– Зачем вы вернулись в Германию? – спросил его чиновник. – Хотел навестить жену перед ее смертью. – Кого вы встретили здесь из ваших политических друзей? – Никого. – Будет лучше, если вы сознаетесь прежде, чем вас уведут отсюда. – Я уже сказал: никого. – Кто вам дал задание приехать сюда? – У меня не было никаких заданий. – К какой политической организации вы примкнули за границей? – Ни к какой. – На какие же средства вы жили? – На деньги, которые зарабатывал. Вы же видите, что у меня австрийский паспорт. – С какой группой вы должны были связаться? – Если б я хотел связаться, я бы вел себя иначе. Я знал, что делаю, когда шел к своей жене. Чиновник задал ему еще ряд вопросов, потом посмотрел паспорт Штайнера и письмо от жены, которое нашли при обыске. Перечитав письмо, он перевел взгляд обратно на Штайнера. – Сегодня после обеда вас увезут, – наконец сказал он. – У меня к вам просьба, – сказал Штайнер. – Небольшая просьба, но для меня это имеет громадное значение. Моя жена еще жива. Врач сказал, что она проживет один-два дня. Она знает, что я должен завтра прийти, и если я не приду, она поймет, что я уже здесь, Я не жду к себе ни сострадания, ни снисхождения, я просто хочу, чтобы моя жена умерла спокойно. Поэтому я прошу вас задержать меня на день-два и разрешить мне увидеться с женой. – Ничего не выйдет. Я не могу предоставлять вам возможность для побега. – Куда я смогу убежать? Комната находится на шестом этаже и не имеет другого выхода. Если меня кто-нибудь отвезет и встанет у двери, я не смогу ничего предпринять. Повторяю: я прошу не ради себя, а ради умирающей женщины. – Не могу, – повторил чиновник. – Я просто не располагаю такими полномочиями. – Располагаете… Ведь вы можете вызвать меня на повторный допрос. И вы можете разрешить мне повидаться с женой. Основанием для этого мог бы служить мой разговор с женой, из которого вы надеетесь получить какую-то важную информацию. Это было бы основанием и для того, чтобы караул остался перед дверью. А вы сделаете так, чтобы в палате осталась сестра, которая сможет услышать все, о чем мы будем говорить, ведь сестра – надежный человек. – Но это же чепуха! Вашей жене нечего вам сказать, да и вам тоже. – Разумеется! Она ведь ни о чем не знает. Но зато она сможет спокойно умереть. Чиновник задумался и принялся листать дело. – Мы вас допрашивали раньше о группе номер семь. Вы не назвали ни одного имени. А за это время мы взяли Мюллера, Безе и Вельдорфа. Вы не хотите назвать остальных? Штайнер ничего не ответил. – Вы назовете нам имена остальных, если я вам дам возможность в течение двух дней навещать вашу жену? – Да, – ответил Штайнер после минутного раздумья. – В таком случае, говорите! Штайнер молчал. – Вы назовете мне два имени завтра вечером, а остальные послезавтра?. – Я назову вам все имена послезавтра. – Вы обещаете? – Да. Чиновник долго смотрел на него. – Посмотрю, что мне удастся для вас сделать. А сейчас вас отведут в камеру. – Вы не можете возвратить мне письмо? – спросил Штайнер. – Письмо? Откровенно говоря, оно должно остаться в деле. – Чиновник нерешительно посмотрел на письмо. – Но в нем нет ничего, что свидетельствовало бы против вас… Хорошо, возьмите! – Спасибо, – сказал Штайнер. Чиновник позвонил и приказал увести Штайнера. "Жаль, – подумал он, – но ничего не поделаешь. Сам попадешь к чертям на сковородку, если проявишь хоть каплю человечности!" И неожиданно ударил кулаком по столу.
