– Он не уплатил мне гонорара. Да еще вдобавок обозвал стяжателем и коновалом. – Вы зашли бы за гонораром? – Могу кого-нибудь прислать. – Лучше зайдите сами. Иначе не видать вам ваших денег. – Хорошо, – сказал Боннэ после некоторого колебания. – Но я ничего не подпишу, пока не получу все сполна. Мне причитается триста франков. – Ладно. Триста франков. Вы их получите. Равик повесил трубку. – Сожалею, что вам пришлось все это выслушать, – сказал он женщине. – Но по-другому поступить было нельзя. Этот человек нам нужен. Женщина уже рылась в сумке. – Ничего, – ответила она. – Для меня это не ново. Вот деньги. – Подождите. Сейчас он придет. Тогда и дадите. – А сами вы не могли бы выписать свидетельство о смерти? – Нет. Это может сделать только французский врач. Лучше всего тот, кто его лечил.
Когда Боннэ закрыл за собой дверь, в комнате внезапно сделалось тихо. Гораздо тише, чем бывает, когда уходит всего лишь один человек. Шум автомобилей на улице стал каким-то приглушенным, словно ударялся о стену плотного воздуха и с трудом просачивался сквозь нее. Кончилась суета прошедшего часа, и только теперь присутствие мертвеца стало ощутимым. Дешевый номер отеля наполнился его властным молчанием, и было не важно, что он одет в пижаму из блестящего красного шелка, точно клоун, выряженный в шутовской наряд. Мертвый, он здесь царил. Важно было другое – он не двигался. Все живое движется, а то, что движется, может быть сильным, изящным или смешным, ему недоступно лишь одно – отрешенное величие неподвижного и застывшего. Смерть – в ней было подлинное величие, в ней человек достигал завершенности, да и то на короткое время. – Вы были его женой? – Нет. Почему вы спрашиваете? – Закон. Наследство. Полиция выяснит, что принадлежит вам, что – ему. Ваше останется при вас. Его вещи будут конфискованы. Для родственников, если они объявятся. Были у него родные? – Во Франции не было. – Вы жили с ним? Женщина ничего не ответила. – Долго? – Два года. Равик осмотрелся. – У вас нет чемоданов? – Есть… они были здесь… вот там, у стены. Еще вчера вечером стояли. – Ага, хозяин… Равик открыл дверь. Уборщица со щеткой отскочила назад. – Мамаша, – сказал он. – Для своих лет вы чересчур любопытны. Позовите хозяина. Уборщица начала оправдываться. – Вы правы, – перебил ее Равик. – В ваши годы остается одно только любопытство. Все же позовите хозяина. Старуха что-то пробормотала и ушла, держа перед собой щетку, как копье. – Мне очень жаль, – сказал Равик, – но ничего не поделаешь. Я могу показаться бестактным, но лучше уладить все сразу. Так проще, даже если вы этого сейчас и не понимаете. – Понимаю, – сказала женщина. Равик взглянул на нее. – Понимаете? – Да. Появился хозяин с листком в руке. Он вошел без стука. – Где чемоданы? – спросил Равик. – Сперва счет. Вот он. Сперва надо оплатить счет. – Сперва чемоданы. Пока никто не отказывался платить по счету. Номер еще занят, и в следующий раз, прежде чем войти, потрудитесь постучать. Давайте счет и прикажите принести чемоданы. Хозяин с ненавистью уставился на него. – Вы получите свои деньги, – сказал Равик. Хозяин вышел, хлопнув дверью. – В чемоданах есть деньги? – спросил Равик женщину. – Деньги?.. Нет, кажется, нет. – Вы знаете, где они? В костюме? Или их вообще не было? – Он держал деньги в бумажнике. – Где бумажник? – Он под… – женщина запнулась. – Обычно он лежал у него под подушкой. Равик встал. Он осторожно приподнял подушку вместе с головой покойника, извлек черный кожаный бумажник и подал женщине. – Возьмите деньги и все, что для вас важно. Быстро. Сейчас