Переговоры с Сигизмундом тянулись не дни и месяцы, а годы. И все это время так же вяло шли боевые действия. А в 1569 году и Сигизмунду, и Ивану стало уже не до войны: оба они хотели получить вакантный польский престол. У Сигизмунда была проблема национального плана: польские феодалы плохо ладили с литовскими феодалами, а у Ивана все было еще безнадежнее. Сначала он хотел видеть на польском троне сына Ивана, затем почему-то решил, что если кому там и править, так только ему самому. Эта иллюзия не давала ему возможности помириться с соперником. Но тут случился переворот власти в Швеции: Эрика, которого Иван считал братом и другом, сверг брат Карл. Иван принял сторону Эрика и на время замирился с Сигизмундом, потому теперь началась война с Карлом. Впрочем, в 1569 году вдруг умерла жена Ивана Мария, и вот тут он сразу же объявил, что она была отравлена, и назвал имена отравителей. Пошли новые казни. Иван открыл страшную тайну страшного заговора: якобы все эти годы царь напрасно карал невинных, а настоящий злодей стоял рядом и был невидим, но теперь пришло время назвать его имя – князь Владимир Андреевич. "Весною в 1569 году, – рассказывает Карамзин, – собирая войско в Нижнем Новегороде для защиты Астрахани, Иоанн не усомнился вверить оное своему мужественному брату; но сия мнимая доверенность произвела опалу и гибель. Князь Владимир ехал в Нижний чрез Кострому, где граждане и Духовенство встретили его со крестами, с хлебом и солью, с великою честию, с изъявлением любви. Узнав о том, Царь велел привезти тамошних начальников в Москву и казнил их; а брата ласково звал к себе. Владимир с супругою, с детьми, остановился верстах в трех от Александровской Слободы, в деревне Слотине; дал знать Царю о своем приезде, ждал ответа – и вдруг видит полк всадников: скачут во всю прыть с обнаженными мечами как на битву, окружают деревню; Иоанн с ними: сходит с коня и скрывается в одном из сельских домов. Василий Грязной, Малюта Скуратов объявляют Князю Владимиру, что он умышлял на жизнь Государеву, и представляют уличителя, царского повара, коему Владимир дал будто бы деньги и яд, чтобы отравить Иоанна. Все было вымышлено, приготовлено. Ведут несчастного с женою и с двумя юными сыновьями к Государю: они падают к ногам его, клянутся в своей невинности, требуют пострижения. Царь ответствовал: "Вы хотели умертвить меня ядом: пейте его сами!" Подали отраву. Князь Владимир, готовый умереть, не хотел из собственных рук отравить себя. Тогда супруга его, Евдокия (родом Княжна Одоевская), умная, добродетельная – видя, что нет спасения, нет жалости в сердце губителя – отвратила лице свое от Иоанна, осушила слезы и с твердостию сказала мужу: "Не мы себя, но мучитель отравляет нас: лучше принять смерть от Царя, нежели от палача". Владимир простился с супругою, благословил детей и выпил яд: за ним Евдокия и сыновья. Они вместе молились. Яд начинал действовать: Иоанн был свидетелем их терзания и смерти! Призвав Боярынь и служанок Княгини Евдокии, он сказал: "Вот трупы моих злодеев! Вы служили им; но из милосердия дарую вам жизнь". С трепетом увидев мертвые тела господ своих, они единогласно отвечали: "Мы не хотим твоего милосердия, зверь кровожадный! Растерзай нас: гнушаясь тобою, презираем жизнь и муки!" Сии юные жены, вдохновенные омерзением к злодейству, не боялись ни смерти, ни самого стыда: Иоанн велел обнажить их и расстрелять. Мать Владимирова Евфросиния, некогда честолюбивая, но в Монашестве смиренная, уже думала только о спасении души: умертвив сына, Иоанн тогда же умертвил и мать: ее утопили в реке Шексне вместе с другою Инокинею, добродетельною Александрою, его невесткою, виновною, может быть, слезами о жертвах Царского гнева". Покончив с князем, Иван тут же нашел другой источник инакомыслия, который следовало искоренить. Спустя сто лет после похода на вечевой Новгород Иван вел свое войско на другой, совершенно другой Новгород. Город, который прижигали и мучили его предки, с практически московским населением был ему по-прежнему страшен! Что же тогда говорить о всей Московии? Поход начался в 1569 году, но дорога в Новгород не была прямой. Предварительно кромешное войско прошло огнем и мечом от Клина до Твери. Здесь в Отрочем монастыре сидел старец Филипп, за ним и пришел сюда царь. Бывшего митрополита собственными руками задушил Малюта Скуратов. Монахам же сказали, что их старец скончался от жара и спертого воздуха в келье. Сама Тверь была разграблена полностью, а жители зарезаны, замучены, повешены