Мориц Розенталь лежал на своей кровати. Сегодня, в первый раз после многих дней, боли покинули его. Наступал вечер, и в серебристо-голубых сумерках парижского февраля вспыхнули первые огни. Не поворачивая головы, Мориц Розенталь наблюдал, как зажглись огни в окнах дома напротив. А сам дом покачивался в сумерках, как океанский пароход перед отплытием. Простенок между окнами бросал на отель "Верден" длинную темную тень; эта тень быль похожа на сходню, которая, казалось, только и ждала, чтобы на нее ступили. Мориц Розенталь по-прежнему лежал, не шевелясь, в своей кровати, но потом вдруг увидел, как окно его комнаты широко распахнулось, и некто, похожий на него, поднялся, вышел в окно и прошел по тени-сходне на корабль, который мягко покачивался в длинных сумерках жизни. Корабль поднял якорь и медленно поплыл вдаль, а комната, где находился отец Мориц, развалилась, словно мягкая картонная коробка, попав в поток воды, и закружилась в ночи. Мимо корабля с шумом проплывали улицы, корабль мягко поднимался в тихое журчание бесконечности. Плавно покачиваясь, словно колыбель, он приблизился к облакам, звездам, голубой синеве, а затем перед ним открылась пустыня в розовых и золотых тонах. Темные сходни медленно опустились, и Мориц Розенталь сошел по ним с корабля. В тот же миг корабль исчез, и он остался один в незнакомой пустыне. Под его ногами лежала длинная ровная дорога. Старый бродяга недолго раздумывал – ведь дороги существуют для того, чтобы по ним ходить, а его ноги исходили уже множество дорог. Но ему не пришлось долго шагать. За серебристыми деревьями показались огромные сверкающие ворота, за которыми блестели башни и купола. В центре ворог, в мерцавшем свете, стояла огромная фигура, держа в руке кривую палку. – Таможня! – испугался отец Мориц и отпрыгнул в кусты. Потом огляделся. Назад он возвратиться не мог – дорога исчезла. "Ничего не поделаешь, – покорно подумал старый эмигрант. – Придется спрятаться здесь и дождаться ночи. Может, ночью удастся проскользнуть стороной". Он выглянул меж ветвей карбункула и оникса и увидел, что огромный привратник манит кого-то своей палкой. Он еще раз оглянулся. Кроме него, никого не было. Привратник снова кого-то поманил. – Отец Мориц! – раздался чей-то мягкий звонкий голос. "Кричи, кричи! – подумал Мориц Розенталь. – Я все равно не заявлю о своем прибытии!" – Отец Мориц! – снова раздался голос. – Выходи из куста забот! Мориц поднялся. "Поймали! – подумал он. – Этот великан, конечно, бегает быстрее меня. Ничего не поделаешь. нужно идти". – Отец Мориц! – снова крикнул голос. – К тому же он знает мое имя, вот не повезло! – пробормотал Мориц. – Значит, меня отсюда уже когда-то высылали. Тогда по новому закону я получу самое меньшее три месяца тюрьмы. Будем надеяться, что здесь, по крайней мере, хорошо кормят. И не дадут для чтения семейный журнал за 1902 год, а что-нибудь современное. Я бы хотел прочесть что-нибудь из Хемингуэя. – Ворота становились все светлее и, чем ближе он подходил, сверкали все ярче. "И что это у них теперь за световые эффекты на границах? – размышлял отец Мориц. – Нельзя понять, где и находишься! Может быть, они вообще осветили все границы, чтобы легче нас ловить? Какое расточительство!.." – Отец Мориц, – спросил привратник, – зачем ты прятался? "Ну и вопрос! – подумал Мориц. – Ведь он меня знает, и знает, что к чему!" – Входи! – пригласил привратник. – Послушайте! – запротестовал Мориц. – Я еще не подлежу наказанию. Я еще не перешел вашей границы. Или, может быть, я уже нахожусь на вашей территории? – На нашей, – подтвердил привратник. – Послушайте, – ответил Мориц Розенталь. – Я сразу скажу вам правду: у меня нет паспорта! – У тебя нет паспорта? "Шесть месяцев", – подумал Мориц, услыхав громовой голос, и покорно покачал головой. Привратник поднял палку. – Тогда тебе не нужно будет в течение двадцати миллионов световых лет стоять в небесном партере. Ты сразу получишь мягкое кресло с ручками и опорой для крыльев! – Все это чудесно, – ответил отец Мориц. – Но из этого вряд ли что-нибудь получится. Дело в том, что у меня нет ни разрешения на въезд в страну, ни вида на жительство. О разрешении на работу нечего и говорить. – Нет разрешения на въезд, нет вида на жительство, нет разрешения на работу? – Привратник поднял руку. – Тогда ты получишь ложу в первом ярусе, в центре, откуда открывается полный вид на небесную рать. – Это было бы неплохо, – ответил Мориц. – Тем более, что я люблю театр. Но тогда я вам скажу еще кое-что, что изменит все ваши планы. Я, собственно говоря, очень удивлен, что вы до сих пор не повесили снаружи вывеску, что нам вход воспрещен. Дело в том, что я – еврей, выгнан из Германии и уже многие годы живу нелегально. Привратник поднял обе руки. – Еврей? Выгнан из Германии? Жил нелегально?.. В таком случае ты еще получишь для личного обслуживания двух ангелов и солиста на тромбоне. – Он крикнул в ворота: – Ангел бездомных! – И перед отцом Морицем появилась огромная фигура в голубом одеянии с лицом всех матерей мира. – Ангел многострадальных! – снова выкрикнул привратник, и другая фигура, одетая во все белое и с сосудом слез на плече, встала по другую сторону отца Морица. – Секундочку! – попросил Мориц и спросил привратника: – Вы уверены, что там, за воротами, не… – Не беспокойтесь. Наши концентрационные лагеря находятся много ниже. Два ангела взяли его под руки, и отец Мориц, старый бродяга, ветеран эмигрантов, спокойно вошел в ворота навстречу яркому свету. Внезапно что-то зашумело – все сильнее и громче, и на свет упали пестрые тени… – Мориц, – сказала Эдит Розенталь, появляясь в дверях. – Вот он, тот мальчик. Маленький француз. Ты не хочешь на него взглянуть? Ответа не последовало. Она осторожно подошла ближе. Мориц Розенталь из Годесберга-на-Рейне больше не дышал.
