Карамзин Николай - Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге.

    Из Новгорода царь вернулся с другим настроением. Он вдруг объявил, что государство достаточно вычищено, и отменил опричнину и земщину. Правда, Малюта Скуратов как занимал свой высокий пост, так и продолжал его занимать (но время его уже прошло: в этот год он погибнет в Эстляндии). Скуратов играл ведущую роль и при переговоре с приехавшими из Польши послами, которые предложили Ивану баллотироваться в короли. Иван ставил только пару условий: "Если угодно Всевышнему, чтобы я властвовал над вами, то обещаю ненарушимо блюсти все уставы, права, вольности ваши, и еще распространить их, буде надобно. Если Паны вздумают избрать в Короли моего Царевича, то знайте, что у меня два сына как два ока: не расстанусь ни с единым. Если же не захотите признать меня своим Государем, то можете чрез Великих Послов условиться со мною о мире. Не стою за Полоцк; соглашусь придать к нему и некоторые из моих наследственных владений, буде уступите мне всю Ливонию по Двину. Тогда обяжемся клятвою, я и дети мои, не воевать Литвы, доколе Царствует Дом наш в России Православной".

    "Ливонский вопрос", впрочем, не исчез. Все тот же Магнус пытался честно завоевать для Ивана Эстляндию, мечтая о свободном королевстве Ливонии. Наконец-то его женили на обещанной Марии. Магнус ждал царских подарков. И дождался: "вместо пяти бочек золота привезли к нему в дом несколько сундуков с бельем и с нарядными одеждами молодой Королевы; вместо всей Ливонии Государь пожаловал своему зятю городок Каркус с следующим словесным и письменным наставлением: "Король Магнус! иди с супругою в удел, для вас назначенный. Я хотел ныне же вручить тебе власть и над иными городами Ливонскими вместе с богатым денежным приданым; но вспомнил измену Таубе и Крузе, осыпанных нашими милостями… Ты сын Венценосца и следственно могу иметь к тебе более доверенности, нежели к слугам подлым; но – ты человек! Если изменишь, то золотом казны моей наймешь воинов, чтобы действовать заодно с нашими врагами, и мы принуждены будем своею кровию вновь доставать Ливонию. Заслужи милость постоянною, испытанною верностию!"

    Таким образом, Магнус с печальным сердцем уехал в Каркус, из Каркуса в Оберпален, где в ожидании Государства жил весьма бедно, не имея более трех блюд на столе (как писал его брат Фридерик, Король Датский, к своему тестю Герцогу Мекленбургскому), веселя тринадцатилетнюю жену детскими игрушками, питая сластями и, к неудовольствию Россиян, одев ее в немецкое платье".

    А Иван ругательски ругался со шведским королем, заключив странное перемирие, где были упомянуты все спорные города и земли, кроме Ливонии. В Ливонии оба государя воевать собирались. Тем временем в Польше начался сейм, главный вопрос – выбор короля. Промосковская партия стояла за сына Ивана Федора, но Иван об этом теперь и слышать не хотел. Дипломатичные польские шляхтичи пытались объяснить причину, по которой Федор Иванович интересует их больше: король должен быть в Варшаве, а не править через наместника, и король должен быть католиком.

    На первое Иван сказал, что способен ездить между тремя столицами, а на второе, что венчать на королевство его должен русский митрополит. Очевидно, он сам понимал, как эти объяснения бессмысленны, потому что с легкостью соглашался, чтобы поляки избрали себе сына Максимилиана и чтобы сразу был заключен мир.

    Сейм избрал Генриха Валуа. Королем он оказался никудышным, от Польши пришел в ужас, и как только смог – сбежал. Тут сторонники Москвы снова стали просить Ивана скорее прислать послов и взять Польшу на тех же условиях, что и Генрих.