не время для сантиментов. Вы должны жить. Для этого деньги и предназначены. Не пропадать же им в полиции. С минуту он глядел в окно. На улице шофер грузовика ругал кучера овощного фургона, запряженного парой лошадей. Мощный двигатель тяжелой машины внушал ему чувство полнейшего превосходства над кучером, и он поносил его с нескрываемым презрением. Равик отошел от окна. – Готово? – Да. – Теперь отдайте мне бумажник. Равик снова сунул его под подушку. Бумажник стал гораздо тоньше на ощупь. – Спрячьте деньги в сумку, – сказал он. Она повиновалась. Равик взял счет и просмотрел его. – Вы уже платили за номер? – Не знаю. По-моему, да. – Это счет за две недели. Он оплачен господином… – Равик не сразу назвал фамилию. Ему показалось странным называть покойника господином Рачинским. – Счета оплачивались всегда в срок? – Да, всегда. Он часто говорил, что… в его положении очень важно аккуратно платить за все. – Ну и подлец этот хозяин! Где у вас последний счет? В дверь постучали. Равик не мог сдержать улыбки. Слуга внес чемоданы. За ним следовал хозяин. – Все тут? – спросил Равик женщину. – Да. – Разумеется, все, – буркнул хозяин. – А вы что думали? Равик взял маленький чемодан. – Есть у вас ключ к нему? Нет? Где могут быть ключи? – В шкафу. В костюме. Равик открыл шкаф. Он был пуст. – Ну? – спросил он хозяина. Хозяин обернулся к коридорному. – Где костюм? – прошипел он. – Костюм я вынес, – сказал слуга, запинаясь. – Зачем? – Почистить, погладить. – Пожалуй, покойнику это уже ни к чему, – заметил Равик. – Чтоб сейчас же костюм был тут, проклятый ворюга! – рявкнул хозяин. Коридорный посмотрел на него, испуганно моргая. Затем вышел и тут же вернулся с костюмом. Равик встряхнул пиджак, брюки. В брюках что-то звякнуло. Равик не сразу решился сунуть руку в карман одежды, принадлежавшей мертвецу, словно вместе с ним умер и его костюм. Глупая мысль. Костюм есть костюм. Он достал из брюк ключи и открыл чемоданы. Сверху лежал парусиновый портфель. – Здесь? – спросил Равик женщину. Она кивнула. Счет быстро нашелся. Он был оплачен. Равик показал его хозяину. – Вы посчитали за лишнюю неделю. – Вот как? – огрызнулся хозяин. – А неприятности? А труп в отеле? А волнения? Все это, по-вашему, пустяки, да? А что у меня опять желчь разыгралась? За все это платить не надо? Вы сами сказали – жильцы сбегут отсюда! Мои убытки куда больше! А постель? А дезинфекция номера? А изгаженная простыня? – Постельное белье указано в счете. Кроме того, вы посчитали двадцать пять франков за ужин, который он якобы съел вчера вечером. Вы ели что-нибудь вчера? – спросил он женщину. – Нет. Но, может быть, лучше просто уплатить? Я… мне хотелось бы поскорее покончить со всем этим. Поскорее покончить, подумал Равик. Все это известно. А потом – тишина и покойник. Оглушающие удары молчания. Уж лучше так… хоть это и омерзительно. Он взял со стола карандаш и принялся подсчитывать. Потом протянул листок хозяину. – Согласны? Хозяин взглянул на итоговую цифру. – Вы что, сумасшедшим меня считаете? – Согласны? – снова спросил Равик. – А вообще – кто вы такой? Чего вы суетесь? – Я брат, – сказал Равик. – Согласны? – Накиньте десять процентов за обслуживание и налоги. Иначе не соглашусь. – Хорошо, – ответил Равик. – Вам следует уплатить двести девяносто два франка, – сказал он женщине. Она вынула из сумки три кредитки по сто франков и протянула хозяину. Тот взял деньги и повернулся к двери. – К шести номер должен быть освобожден. Иначе придется платить еще за сутки. – Восемь франков сдачи, – сказал Равик. – А портье? – Ему