Мэри помахала рукой человеку, сидевшему за рулем громадной машины, и легко взбежала по ступенькам вокзала. Машина, резко взяв с места, словно присев на задние колеса и напружинившись, сразу же набрала скорость. Женщина остановилась за спиной Пальма, который по-прежнему стучал костяшкой указательного пальца в окошко кассы. Наконец окошко открылось. - Простите, я отлучился, чтобы сварить себе кофе, - сказал кассир, - все считают, что я сплю в эти утренние часы, а я не сплю, я только часто отхожу за кофе. - Лучше бы вы спали, - сказал Пальма. - Мне тоже так кажется, - вздохнул кассир, - но мы расходимся во мнении с начальством. Куда вам билет? - До Вены. - Мы продаем билеты только до наших станций, тем более что в Вену сейчас трудно попасть из-за тамошних беспорядков… Я могу продать билет только до Риги. - Я знаю. Это я так шучу… Женщина, стоявшая за спиной Пальма, усмехнулась. Он обернулся. - Кто-то должен смеяться над вашей шуткой, - пояснила она, - кассир, по-моему, член общества по борьбе с юмором. - Спасибо, вы меня очень выручили. Вы тоже до Риги? - Наверное. - Вы убежали от того седого рыцаря? Женщина кивнула головой. - Я тоже убежал, - сказал Пальма. - Все сейчас убегают… От врагов, друзей, от самих себя, от мыслей, глупостей, от тоски, счастья… Все хотят просто жить… - Вам бы проповедницей в Армию спасения… Подошел поезд. В вагоне было пусто: только Пальма и эта женщина. Они сели возле окна. Туман, лежавший над землей еще час назад, сейчас разошелся. Когда поезд набрал скорость, стало рябить в глазах от резкого чередования цветов: белого и зеленого. - Меня, между прочим, зовут Ян. - А меня, кстати, зовут Мэри. - Почему-то я был убежден, что у вас длинное и сложное имя. - А у меня на самом деле длинное и сложное имя: Мэри-Глория-Патриция ван Голен Пейдж. - На одно больше, чем у меня, но все равно красиво… Я бы с радостью увидел вас сегодня вечером. - Я бы тоже с радостью увидела вас сегодня вечером, если бы у меня не было записи на радио, а вы не уезжали в Вену. - Да, про Вену я как-то забыл. - А я никогда не забываю про свои концерты, и мне поэтому трудно жить. Зачем вы едете в Вену? - Мне нравится, когда стреляют. - Хотите попрактиковаться в стрельбе? - Позвольте, кстати, представиться: Ян Пальма, политический обозреватель нашего могучего правительственного официоза. Вот моя карточка, позвоните, если я оттуда вернусь, а? Бургос, 1938, 6 августа, 8 час. 10 мин.
Хаген неслышно вошел в комнату. Он вообще умел ходить неслышно и пружинисто, несмотря на свои девяносто килограммов. Пальма почувствовал в комнате второго человека лишь потому, что тонкий, жаркий и колючий луч солнца исчез с его века и в этом глазу наступила звенящая, зеленая темнота - так бывает после хорошего удара на ринге. "У кого это был рассказ „Солнечный удар“? - подумал он. - Кажется, у кого-то из русских". Он открыл глаза и увидел склоненное над собой лицо Хагена. - Ну как? - спросил тот. - Легче? - Несколько… - Доктора мы, к сожалению, пригласить не можем… Пока что… - Это как "пока что"? - спросил Пальма. - Вы пригласите доктора, когда надо будет зарегистрировать мою смерть? - Ну, эту формальность соблюдают только в тюрьме, после приговора суда. Мы просто делаем контрольный выстрел за левое ухо. - Почему именно за левое? - Не знаю… Между прочим, я сам интересовался: отчего именно за левое? Экий вы цепкий, господин Пальма. Пойдемте, я покажу наше хозяйство. Подняться можете? - Наверное. - Ну, вот и прекрасно. Давайте руку… Они вышли на маленькую галерею, окружавшую дом. - Забор не обнесен колючей проволокой, но через эту мелкую металлическую сетку пропущен ток. У нас свой генератор. Убить не убьет, но шок будет сильный. Включаем днем, когда у нас только двое дежурных на территории. Ночью мы спускаем собак, и у нас дежурят четыре человека. - Это вы к тому, чтобы я не думал о побеге? - Мой долг хозяина - показать вам дом, где вы теперь живете. - Но если мне этот дом не понравится, я же не смогу отсюда выйти… - Приятно работать с латышами, - сказал Хаген. - Реакция на юмор у вас боксерская. - И со многими