    Но пока Иван раздумывал, на польский трон избрали семиградского князя Стефана Батория. Это был замечательный выбор. Для Польши. В первой же грамоте к русскому царю Баторий твердо дал понять, что Ливонию не уступит. А дела у русских в Ливонии шли все хуже. Они не только не смогли взять в 1577 году город Ревель, но измученное долгой войной эстонское население стало вести против войска свою войну – настоящую крестьянскую войну.

    Не выдержал напрасных обещаний и Магнус, он занял несколько ливонских крепостей и велел передать Ивану, что Ливония теперь его королевство. "Иван изумился", – пишет Карамзин. Изумление его было страшно. Он бросил свое войско на занятые Магнусом города. Они сдавались русским без сопротивления. Иван требовал Магнуса перед свои очи. Магнус сидел в Вендене и ехать не желал. Вместо себя он послал захваченного в плен воеводу Батория, и тот открыл царю, что его "король" ведет переговоры о передаче Ливонии Баторию. Иван потребовал Магнуса немедленно. И тот побоялся ослушаться. Скоро он уже сидел вместе со своими чиновниками в холодном и пустом доме на соломе.

    Русские тем часом вошли в Венден. Немцы сопротивлялись отчаянно и заперлись в замке. Когда угроза захвата стала очевидной, они взорвали себя вместе с женами и детьми.

    Из крупных крепостей теперь оставалась Рига. Но на Ригу Иван пойти не решился. Он взял мелкие городки, где сидели литовцы. Без боя. Магнуса со всеми его приближенными везли за собой как трофей. Но в Дерпте Иван почему-то его простил и отпустил, истребовав только выплатить Москве 40 000 гульденов. Даже вернул все, что Магнус сумел навоевать, и щедро добавил пару городков.

    На этом успехи Ивана в Ливонии и закончились. Баторий, решив проблемы с немцами, обратил взгляд на Ливонию. Иван же, вернувшись в Москву, разочаровался в своей пятой жене и без всякого разрешения женился на Анне Васильчиковой, а потом и на шестой – Василисе Мелентьевой.

    А Баторий наладил отношения с сыном Девлет-Гирея, и не пустыми обещаниями купил его верность, а настоящим золотом, так что у Польши появился отличный союзник – все тот же крымский хан. В Ливонии же немцам удалось отобрать назад город Венден, а Магнус простился с надеждами на русского царя и принял сторону Батория, шведы также теснили русских из Ливонии.

    Как-то очень быстро положение изменилось ужасным образом для царя. Летом 1578 года он послал войско отобрать Венден, но оно потерпело такое сокрушительное поражение, что московские пушкари предпочли повеситься на своих орудиях. Если до этого Иван игнорировал предложения Батория о мире, теперь он сам искал мира.

    Поздно. Баторий желал войны. Первое, что он сделал, – пошел на Полоцк. Полоцк был вооружен плохо, но он был хорошо укреплен. Баторий взял город за три недели. Тем временем Иван, приехав во Псков, где было собрано большое войско, разбил его на отряды: один пустил грабить Курляндию, другой – на Карелию и Ижору, поставил гарнизоны в ливонских городках и собирался идти на Вильно и Варшаву.

    Но тут пришло известие о Полоцке. Русские пробовали пробиться к городу – и не смогли. Из Полоцка Баторий пошел на Псков. Дойдя до границы, он из-за начала зимы (1580 года) вернулся в Варшаву. Войско короля было наемным, ему требовались деньги, чтобы платить воинам жалованье. Шляхтичи, прежде недовольные, услышав о планах Батория, деньги тут же выделили и обещали набрать новое войско.

    Иван пытался с королем торговаться, но теперь получал один и тот же ответ: "Ты должен отдать Литве Новгород, Псков, Луки со всеми областями Витебскими и Полоцкими, также всю Ливонию, если желаешь мира". Такого мира Иван не желал. А другого не желал Баторий.