Мария снова проснулась. Все время в первой половине дня она находилась в какой-то туманной агонии. Теперь же она увидела. Штайнера очень отчетливо. – Ты еще здесь? – испуганно прошептала она. – Я могу остаться, сколько хочу, Мария. – Что это значит?.. – Объявили амнистию. Я тоже под нее попадаю. Тебе нечего больше бояться. Теперь я останусь здесь. Она задумчиво посмотрела на него. – Ты говоришь это, чтобы успокоить меня, Йозеф… – Нет, Мария. Амнистию объявили вчера. – Штайнер повернулся к сестре, которая чем-то занималась в глубине палаты. – Правда ведь, сестра? Со вчерашнего дня мне нечего больше бояться? – Нечего… – невнятно ответила та. – Пожалуйста, подойдите ближе. Моя жена хочет услышать это от вас подробнее. Сестра, немного ссутулившись, продолжала оставаться на месте. – Я ведь уже ответила. – Пожалуйста, сестра! – прошептала Мария. Та не шевельнулась. – Пожалуйста, сестра, – снова прошептала Мария. Сестра неохотно подошла к кровати. Больная с волнением смотрела на нее. – Со вчерашнего дня я ведь могу здесь бывать постоянно, не правда ли? – спросил Штайнер. – Да, – выдавила сестра. – И опасности, что меня схватят, больше не существует? – Нет. – Спасибо, сестра. Штайнер увидел, как глаза умирающей заволоклись туманом. Плакать она уже не могла – не было сил. – Значит, теперь все хорошо, Йозеф, – прошептала она. – И теперь, когда ты снова можешь быть со мной, я должна уйти… – Ты не уйдешь, Мария… – Я хотела бы встать и уйти с тобой. – Мы уйдем вместе. Некоторое время она лежала и смотрела на него. Лицо приняло землистый оттенок, еще резче выступили скулы, а волосы за ночь поблекли и потеряли свой блеск. Штайнер видел все это и в то же время ничего ни видел. Он видел только, что она еще дышит, а пока она жила, она оставалась для него Марией, его женой. В комнату заползали сумерки. Из коридора слышалось временами вызывающее покашливание Штайнбреннера. Дыхание Марии стало неглубоким, но более учащенным и с перерывами. Наконец оно стало едва заметным и прекратилось совсем. Штайнер держал ее руки, пока они не похолодели. Он словно умер вместе с ней. Когда он поднялся, чтобы выйти, тело его показалось ему совсем чужим и ничего не чувствовало. Он скользнул по сестре равнодушным взглядом. В коридоре его встретили Штайнбреннер и еще один эсэсовец. – Мы ждали тебя более трех часов! – прорычал Штайнбреннер. – И об этом мы еще поговорим с тобой в ближайшее время. Можешь быть уверен! – Я уверен, Штайнбреннер. Ничего другого я от тебя и не жду. Тот облизал пересохшие губы. – Ты, наверное, знаешь, что должен называть меня "господин вахмистр", не так ли?.. Ну, да ладно, продолжай говорить мне "Штайнбреннер" и "ты", но за каждый раз ты будешь целую неделю обливаться слезами, мой дорогой! Теперь у меня будет для этого время. Они спускались вниз по широкой лестнице. Штайнер шел посередине. Вечер был теплый, и огромные, до самого пола, окна наружной овальной стены были распахнуты настежь. Пахло бензином и первыми признаками весны. – У меня будет бездна времени для тебя, – медленно и удовлетворенно повторил Штайнбреннер. – Вся твоя жизнь, дорогой. Имена наши так подходят друг к другу – Штайнер и Штайнбреннер. Посмотрим, что у нас из них получится… Штайнер задумчиво кивнул… Открытое окно приблизилось. Толкнув Штайнбреннера к окну, он выпрыгнул и увлек его за собой в пустоту…