и утоплены. Как пишет Карамзин, такого кошмара город не видел с 1237 года. Далее войско двинулось на Торжок. В городской крепости сидели заключенные пленники: в одной башне – Ливонские, в другой – Крымские. Иван сам отправился насладиться картиной из гибели. Немцы не сопротивлялись своим палачам. Но не так оказалось с крымцами: те, "защищаясь, тяжело ранили Малюту Скуратова, едва не ранив и самого Иоанна". Это зрелище Ивану не понравилось. И вот в 1570 году, в начале января, царь вошел в прежде великий Новгород. Точнее, вошли Ивановы кромешники, которые рассыпались по всему городу и окрестностям, опечатав все монастыри и церкви, все дома именитых граждан и купцов, и никто не знал, в чем их вина, и все ждали, что скажет, приехав, сам царь. А царь – не ехал. Только через 4 дня он въехал в ворота и остановился на Ярославовом Городище. Все эти дни кромешники истязали монахов, требуя уплаты пени, тех, кто не мог заплатить, ставили на правеж. И вот 7 января в город привезли тех, кто и после правежа оказался неплатежеспособен. Их забили палками до смерти, а тела развели по монастырям. 8 января, наконец, причина гнева стала ясна. Встретив на мосту архиепископа Пимена, царь не принял от него благословения, обвинив в связях с Сигизмундом и желании передать город врагу. Тут же Иван велел Пимену идти и служить литургию, тот повиновался, а когда сели обедать, Иван страшно закричал, и по этому знаку ворвались кромешники. "Явились воины, – говорит Карамзин, – схватили Архиепископа, чиновников, слуг его; ограбили палаты, келии, а Дворецкий, Лев Салтыков, и Духовник Государев Евстафий церковь Софийскую: взяли ризную казну, сосуды, иконы, колокола; обнажили и другие храмы в монастырях богатых, после чего немедленно открылся суд на Городище… Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более Новогородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники Московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим: Иоанн с дружиною объехал все обители вокруг города; взял казны церковные и монастырские; велел опустошить дворы и келии, истребить хлеб, лошадей, скот; предал также и весь Новгород грабежу, лавки, домы, церкви; сам ездил из улицы в улицу; смотрел, как хищные воины ломились в палаты и кладовые, отбивали ворота, влезали в окна, делили между собою шелковые ткани, меха; жгли пеньку, кожи; бросали в реку воск и сало. Толпы злодеев были посланы и в пятины Новогородские губить достояние и жизнь людей без разбора, без ответа. Сие, как говорит Летописец, неисповедимое колебание, падение, разрушение Великого Новагорода продолжалось около шести недель". Только 12 февраля кошмар прекратился, но напоследок Иван надругался над Пименом: "Его посадили на белую кобылу в худой одежде, с волынкою, с бубном в руках как шута или скомороха, возили из улицы в улицу и за крепкою стражею отвезли в Москву". Дальше дорога Ивана лежала на другой город, который внушал опасения, – на Псков. В Пскове жители готовились к смерти, они прощались друг с другом и желали только одного: чтобы эта смерть была быстрой. Им было известно, что Иван любит сначала помучить. Вечером, когда войско подходило к Пскову, на всех церквах начался колокольный перезвон. Иван, который любил благолепие, даже заслушался. А наместник Пскова Юрий Токмаков между тем распорядился, чтобы горожане оделись торжественно и вышли утром навстречу царю с дарами, чтобы на колени падать никак не забывали! "На другой день, вступив в город, он с изумлением увидел на всех улицах пред домами столы с изготовленными яствами, – пишет Карамзин, – граждане, жены их, дети, держа хлеб и соль, преклоняли колена, благословляли, приветствовали Царя и говорили ему: "Государь Князь Великий! Мы, верные твои подданные, с усердием и любовию предлагаем тебе хлеб-соль; а с нами и животами нашими твори волю свою: ибо все, что имеем, и мы сами твои, Самодержец великий!" Сия неожидаемая покорность была приятна Иоанну. Игумен Печерский Корнилий с Духовенством встретил его на площади у церквей Св. Варлаама и Спаса. Царь слушал молебен в храме Троицы, поклонился гробу Св. Всеволода-Гавриила, с удивлением рассматривал тяжелый меч сего древнего Князя и зашел в келию к старцу Салосу Николе, который под защитою своего юродства не убоялся обличать тирана в кровопийстве и святотатстве. Пишут, что он предложил Иоанну в дар… кусок сырого мяса; что Царь сказал: "Я Христианин и не ем мяса в Великий Пост", а пустынник ответствовал: "Ты делаешь хуже: питаешься