    Иван, кажется, не понимал, что это не угрозы, это ультиматум. Он занимался более интересными делами. Женился в седьмой раз на Марии Нагой, а своего сына Федора женил на сестре набирающего силу Бориса Годунова, породнившегося годы назад с Малютой Скуратовым и через тот брак попавшего в окружение царя. "Два брака, ужасные своими неожиданными следствиями для России, вина и начало злу долговременному", – не мог не воскликнуть Карамзин.

    В 1581 году царь неожиданно узнал, что Баторий взял Великие Луки и прямиком идет к Пскову. Иван был в ужасе. Он "вверил защиту Пскова Воеводам надежным: Боярам, Князьям Шуйским, Ивану Петровичу и Василию Федоровичу (Скопину), Никите Ивановичу Очину-Плещееву, Князю Андрею Хворостинину, Бахтеярову, Ростовскому-Лобанову; дал им письменный наказ и в храме Успения, пред Владимирскою иконою Богоматери, взял с них торжественную присягу, что они не сдадут города Баторию до своей смерти".

    Поскольку воеводы отлично знали, какой смертью умрут, если сдадут Псков, или какой смертью умрут их семьи, если передадутся Баторию, – что ж, выхода у них не было. Они должны были или победить, или умереть. Назначенные царем, они потребовали такой же клятвы у своего войска. Войско поклялось.

    18 августа Баторий подошел к Пскову. То, что он увидел, ему очень не понравилось. Это была настоящая каменная крепость. Взять ее приступом король не мог. Он это понял сразу же. Началась осада. Король вел борозды, ставил осадные орудия, и эта работа тянулась вплоть до 7 сентября.

    Через день был приступ. Горожане его отбили. В этот день погибло 863 защитника и 1626 было ранено. У Батория полегло пять тысяч человек. Раненых никто не считал. Баторий пробовал напугать жителей и вынудить к сдаче, в ответ пустили стрелу с ответом, что будут биться до смерти.

    Больше всего Баторий боялся, что осада затянется. Она и затянулась. Приступов было немало, вылазок осажденных – тоже. Войско короля редело не только от стрел и ядер, но и от болезней, холода, начинающегося голода.

    Собрав все силы, Баторий сделал 2 ноября последний приступ. Он был неудачен. А когда сквозь ослабевшее войско короля к городу подошли свежие силы и смогли пробиться в город, Баторий понял: это поражение. Он приказал сниматься и уходить.

    Отступая, Баторий оказался у Псково-Печерского монастыря, надеясь хоть там добыть необходимое для дальнейшей войны золото. Но теперь его приступы дважды отбили монахи. Баторий боялся в это верить. Монахи тоже не собирались сдаваться. Измученное, голодное, плохо одетое для зимы войско стало разбегаться. Первыми покинули короля немцы. Литовцы писали в отчаянии, что Баторий упрям, если он не повернет, то погибнет в снегах.

    Но неудача Батория вполне компенсировалась удачей шведов – те брали назад отвоеванные русскими крепости Ливонии. Иван не знал, что делать: страна была истощена войной, то, что удалось удержать Псков, больше выглядело как чудо, но взять на себя ответственность и проиграть войну… этого он тоже боялся.

    И опять ответственность за такой исход войны он переложил на бояр. На совете они приговорили: отдать Ливонию, но торговаться до конца, а со шведами мира не заключать. Баторий на переговоры согласился, но велел передать, что едет за свежим войском. Войско Баторий не получил, а переговоры тянулись долго, до января 1582 года. Иван отказался от Ливонии и отдал Полоцк и Вележ, а Баторий вернул все захваченные русские города.

    В этот же год в ссоре Иван совершил роковой для своей династии поступок: убил сына Ивана. От содеянного он сам был в ужасе, несколько дней ничего не ел, сидя у гроба. Но исправить уже ничего было нельзя. Когда-то, еще в молодости, он облил своего шута горячим варевом и ткнул ножом, а потом звал лекаря и просил вылечить, но шут умер. С сыном было хуже. Сын умирал у него на глазах. И лекари тоже не могли его вылечить. В отчаянии он даже позвал приближенных бояр и стал говорить, что теперь не может управлять государством, а Федор не способен по слабости ума, и просил избрать достойного.