латышами вы уже успели поработать? - Вы спрашиваете не просто как журналист, но скорей как цепкий разведчик. - Разве вы не знаете, что я - шеф латышской разведки? Хаген рассмеялся: - Я знаком с шефом латышской разведки, милый Пальма, да и не латышская разведка нас в настоящее время интересует. - Какая же? - Этот вопрос вам задаст Гейдрих в Берлине. Лично. Я здесь только провожу предварительный опрос. Так сказать, прелюд в стиле фа-мажор. Пальма поморщился: - Никогда не говорите "в стиле фа-мажор". Вас станут чураться, как верхогляда. Где, кстати, ваш мрачный коллега? - Он будет работать с вами вечером. Когда я устану. - Я что-то не очень понимаю: вы меня похитили? - Похитили. - И не отпустите? - Ни в коем случае. - Но ведь будет скандал, в котором вы не заинтересованы. - Никакого скандала не будет. Машина-то ваша разбилась… Вот мы вас и похоронили - обезображенного. - Я забыл ваше имя… Ха… Харен? - Называйте просто "мой дорогой друг"… - Хорошо, мой дорогой друг… Разбилась машина британской подданной Мэри-Глорин-Патриции ван Годен Пейдж. Моя машина в полной сохранности. А Мэри Пейдж ждет меня в условленном городе, и, если я там не появлюсь, она будет волноваться вместе с моими друзьями. - Пальма лениво поглядел на сильное лицо Хагена и осторожно притронулся пальцами к марлевой наклейке на лбу. - Так у нас условлено с друзьями… "Может быть, я зря выложил ему это? - подумал он. - Или нет? Он растерялся. Значит, не зря. Посмотрим, как он будет вертеться дальше. Если я выиграл время, значит, я выиграл себя. А он растерялся. Это точно… А придумал я про Мэри хорошо. Обидно, что мы с ней об этом не сговорились на самом деле". * * * …За полчаса перед этим Штирлиц сказал Хагену: - Приятель, возьмите его в оборот. Пусть он все расскажет про университет, и начните его мотать про Вену. Я в жару не могу работать. Я приеду к вечеру и подменю вас, если устанете. А нет, станем работать вместе. Вдвоем всегда сподручнее. Только чтобы все корректно, ясно? - Хорошо, штурмбанфюрер. - Скажите еще, "благодарю, штурмбанфюрер"… Вы что, с ума сошли?! Я ненавижу официальщину в отношениях между товарищами. И вообще стоит этого латыша записать за вами: вы организовали его похищение, вы его доставили сюда. Это ваш первый серьезный иностранец? - В общем-то да. - Ну и держите его за собой. Я пошлю рапорт о вашей работе. - Спасибо… Я, право, не ожидал этого… - Чего не ожидали? - Ну… Такой щедрости, что ли… - Какая там к черту щедрость, Хаген! Во-первых, жара, а во-вторых, вы еще с ним напрыгаетесь - он из крепких, да и, по-моему, Лерст напридумывал, бедняга. Я ведь не очень верил в его версию. - Я убежден, что в Берлине с ним до конца разберутся. - Конечно, разберутся. Когда будем отправлять? - Вы же читали шифровку: там сказано - "в ближайшее время будет переправлен в Берлин". - Да, верно. Верно, приятель. Ладно. Я двину в город - отдыхать, а вы с ним начинайте. - Где вас найти в случае чего? - А что может случиться? Ничего не может случиться. Ищите меня в отеле или в баре "Кордова". С этим Штирлиц и уехал. * * * Когда Пальма сказал Хагену о своей договоренности с Мэри, тот понял, какую промашку он допустил, начав операцию с захоронением "Пальма, погибшего при автомобильной катастрофе", - лицо седому старикашке-жулику, мастерски воровавшему из карманов бумажники, изуродовали до полнейшей неузнаваемости, - но совсем забыл про машину латыша, которая стояла в отеле. Хаген, сдав Пальма на попечение своих помощников из охраны, немедленно начал обзванивать отель и бар "Кордову" в надежде найти Штирлица. Но его нигде не было. Штирлиц, естественно, не рассчитывал на звонок Хагена. Он знал честолюбие гауптштурмфюрера. Он был убежден, что Хаген счастлив, оставшись наедине с Яном. Штирлиц никак не мог предположить, что тот станет его разыскивать, - Хаген обожал допросы. Он вел их в провинциальной манере: с большими, многозначительными паузами и зловещими расхаживаниями за спиной арестованного, и Штирлицу было занятно наблюдать несколько мальчишеское самолюбование Хагена. "Видимо, в детстве его здорово лупили приятели, - как-то