человеческою плотию и кровию, забывая не только Пост, но и Бога!" Грозил ему, предсказывал несчастия и так устрашил Иоанна, что он немедленно выехал из города; жил несколько дней в предместии; дозволил воинам грабить имение богатых людей, но не велел трогать Иноков и Священников; взял только казны монастырские и некоторые иконы, сосуды, книги и как бы невольно пощадив Ольгину родину, спешил в Москву, чтобы новою кровию утолять свою неутолимую жажду к мучительству". Действительно, убийств в городе не было, но ограбил он Псков хорошо. Возвращение в Москву ознаменовалось новыми казнями. Пять месяцев по всей земле искали соучастников Пимена. И нашли: хранитель печати "Иван Михайлович Висковатый, муж опытнейший в делах государственных – казначей Никита Фуников, также верный слуга Царя и Царства от юности до лет преклонных – Боярин Семен Васильевич Яковлев, Думные Дьяки Василий Степанов и Андрей Васильев были взяты под стражу; а с ними вместе, к общему удивлению, и первые любимцы Иоанновы: Вельможа Алексей Басманов, Воевода мужественный, но бесстыдный угодник тиранства – сын его, Крайчий Феодор, прекрасный лицом, гнусный душою, без коего Иоанн не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в убийствах, – наконец самый ближайший к его сердцу нечестивец Князь Афанасий Вяземский, обвиняемые в том, что они с Архиепископом Пименом хотели отдать Новгород и Псков Литве, извести Царя и посадить на трон Князя Владимира Андреевича". Пытали всех жестоко, к дню казни многие уже не могли стоять. Саму казнь решили провести в Москве, на Лобном месте: "25 Июля, среди большой торговой площади, в Китае-городе, поставили 18 виселиц; разложили многие орудия мук; зажгли высокий костер и над ним повесили огромный чан с водою. Увидев сии грозные приготовления, несчастные жители вообразили, что настал последний день для Москвы; что Иоанн хочет истребить их всех без остатка: в беспамятстве страха они спешили укрыться где могли. Площадь опустела; в лавках отворенных лежали товары, деньги; не было ни одного человека, кроме толпы опричников у виселиц и костра пылающего. В сей тишине раздался звук бубнов: явился Царь на коне с любимым старшим сыном, с Боярами и Князьями, с легионом кромешников, в стройном ополчении; позади шли осужденные, числом 300 или более, в виде мертвецов, истерзанные, окровавленные, от слабости едва передвигая ноги. Иоанн стал у виселиц, осмотрелся и, не видя народа, велел опричникам искать людей, гнать их отовсюду на площадь; не имев терпения ждать, сам поехал за ними, призывая Москвитян быть свидетелями его суда, обещая им безопасность и милость. Жители не смели ослушаться: выходили из ям, из погребов; трепетали, но шли: вся площадь наполнилась ими; на стене, на кровлях стояли зрители. Тогда Иоанн, возвысив голос, сказал: "Народ! увидишь муки и гибель; но караю изменников! Ответствуй: прав ли суд мой?" Все ответствовали велегласно: "Да живет многие лета Государь Великий! Да погибнут изменники!" Он приказал вывести 180 человек из толпы осужденных и даровал им жизнь, как менее виновным. Потом Думный Дьяк Государев, развернув свиток, произнес имена казнимых." Иван был изобретателен: для каждого из казнимых придумал особую казнь: кого били до смерти, у кого рвали куски мяса, кого топили, кого обваривали. Жены несчастных были пущены по кромешному кругу, а потом утоплены в реке. Счастливее всего были московские собаки: они пожирали рассеченные тела несколько дней. О жестокостях Ивана Карамзин рассказывал чудовищные подробности. Понятно, что, прочитав историю о таком милостивом монархе, читатель хотел только одного – убить негодяя своими руками. И всякий раз историк еще и предупреждал, что это еще не конец злодействам, даже не середина. Удивительно, но во внешней политике он старался казаться более вменяемым. Войну он вел вяло и стал больше полагаться на династический брак. Больше не шло речи о том, чтобы шляхтичи избрали себе его сына Ивана, какими бы перспективами это ни прельщало. Ивану понравилась идея жениться на сестре Сигизмунда Софье. На свою голову он уже примерял венец Ягеллонов, а земли Ливонии мечтал соединить в королевство под властью Москвы, и будто бы стоило только жителям Ливонии сообщить такую весть – они сами бы изгнали шведов. Однако Королевство Ливония и венец Ягеллонов оказались несбыточными мечтами. Но в свою игру он сумел втянуть честолюбивого и неопытного датского принца Магнуса. Бедняга искренне верил в Королевство Ливонию и явился в Москву, чтобы получить