мы сами заплатим. И чаевые тоже. Хозяин угрюмо отсчитал восемь франков и положил на стол. – Sales etrangers3, – пробормотал он и вышел. – Иные владельцы французских отелей считают чуть ли не своим долгом ненавидеть иностранцев, которыми они живут. Равик заметил слугу, все еще стоявшего в дверях. По его лицу было видно, что он ждет чаевых. – Вот вам… Слуга взглянул на бумажку. – Благодарю, мсье, – проговорил он и ушел. – Скоро придет полиция, и его можно будет унести, – сказал Равик и посмотрел на женщину. Она сидела неподвижно в углу между чемоданами. За окном медленно опускались сумерки. – Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным, а пока жив, никому до тебя дела нет. Он опять взглянул на нее. – Не спуститься ли вам вниз? Там, наверно, есть что-нибудь вроде холла. Она отрицательно покачала головой. – Я могу пойти с вами. Сюда должен зайти один из моих друзей, он уладит все с полицией. Доктор Вебер. Мы можем подождать его внизу. – Нет. Лучше я останусь здесь. – Разве вы можете что-нибудь сделать? Зачем вам оставаться? – Не знаю. Он… он уже недолго пробудет здесь… А я часто… он не был счастлив со мной. Я часто уходила. Теперь я хочу остаться с ним. Она произнесла это спокойно, без малейшего оттенка сентиментальности. – Ему теперь все равно, – сказал, Равик. – Дело не в этом… – Ладно. Тогда выпейте что-нибудь. Вам это необходимо. Не дожидаясь ответа, Равик позвонил. Кельнер появился на удивление скоро. – Принесите два коньяка. Двойных. – Сюда? – Да. Куда же еще? – Слушаюсь, мсье. Кельнер принес рюмки и бутылку "курвуазье". Он с опаской покосился на угол, где стояла смутно белевшая в сумерках кровать. – Зажечь свет? – спросил он. – Не надо. Бутылку можете оставить здесь. Кельнер поставил поднос на стол и, снова бросив взгляд на кровать, почти выбежал из комнаты. Равик взял бутылку и наполнил рюмки. – Выпейте. Вам станет лучше. Он ожидал, что придется ее уговаривать, но она, не колеблясь, выпила коньяк. – Есть в его чемоданах что-нибудь важное для вас? – Нет. – Вещи, которые вы хотели бы оставить себе? Что-нибудь нужное? Не посмотрите? – Нет. Там ничего нет. Я знаю. – И в маленьком чемодане тоже? – Может быть. Не знаю, что он там держал. Равик поставил чемодан на стол у окна и открыл. Бутылки, белье, записные книжки, ящик акварельных красок, кисточки, книга, в боковом отделении парусинового портфеля – две кредитки, завернутые в папиросную бумагу. Он посмотрел их на свет. – Вот сто долларов, – сказал он. – Возьмите. Сможете жить на них какое-то время. Чемодан поставим рядом с вашими вещами. С таким же успехом он мог принадлежать и вам. – Спасибо, – сказала женщина. – Возможно, сейчас вы и находите все это отвратительным. Но без этого не обойтись. Это важно для вас: сможете продержаться какое-то время. – Не вижу в этом ничего отвратительного. Но сама бы я этим заниматься не могла. Равик наполнил рюмки. – Выпейте еще. Она медленно выпила коньяк. – Вам лучше? – спросил он. Она посмотрела на него. – Мне не лучше и не хуже. Мне – никак. Она сидела, едва различимая в сумерках. Время от времени по ее лицу и рукам пробегал красный луч световой рекламы. – Я ни о чем не могу думать, пока он здесь, – проговорила она. Санитары – их было двое – сдернули одеяло, придвинули носилки к кровати и положили на них труп. Они работали споро и деловито. Равик стоял рядом с женщиной, на случай если ей станет плохо. Прежде чем санитары накрыли тело простыней, он нагнулся к ночному столику и взял деревянную фигурку Мадонны. – Мне казалось, это одна из ваших вещей, – произнес