– Вы со спокойной совестью можете взять эти деньги, – с горькой печалью сказал Марилл. – Он оставил их специально для вас. И я должен передать их вам в том случае, если он не вернется. Керн покачал головой. Он только что приехал и грязный, оборванный сидел с Мариллом в "катакомбе". В Дижоне он нанялся на работу помощником шофера и приехал в Париж с колонной грузовиков. – Он вернется, – ответил Керн. – Штайнер обязательно вернется. – Да не вернется он никогда! – с горечью выкрикнул Марилл. – И после вашего "он вернется" мне становится еще тяжелее, черт бы вас побрал!.. Я вам говорю: он не вернется! Вот, прочтите! Он вынул из кармана смятую телеграмму и швырнул ее на стол. Керн взял ее и разгладил. Телеграмма была из Берлина и адресована хозяйке отеля "Верден". "Сердечно поздравляю днем рождения. Отто", – прочел он. Керн поднял глаза. – Что это значит? – спросил он Марилла. – Это значит, что его схватили. Так мы с ним договорились. Телеграмму должен был послать один из его друзей… Да это нетрудно было предвидеть. Я ему сразу сказал об этом. Ну, а теперь возьми эти проклятые бумажки! Он протянул деньги Керну. – Здесь 2240 франков, – сказал он. – А здесь вот и еще кое-что! – Он вынул бумажник и вынул оттуда две маленькие тетрадочки. – Билеты от Бордо до Мексики. На "Такому", португальское грузовое судно. Для вас и для Рут. Отплывает восемнадцатого. Мы купили их на его деньги. А это остаток. О визах тоже позаботились. Они лежат в комитете помощи беженцам. Керн уставился на тетрадочки. – Но ведь… – Никаких "но"! – сердито перебил его Марилл. – Не возражайте, Керн! Это и так стоило больших усилий. Все выяснилось только три дня назад. Комитет помощи получил от мексиканского правительства разрешение на въезд в страну ста пятидесяти эмигрантов. С условием, что проезд будет оплачен. Одно из чудес, которые иногда случаются. Мы узнали об этом от Классмана и сразу же оформили вас обоих, пока не поздно. Деньги на проезд у нас теперь были. Ну, а остальное… – Он замолчал. – Ивонна, принесите мне рюмку вишневки, – сказал он потом официантке из Эльзаса. Ивонна кивнула и, покачивая пышными бедрами, направилась в сторону кухни. – Принесите две рюмки! – крикнул Марилл ей вслед. Ивонна обернулась. – Я и так принесла бы две, господин Марилл! – сказала она. – Спасибо! Вот по крайней мере одна понимающая душа! Марилл снова повернулся к Керну. – Ну, как переварили? – спросил он. – Конечно, все это немного неожиданно, согласен. Вы предъявите билеты и визы в префектуре, и вам выдадут разрешение вплоть до того дня, когда отплывает корабль. Дадут даже в том случае, если вы въехали в страну нелегально. Этого добился комитет помощи. Идите туда завтра же. Для вас – это единственная возможность выбраться из всей этой грязи. – Да, на первый раз дают месяц, на второй – все шесть месяцев тюрьмы. – Вот именно: шесть месяцев. А второй раз тоже схватят рано или поздно. Это так же верно, как смерть! – Марилл поднял глаза. Перед ним стояла Ивонна, держа в руке поднос. На подносе стояла рюмка и стакан с вишневкой. – Это – для вас, – сказала Ивонна с улыбкой и показала на стакан. – За ту же цену. – Спасибо! Вы – разумный ребенок, Ивонна. Очень жаль, что женщина после брака неизбежно превращается в Ксантиппу note 9 или в настоящую мегеру. Прозит! Марилл одним глотком выпил полстакана. | 