ценные указания из уст русского монарха, как они этого совместно достигнут. Магнусу он обещал руку своей племянницы, дочери казненного им Владимира Андреевича, ласково именовал Магнуса женихом. Впрочем, брак отложили до счастливого момента, когда Магнус покорит для своей невесты еще непокоренные ливонские земли. Вступая в Ливонию, наивный Магнус обещал ее жителям власть московского царя и вечный мир и покой. Учитывая, какими подвигами прославились русские в этой Ливонии и какие слухи ходили о русском царе, жители не хотели такой царской милости. Магнусу пришлось воевать. Первым городом, на который нацелился принц, был Ревель. На предложение перейти под руку Ивана жители ответили, что лучше им умереть. Магнус сделал все, что мог: он послал к горожанам своего пастора, тот говорил и о золотом веке под скипетром Москвы, и о свободе, и о счастье, и о процветании. Диалога не получилось. Осадив Ревель, Магнус простоял там 30 недель, извел людей и ушел отдыхать в Оберпален, выделенный в залог будущего королевства. Иван в Магнусе разочаровался, не нравился ему и мир датчанина со шведским королем. Тем временем посланные с ним в Ливонию Крузе и Таубе решили при таком раскладе пойти на Дерпт и предложить жителям передаться либо полякам, либо шведам. Они ворвались в город, попытались достучаться до дерптских сердец, но скоро русские полки разметали их отряды, заодно побив и дерптских жителей. Узнав об этом конфузе и предательстве, Магнус предпочел удалиться на остров Эзель. Но Иван надежд использовать Магнуса не оставлял. И хотя умерла вдруг его названная невеста Евфимия, он тут же предложил принцу руку младшей Марии. Наивный Магнус снова обещал завоевать Эстляндию и снова стал женихом. Правда, в 1571 году мечты Ивана хорошо потрепал крымский хан: неожиданно он появился перед стенами столицы. Иван перепугался и бежал в Коломну, из Коломны – в Александрову слободу, оттуда – в Ярославль. А хан велел зажечь посады, и Москва снова горела, и как горела! В три часа ее не стало. Среди развалин остались только Кремль да Успенский собор, где сидел в ужасе митрополит Кирилл. Карамзин называет до 800 000 погибших. Девлет-Гирей посмотрел на пожарище и ушел в Крым. Пока посылали погоню, он успел пожечь и пограбить южную часть Московского царства и увел до 100 000 пленных. Сам-то он ушел, но по возвращении в Москву Ивана ждал ханский посол. Тот объяснил причину пожога: надо вернуть Казань и Астрахань. В ответ Иван бил ханскому послу челом и обещал вернуть Астрахань, когда будет торжественно заключен мир. Карамзина потрясало, что в своей трусости он даже выдал крымского пленника, принявшего в Москве христианство. На самом деле это был, конечно, театр. Иван тянул время, как всегда он это и делал, решая вопросы войны и мира, а что касается пленника – то его судьба царя не беспокоила вовсе. Человеком больше, человеком меньше… Незаменимых нет. Но за момент его слабости и трусости снова заплатили подданные. Как враг смог дойти до самой Москвы? Без измены не обошлось. Снова начались казни. После этого, отойдя от государственных забот, он снова решил жениться. Теперь уже не на сестре Сигизмунда, а на избранной среди красавиц дочери простого купца Марфе Собакиной, из знатных девиц он подыскал невесту своему сыну Ивану – Евдокию Сабурову. Только царская невеста вдруг заболела, и это было объяснено тайными злодействами. Среди казненных по этому случаю был и бывший деверь, брат умершей его черкесской жены Михаил Темрюкович, которого посадили на кол. Тем не менее царь все равно женился на Марфе, ожидая чуда. Ждать пришлось недолго: Марфа умерла через две недели. Ивану младшему повезло больше: его жена была здорова. Похоронив Марфу, царь занялся Москвой. Теперь он приказал не строить посадов и запретить возведение высоких деревянных хором. А в 1572 году он женился в четвертый раз на Анне Алексеевне Колтовской, даже не испросив разрешения, хотя церковь ограничивала количество возможных браков тремя. Только женившись, он попросил благословения. Куда было деваться иерархам? Дали. Иван отправился в Новгород, праздновать свадьбу со своим шурином Григорием Колтовским. Тем временем на Москву снова пошел Девлет-Гирей, и хотя ему удалось обойти русские городки и засеки, на этот раз с Москвой ему не повезло: хана разбили, он бежал с остатками войска, бросив все обозы и добычу. Тем же годом умер враг Ивана Сигизмунд, оставив своим вельможам странное завещание: содействовать избранию на польский престол царя Ивана. |