он. – Вы не оставите ее себе? – Нет. Он протянул ей Мадонну. Она ее не взяла. Он открыл маленький чемодан и положил туда фигурку. Санитары накрыли труп простыней. Потом подняли носилки. Дверь была узка, в коридоре тоже нельзя было развернуться. Они попытались протиснуться в дверь, но это оказалось невозможным. Носилки были слишком широки. – Придется снять, – сказал старший санитар. – С носилками не пройти. Он вопросительно посмотрел на Равика. – Пойдемте, – сказал Равик женщине. – Подождем внизу. Женщина покачала головой. – Хорошо, – сказал он санитарам. – Делайте, что нужно. Санитары подняли покойника, взяв его за ноги и плечи, положили на пол. Равик хотел что-то сказать. Он посмотрел на женщину. Она стояла неподвижно. Он промолчал. Санитары вынесли носилки в тускло освещенный коридор. Затем вернулись в сумрак комнаты за трупом. Равик пошел за ними. Чтобы спуститься по лестнице, им пришлось поднять тело очень высоко. Их лица налились кровью и покрылись испариной. Покойник грузно парил над ними. Равик следил за санитарами, пока они не сошли вниз. Затем вернулся в номер. Женщина не отходила от окна и глядела на улицу. У тротуара стояла машина. Санитары вдвинули носилки в кузов, как пекарь сажает хлеб в печь. Потом они забрались в кабину. Мотор взревел так, словно из-под земли вырвался вопль, машина резко взяла с места и, круто завернув за угол, исчезла из виду. Женщина обернулась. – Вам следовало уйти раньше, – сказал Равик. – Зачем видеть все до конца? – Я не могла иначе. Не могла уйти раньше его. Неужели вы этого не понимаете? – Понимаю. Идите сюда. Выпейте еще рюмку. – Нет, не надо. Когда прибыли полицейские и санитары, Вебер включил свет. После выноса покойника комната казалась более просторной, но вместе с тем и удивительно мертвой, словно тело ушло, а смерть осталась. – Вы ведь покинете этот отель? Не так ли? – Да. – У вас есть в Париже знакомые? – Нет. Никого. – Вы знаете какой-нибудь другой отель, куда хотели бы переехать? – Нет. – Есть тут неподалеку небольшой отель "Милан", чистый и вполне приличный. Там вы сможете прилично устроиться. – А нельзя мне жить в том отеле, где… в вашем отеле? – В "Энтернасьонале"? – Да. Я… видите ли… я уже немного его знаю. Все-таки лучше, чем совсем незнакомое место. – "Энтернасьональ" – не самый подходящий отель для женщин, – сказал Равик. Этого только не хватало, подумал он. В одном и том же отеле! Я не сиделка для больных. И потом… может быть, она считает, будто у меня уже есть какие-то обязательства перед ней? Ведь и так бывает. – Нет, не советую, – сказал он резче, чем хотел. – "Энтернасьональ" всегда переполнен. Беженцы. Лучше всего отправляйтесь в "Милан". Не понравится – в любую минуту сможете переехать. Женщина посмотрела на него. Он почувствовал, что она прочла его мысли, и ему стало стыдно. Но лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем. – Пожалуй, вы правы, – сказала женщина. Равик распорядился снести чемоданы вниз и погрузить их в такси. До "Милана" было всего несколько минут езды. Он снял номер и поднялся с женщиной наверх. Это была комната на втором этаже, оклеенная обоями в гирляндах роз, с кроватью, шкафом, столом и двумя стульями. – Подойдет? – спросил он. – Да, вполне. Равик посмотрел на обои. Они были чудовищны. – Здесь, по крайней мере, светло, – сказал он. – Светло и чисто. – Вы правы. Внесли чемоданы. – Так. Ну вот вы и переехали. – Да. Спасибо. Большое спасибо. Женщина присела на кровать. У нее было бледное и словно размытое лицо. – Ложитесь спать. Вы сможете уснуть? – Попытаюсь. | 