    Бояре, которых он немало увечил и казнил, содрогнулись от одной этой мысли. Они решили, что Иван их проверяет: вдруг – изберут? Что они могли сказать? "Не оставляй!" Он и не оставил. Слабость прошла. Весь двор он одел в цвета скорби, избавился от пышности и богатства.

    Но потом и это стало меняться. Иван вернулся к войне. На этот раз со Швецией. После мира с Баторием Иван считал, что Швеция не устоит. И был не прав. После неудачи Батория у Пскова шляхтичи приговорили прекратить бессмысленную войну со Швецией. Им эта война тоже была не нужна. И так же неожиданно два короля заключили мир.

    Теперь оказалось, что у шведов не будет второго противника. А если шведы не будут воевать с Баторием, то Москва вряд ли сможет Швецию одолеть. И Иван первым заговорил о мире. Его заключили в Плюссе, отдав Ям, Иван-город и Копорье.

    Охладев к войне, царь вдруг снова захотел жениться. Теперь он искал себе невесту в Англии. Королева ответила ему, что дала обет безбрачия. Тогда Иван выразил желание взять в жены Марию Гастингс. Свою последнюю жену, бедную Марию Нагую, только что родившую царю наследника Дмитрия, он желал удалить от себя.

    Но помолвка с Марией так и не состоялась. Елизавета писала к Ивану, что Мария веры своей переменить не может и вообще телесно нездорова. Посол заверил царя, что при необходимости в Лондоне можно подыскать немало именитых и красивых невест. Его удивило, что царь просил королеву о возможности получить в Англии убежище, если придется бежать из Москвы. В Москве – враги. Враги могут его убить. Королева ему отвечала, что с удовольствием примет царя, даже если ему будет не нужно убежище.

    Странная переписка. Но учитывая тот кошмар, который Иван сотворил своими руками, вполне объяснимая.

    Убежища ему искать не пришлось. Убежищем для него стала смерть. До зимы 1584 года Иван, хоть и дряхлел, но был телесно крепок. Но той зимой вдруг появилась комета с крестообразным хвостом. Иван вышел на крыльцо, увидел комету и вдруг изменился лицом и сказал, что это знамение его смерти. Его бросились разубеждать, но царь был тверд.

    10 марта он велел писать завещание, "объявил Царевича Феодора наследником престола и Монархом; избрал знаменитых мужей Князя Ивана Петровича Шуйского (славного защитою Пскова), Ивана Федоровича Мстиславского (сына родной племянницы Великого Князя Василия), Никиту Романовича Юрьева (брата первой Царицы, добродетельной Анастасии), Бориса Годунова и Бельского в советники и блюстители Державы, да облегчают юному Феодору (слабому телом и душою) бремя забот государственных; младенцу Димитрию с материю назначил в Удел город Углич и вверил его воспитание одному Бельскому; изъявил благодарность всем Боярам и Воеводам: называл их своими друзьями и сподвижниками в завоевании Царств неверных, в победах, одержанных над Ливонскими Рыцарями, над Ханом и Султаном; убеждал Феодора Царствовать благочестиво, с любовию и милостию, советовал ему и пяти главным Вельможам удаляться от войны с Христианскими Державами; говорил о несчастных следствиях войны Литовской и Шведской; жалел об истощении России; предписал уменьшить налоги, освободить всех узников, даже пленников, Литовских и Немецких".

