Семенов Юлиан - Испанский вариант.

    "А он ничего держится после той оплеухи с Мэри, - отметил Пальма. - Или он все-таки имеет что-нибудь против меня?"

    - Бог мой, ну опросите обитателей кафе "Лувр". Там сидели все журналисты, немецкие в том числе.

    - Они уже опрошены, милый Пальма.

    - Значит, они вам подтвердили, как я проводил в "Лувре" свободное время?

    - Почти все свободное время. А где вы бывали по ночам?

    - Как где? У женщин. В вашем досье это, наверное, отмечено…

    - И ночью второго февраля вы тоже были у женщин?

    - Конечно.

    В ту ночь он был не у женщин. В ту ночь нацисты загнали восставших в заводской район; выхода за город оттуда не было. Решили уходить подвалами и проходными дворами к Дунаю. Там никто не ждал восставших, оттуда можно было рассредоточиться по конспиративным квартирам или скрыться в пригородах.

    Пальма утром видел, как в центре нацисты расстреляли двух повстанцев - пьяно, со смехом и жутковатым интересом к таинственному моменту смерти. Он бросился в те районы, где еще шли бои. Пройдя фашистские патрули - представителей иностранной прессы здесь не ограничивали в передвижении: в Вену съехались журналисты из Парижа, Лондона, Белграда, Варшавы, - Пальма оказался в самом пекле. Шуцбундовцы - и коммунисты, и социал-демократы, засев на крышах домов, сдерживали нацистов, пока люди спускались в подвалы.

    - Можно мне с вами? - спросил запыхавшийся Пальма у высокого старика с забинтованной головой, который вместе с молчаливым парнем помогал людям спускаться по крутой лестнице, которая вела в подвал.

    - Кто вы?

    - Я из Риги, журналист… Я пишу о вас честно, я хочу, чтобы…

    - Нет, - отрезал старик. - Нельзя. - И махнул рукой тем, кто в арьергарде сдерживал нацистов: им было пора уходить, потому что "коричневые" подкатывали крупнокалиберные пулеметы.

    - Покажите-ка ваш паспорт, - попросил Пальма тот парень, что помогал старику. Его немецкая речь показалась Яну чересчур правильной, и он решил, что это не австрияк, а берлинец.

    Пальма протянул паспорт, тот мельком просмотрел его и сказал:

    - Лезьте. Мне будет стыдно, если вы потом предадите этих людей.

    - Зачем, товарищ Вольф? - спросил голубоглазый старик с забинтованной головой. - Нам не нужны чужие. Зачем?

    - Затем, что при иностранце им, может быть, станет неудобно нас расстреливать, если они все-таки успеют перекрыть выходы к Дунаю.

    Они тогда шли проходными дворами и подвалами долго, почти шесть часов. Женщина, которая брела впереди Пальма с девочкой лет трех, вдруг остановилась и стала страшно смеяться, услышав растерянный голос голубоглазого старика:

    - Товарищ Вольф, иди ко мне, тут стена, дальше хода нет!

    А люди, двигавшиеся сзади, все напирали и напирали. Пальма тогда поднял девочку на руки и начал ей что-то тихо шептать на ухо, а женщина все смеялась и смеялась, а потом увидела дочку на руках у Яна и заплакала

    - тихо, жалобно.

    - Зачем все это? - шептала она сквозь слезы. - Зачем? Карла убили, папу убили, а нас тут хотят задушить… Зачем это? Пусть бы все было, как было, чем этот ужас…

    …Вольф вылез из подвала первым. Следом за ним, хрипя и задыхаясь, вылез голубоглазый старик с забинтованной головой.

    Вдали высверкивал Дунай, в котором электрически синели звезды. Выстрелы были слышны по-прежнему, но теперь где-то вдалеке. Старик сказал:

    - Надо увозить людей за город.

    - Увозить? - спросил Вольф.

    - Конечно.

    - А разве уйти нельзя?

    - Нельзя. Люди устали. А на них охотятся. Их перестреляют на дорогах.

    - Пускай позовут латыша, - устало сказал Вольф. - Он был где-то рядом с нами…

    …Они шли вдвоем по маленьким темным улочкам.

    - Зачем вы здесь? - спросил Вольф. - Только для того чтобы писать в газету, или вам хочется аплодировать победе "правопорядка"?

    - Мне хочется оплакивать поражение антифашистов.

    - Куда вы пишете?

    - В свою газету, французам и англичанам, в "Пост".

    - "Пост" не тот орган, где оплакивают коммунистов.

    - Почему же? Мертвых там оплакивают, и с радостью.

    - Пальма… Ян Пальма… Я где-то слышал эту фамилию.

    - Возможно, вы слышали фамилию Пальма-отца, а я - Пальма-младший. Последний раз мы виделись с папой двадцать лет назад.

    - Это какой папа Пальма? Шпион из Индии?

    - Разведчик, я бы сказал… - несколько обидчиво ответил Ян, - всякий дипломат негодует, когда его легальную профессию смешивают с нелегальной…

    - Что это вы так откровенно со мной говорите? - спросил Вольф. - Сыновья должны биться насмерть за достоинство отцов.

    - Спасибо за совет. Я учту его. Но использовать на практике, увы, не смогу - человек должен отстаивать свое личное достоинство: только тогда сын жулика может стать пророком, а сестра блудницы - святой.

    Вольф хмыкнул, полез за сигаретами:

    - Если у вас есть желание стать пророком - достаньте грузовик.

    Пальма вытащил из кармана бумажник, открыл его:

    - Двести фунтов.

