берлин? - Конечно! Там всегда много всего… - Для счастья вовсе не обязательно жить в большом городе, - заметил Фриц. - Счастье можно найти и в медвежьем углу, тут вы правы. - Само понятие о счастье бывает разным, - вставил Эрнст. - У меня есть прелестная знакомая, которая пишет мне, что совершенно счастлива: у нее родился ребенок. Трикс звонко рассмеялась: - Не повезло ей! Эрнст спокойно посмотрел на нее: - Она замужем и давно хотела ребенка. - Каждому свое. А я против этого удовольствия, я хочу жить! - Жить можно по-разному - внутри себя и вовне, - ответил Фриц. - Вопрос лишь в том, какая жизнь ценнее. Шампанское, туалеты, кавалеры, празднества - мне кажется, со временем все это тоже надоедает и наводит тоску. А чем кончается песня? Что остается в старости? Другая жизнь кажется мне, напротив, возвышеннее. Для женщины, высший смысл которой состоит в ее женственности, материнство - прекраснейшая доля! Подумайте только, как это замечательно: продолжать жить в детях и таким образом обрести бессмертие. Вспыхнув, Трикс перебила его: - Кто вы такой? И что вам от меня нужно? А Фриц продолжал как ни в чем не бывало: - Женщина, не ставшая матерью, упустила самое прекрасное, да, самое прекрасное, что было ей написано на роду. Какое разливанное море счастья для матери заключено в первых годах ее ребенка, от первого неразборчивого лепета до первого робкого шага. И во всем она узнает себя самое, видит себя молодой и воскресающей в своих детях. Женщина может натворить в своей жизни Бог знает что. Но одно-единственное слово все перечеркивает: она была матерью. Вероятно, вы знаете это еще от вашей матушки. Трикс уставилась на него невидящими глазами. Потом резко вскочила и вышла из зала. Эрнст заговорщически улыбнулся. Вскоре вышел и он. Вернувшись, Эрнст не мог скрыть волнения. - Она стояла в гардеробе и сотрясалась от рыданий, - рассказал он. - Я мягко поговорил с ней и дал твой адрес. Она все время спрашивала: "Кто этот человек? Что это со мной?" Наверное, она вскоре к тебе заявится. - А я намеренно все это сказал, - заявил Фриц. - Я раскопал глубоко зарытое и заставил звучать забытые струны. Они еще долго будут звенеть в ее душе, образуя диссонанс с другими струнами, вибрации которых доныне заполняли жизнь. Вопрос только в том, какие окажутся сильнее. Эрнст кивнул: - Трикс - милая девушка. Кровь у нее была горячая, а характер легкомысленный. Об остальном легко догадаться. Она живет на чьем-то содержании. Сдается мне, Фриц, что число твоих подопечных увеличивается на единицу. - Чем больше, тем лучше. Они поговорили еще с полчаса и ушли. На улицы городка спустился весенний вечер. Позеленевшая от времени башня старинного собора возвышалась над людской суетой недвижным символом вечности. Под мостом глухо урчала река. О чем? О людях. В скверах цвела весна. Эрнст оборачивался и смотрел вслед каждой проходившей мимо девушке. - Они так держатся, будто на голове у каждой - по невидимой короне. Это делает с ними весна. - Тут одновременно и гордыня и смирение. Они чувствуют, как в них пробуждается женственность. А это означает: отдавать и служить. - Знаешь, Фриц, женщины все же намного лучше нас. - Как это тебе вдруг пришло в голову? - Сам не знаю. Любовь - ясное тому доказательство. У мужчины она в большей степени вожделение, у женщины - жертвенность. У мужчины примешано много тщеславия, у женщины - потребности в защите. Я имею в виду женщину, не самку. Фриц улыбнулся. | 