подумал Штирлиц. - Слабые люди очень дорожат правом стать сильными, которое не завоевано ими, а получено в подарок". Как раз потому, что он достаточно хорошо знал Хагена, Штирлиц и решил не обеспечивать себе алиби на случай отсутствия в тех местах, которые он ему назвал перед отъездом в город. Но ни в один из названных адресов он не поехал. И алиби у него на эту поездку не было. А ему надо было всегда обеспечивать себе алиби: Максим Исаев лучше других знал, как это трудно - быть все время штурмбанфюрером Штирлицем. …Командировка Штирлица в Испанию была для него - при том, что он ощущал н е ч т о надвигающееся - неожиданностью. После того как Гитлер ввел свои войска в Рейнскую область, растоптав, таким образом, Версальский договор, и ни Франция, ни Англия не выступили против него, в Германии наметилась определенного рода раздвоенность: министерство иностранных дел, возглавлявшееся старым дипломатом Нейратом, и генеральный штаб, продолжавший считать, что Гитлер служит им, военным, а не они ему, предлагали тактику выжидания. Гитлер, наоборот, вкусив пьянящую сладость первой внешнеполитической победы, подкрепленной силой оружия, закусил удила. Умение чувствовать - ценное качество разведчика, но еще более ценным его качеством следует считать знание. Штирлиц еще только начинал по-настоящему свой путь в закордонной разведке Гейдриха; он был, как говорили в имперском управлении безопасности, на "первом этаже", тогда как кабинет рейхсфюрера помещался на пятом. Работа в Испании должна была помочь Штирлицу ступить на ту лестницу, которая вела с первого этажа на второй: от о щ у щ е н и я к з н а н и ю. Центр, получив его шифровку о командировке в Испанию, вменил ему в обязанность заниматься изучением фигуры "сеньора Гулиермо" - под таким именем вместе с Франко работал начальник абвера рейха адмирал Канарис, руководивший агентурной цепью в Испании еще в годы первой мировой войны. Когда Штирлиц, дав подписку о неразглашении "высшего секрета рейха", был отправлен в Бургос, он сразу же перешел на "второй этаж". Здесь, за Пиренеями, он узнал многое из того, что было воистину "высшей тайной рейха". (Летчики Пунцер и Герст за разглашение того факта, что они сражаются вместе с Франко - написали, дурашки, в письмах домой, - были расстреляны в гестапо "папы" Мюллера без суда и следствия. Тайны, к которым Штирлиц подошел здесь за эти два года, были куда как важней: узнай Гейдрих, куда эти высшие тайны рейха уходят, Штирлица ждали бы пытки перед четвертованием - о расстреле он мог мечтать как об избавлении, благе, милости…) Постепенно, по крупицам собирая информацию, Штирлиц составил ясную картину взаимоотношений Франко и Гитлера, фалангистов и национал-социалистов; чтобы работать, надо знать все, а н а ч а л о - особенно. Он знал, что победа в Испании Народного фронта в феврале 1936 года отринула генерала Франко - того, который потопил в крови астурийское восстание шахтеров. Он узнал позже, что Франко, генералы Моло и Санхурхо сразу же объединились для того, чтобы, организовав хунту, свергнуть правительство Народного фронта, избранное народом. Акция, которую задумала армия, должна быть обеспечена оружием. Франко не имел самолетов и танков. Он получил двадцать итальянских "савойя-маркети" - дуче подписал этот приказ, обсудив его на высшем совете фашистской партии. Но двадцать самолетов - это ничто, когда началась открытая борьба хунты генералов против правительства народа. Франко поручил своим помощникам войти в контакт с германским военным атташе в Париже. Тот немедленно отправил шифровку в Берлин. Генеральный штаб и министерство иностранных дел рейха были едины в своем мнении: сейчас, после "великой рейнской победы", надо выждать, не следует "дразнить" общественное мнение. Тогда Франко обратился к руководству НСДАП - национал-социалистской рабочей партии Германии. Письмо Франко попало к шефу закордонных организаций НСДАП, рейхслейтеру Боле. Тот, выслушав отрицательные соображения армии и дипломатов, вежливо поблагодарил коллег за столь серьезный, доказательный и дальновидный совет и