    Еще до этого он призвал со всей земли астрологов, и те истолковали появление кометы именно как предвестник смерти, и назвали дату этой смерти – 18 марта. Когда наступило 17 марта и Иван был слаб, но не выглядел умирающим и даже почувствовал облегчение, он пообещал этим астрологам, что если не умрет, то велит их казнить. Астрологи отвечали, что день еще не миновал. Царю приготовили теплую ванну, он с удовольствием полежал в ней три часа, потом надел халат, сел на постель, взял доску с шахматами – и упал без сознания. Так и умер, хотя его и растирали, и оживляли. И пока он умирал, провели обряд пострижения и нарекли его Ионой. Карамзин писал, что этот обряд провели "над издыхающим" – вот его отношение к царю Ивану.

    Наследник Ивана, 27-летний царевич Федор, был не способен править самостоятельно. Именно потому перед смертью Иван и назначил ему в советники двоих людей, которым доверял: молодого царедворца Годунова и умудренного опытом Бельского.

    О новом царе Карамзин говорит следующее: "На громоносном престоле свирепого мучителя Россия увидела постника и молчальника, более для келии и пещеры, нежели для власти державной рожденного: так, в часы искренности, говорил о Феодоре сам Иоанн, оплакивая смерть любимого, старшего сына. Не наследовав ума царственного, Феодор не имел ни сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда: был росту малого, дрябл телом, лицом бледен, всегда улыбался, но без живости; двигался медленно, ходил неровным шагом, от слабости в ногах; одним словом, изъявлял в себе преждевременное изнеможение сил естественных и душевных".

    Очевидно, жизнь рядом с Иваном полностью сделала из Федора отрешенного от жизни человека. Набожный и созерцательный, он жил в собственном выдуманном мире. Был ли он слабоумен? Этого никто подтвердить не может, но ум у него был устроен иначе, чем у Ивана. По своей смерти последний оставил правящую Думу из пяти вельмож: князя Мстиславского, боярина Юрьева, князя Шуйского, любимца своего Бельского и Бориса Годунова.

    В первый же день эта Дума расправилась со всеми жестокими исполнителями Ивановой власти, кого сослав, кого отправив в тюрьму, но особое внимание было уделено Марии Нагой с малолетним Дмитрием – Дмитрий считался наследником Ивана, а про Нагих говорили, что те замышляют переворот. Марию с ребенком сразу взяли под стражу и вместе со всеми родственниками отправили в город Углич. Для постоянного пригляда за несчастной царицей назначили охрану. Бельский, который считался воспитателем царевича, в Углич за ними не поехал.

    Это решило его судьбу. Тут же поползли слухи, что боярин собирается посадить на престол Дмитрия. Начался мятеж. Народ рвался к дворцу и требовал выдать изменника. Тогда народу объявили, что Бельский будет выслан из Москвы, его назначили воеводой в Нижнем Новгороде. В этом решении принял участие и Годунов: если от него ожидали, что Борис станет защищать друга, этого не случилось. Борис показал полную лояльность. В мире, где было принято вступать в ту или иную клику и стоять за своих подельников, Борис стоял только за самого себя.

    Этому помогало то, что его сестра была женой Федора и Борис имел непосредственный доступ к царю как ближайший член семьи. Ему было тогда 32 года, то есть с Федором они были почти ровесники. И Федор больше верил Борису, чем кому-то другому. А свою жену царь любил нежной и преданной любовью. Само собой, при нем Борис стал возвышаться.

    Карамзин считал, что у Бориса были все черты, достойные царя (пусть он и не был царского рода), но одна дурная особенность: если было выгодно, он не различал доброго и злого. Первое, что он сделал после мятежа, – расправился с возможными поджигателями, сослав их подальше от столицы. В этом видели объективность, но начинали страшиться роста его влияния на царя.

    Борис выжидал. Свое влияние он показал только после законного венчания Федора Ивановича на царство. На этом венчании Борис держал скипетр, Юрьев и дядя Ирины Дмитрий Годунов – царский венец на золотом блюде, а сама Ирина сидела в короне под растворенным окном своей палаты. И во все царствование Федора венец (как символ власти) принадлежал царю, но скипетр (как сама власть) – Борису.