немедленно отправился к своему непосредственному руководителю - Рудольфу Гессу, заместителю фюрера. - Чего вы хотите от нафталинных дипломатов? - сказал тот, прочитав запись беседы Боле с коллегами. - Они мыслят закостенелыми формулами. Армия тоже обязана быть против: она всегда против того, что не ею предложено и разработано… Немедленно переправьте письмо Франко фюреру: нельзя упускать ни минуты… Гитлер ознакомился с документом, подписанным мятежным генералом, когда тяжелый июльский зной спал и примолкли уже огромные вздохи оркестров на вагнеровском народном фестивале в Байрейте; люди отдыхали, готовясь к вечерним концертам. - Пригласите ко мне Геринга, генерала Бломберга и Канариса, - сказал Гитлер задумчиво. - Это интересный вопрос, и мы должны принять единственно правильное решение. Бломберг, представлявший армию, отказался высказать свое мнение первым. - Адмирал - истинный авторитет в испанских вопросах, - сказал он, - вероятно, следует послушать его мнение. - Мнение одно, - ответил Канарис, зная, что сейчас он выступает против Бломберга, - мнение единственно разумное и н у ж н о е рейху: немедленная помощь испанским борцам против большевизма. - Адмирал прав, - сказал Геринг, - мы таким образом поддержим сражение против Коминтерна - это первое, и, второе, получим театр для великолепного спектакля, где стреляют не холостыми пулями, а трассирующими: я опробую в Испании мою авиацию. Маневры таят в себе элементы игры, а сражение с республиканцами есть генеральная репетиция битвы, которая предстоит нам в будущем. Назавтра в министерстве авиации был создан секретный штаб "В". Через три дня начальник штаба "В" генерал Вильберг лично отправил в Испанию первую партию "юнкерсов". Затем в Бургос был переброшен корпус "Кондор". Канарис занялся своим делом. В абвере был организован сектор из двух подразделений. Первое снабжало франкистов оружием через "фирму Бернгарда", второе - через подставных лиц - "снабжало" оружием республиканцев. Но если первое подразделение отправляло автоматы последних моделей, то второе поставляло оружие заведомо бракованное, прошедшее специальную обработку в мастерских абвера. Испания стала полигоном гитлеризма. Асы Геринга учились здесь искусству войны с родиной Исаева. За те два года, что Исаев провел при штабе Франко, встречаясь и почтительно раскланиваясь с "сеньором Гулиермо", он поседел: люди быстро седеют, когда им приходится быть среди тех, кто воюет с друзьями твоей родины, да и с твоей родиной тоже, - сбивали-то и советских летчиков - единственной страной, которая, отвергнув политику "невмешательства" Лондона и Парижа, открыто помогала республиканцам в их борьбе с фашизмом, был Советский Союз. * * * - Звоните по этим двум телефонам каждые полчаса, - сказал Хаген радисту, который был приписан к их разведцентру. - Объясняйте, что пресс-атташе германского посольства фон Штирлица настойчиво разыскивает его друг Август. - Слушаюсь, гауптштурмфюрер. Хаген поймал себя на мысли, что он хотел в штирлицевской усталой манере сказать телефонисту: "Да будет вам… Зачем так официально, вы же знаете мое имя". Но потом он решил, что телефонист еще слишком молод, и он не стал ему ничего говорить, а сразу пошел в кабинет, где его ждал Ян Пальма. - Знаете, об университете мы поговорим позже, а сейчас меня будет интересовать Вена. - Что конкретно вас будет интересовать в Вене? - Вы. - Я был в Вене шесть раз. - Меня интересует тот раз, когда вы там были во время коммунистического путча. - Если вас интересует эта тема, поднимите правительственный официоз - в нем печатались мои статьи. - Они были напечатаны лишь после вашего возвращения в Ригу. Я их читал. Меня интересует, что вы делали в Вене - не как журналист, а как личность. - Это разделимые понятия? - Для определенной категории лиц - бесспорно. - И говорите-то вы в полицейской манере: "категория определенных лиц"… Не диалог, а цитата из доноса… Хаген засмеялся: - Это свидетельствует о том, что я как личность неразделим с профессией, которой посвящаю всю свою жизнь. - Браво! Я аплодирую вам! Браво! - Итак… Вы в Вене… | 