    - И у меня полтора.

    - Купим машину. Марксистская формула "деньги - товар" не может не подействовать здесь, пока коммунисты не победили, - улыбнулся Ян.

    - Эта формула не сразу исчезнет, даже когда коммунисты победят, - ответил Вольф.

    Вольф увидел вывеску: "Похоронное бюро". Сквозь жалюзи пробивался свет. Вольф пересек дорогу и распахнул дверь.

    Владелец похоронного бюро - маленький толстенький человек с изумительно розовым, здоровым цветом лица, но совершенно лысый - сидел возле телефона:

    - Да, да, хорошо, господин. Катафалк у вас будет сегодня к утру. Да, господин, я правильно записал ваш адрес. Я знаю этот район, господин.

    Он положил трубку, бросился навстречу вошедшим:

    - Пожалуйста, господа! У вас горе? Я соболезную, я готов помочь вам.

    Снова зазвонил телефон, и хозяин, сняв трубку, ответил:

    - Слушаю вас. Да, милостивая дама, я записываю. Берлинерштрассе, пять. Сколько мест? Ах, у вас погибло трое! Да, госпожа. Сегодня же у вас будет катафалк. Примите мои соболезнования.

    Он положил трубку, развел руками и сказал:

    - Господа, тысяча извинений. У меня сегодня очень много работы. Я слушаю вас. - Он раскрыл тетрадку, готовясь записать адрес, куда нужно прислать похоронный катафалк.

    В это время снова позвонил телефон.

    - Слушаю. Да, господин. К сожалению, я могу принять заказ только на вечер. Одну минуту, сударь. - Он зажал трубку ладонью и, распахнув ногой дверь, ведшую во внутренние комнаты, крикнул: - Ильза, тебе придется самой повести катафалк.

    - У меня разваливается голова, - ответил женский голос. - Я работаю вторые сутки. Я не могу, милый, моя голова…

    - Твоя голова развалится после того, как мы кончим работу. - Хозяин похоронного бюро рассмеялся. Вдруг он оборвал себя, вероятно, смутившись перед вошедшими, и сказал скорбным голосом: - Да, господин, катафалк будет у вас вечером, я записываю адрес.

    Положив трубку, он поднялся навстречу Вольфу и Яну, но в это время снова зазвонил телефон.

    - Пошли, - сказал Пальма, - тут ничего не получится.

    - Минуту, - остановил его Вольф, - погоди.

    Они дождались, пока хозяин кончил разговаривать с клиентом - на этот раз его просили о конном катафалке.

    - Нам нужны две машины, - сказал Вольф.

    - Когда похороны, господин?

    - Хоть сейчас.

    - Увы… Вы же видели мой объем работ… Если бы не хорошая организация похоронного дела, у нас бы обязательно вспыхнули эпидемии… Сколько трупов… Я могу похоронить ваших…

    - Друзей…

    - Друзей… Какое горе, какое горе… Я могу похоронить их завтра - между тремя и пятью пополудни.

    - Мы хорошо заплатим, если вы поможете нам сейчас, - сказал Пальма.

    - Очень сожалею, сударь, очень сожалею…

    Они шли по совершенно пустой улице, когда их остановили трое патрульных. Старший, очень высокий человек со шрамом на щеке, картинно козырнув, приказал спутникам:

    - Проверьте документы.

    - Слушаюсь, господин Лерст!

    Пальма достал свой паспорт. Лерст увидел латышский герб, снова козырнул - ему, видимо, нравилось это - и спросил Вольфа:

    - Вы тоже иностранец?

    - Да.

    - Можете идти. Только осторожнее. Здесь еще стреляют бандиты.

    Когда патруль отошел, Пальма спросил:

    - Какой у вас паспорт?

    - У меня вовсе нет паспорта, - ответил Вольф. - Давайте завернем налево, там, кажется, таксомоторный парк.

    - Ничего себе нервы, - ухмыльнулся Пальма.

    - А у меня их нет, - тоже улыбнулся Вольф, - как и документов.

    Шифровка Вольфа была доложена руководству. В тот же день, двумя часами позже, в Ригу ушло задание: срочно установить личность журналиста Яна Пальма, сына известного дипломата и разведчика, работающего ныне послом на Востоке.

    - Ну, а из отеля, как мне помнится, - продолжал Пальма, наблюдая за тем, как торопливо записывал его слова Хаген, - я сразу же уехал на вокзал, купил билет и отправился в горы - отдыхать и кататься на лыжах.

    - В горы?

    - В горы.

    - В какое именно место?

    - Суходревина, по-моему. Это между Братиславой и Веной. Так мне сейчас кажется.

    - И вы категорически утверждаете, что с Уго Лерстом в Вене не встречались?

    "Что он пристал ко мне с Веной? Я ведь действительно не встречал там Лерста. А если встречал, то, значит, все эти годы он держал меня под колпаком, - быстро думал Пальма, пока Хаген записывал свой вопрос. - Нет, я Лерста там не видел, это точно. Я видел там тысячу лерстов - это было самое страшное".

    Он вспомнил, как лерсты, похожие на него лерстенята и лерствятники ворвались в подвал, где прятались женщины и дети, и как они врезались в толпу со своими дубинками, и как в первое мгновение ему показалось, что это все спектакль, что это все в шутку - и быстрые взмахи рук, и крики, и тела на полу, и сладкий запах крови, и сухие выстрелы, почти неслышные в этом вопле. Только когда он увидел, как женщина вытащила за ноги трупик ребенка и стала играть с ним, будто с куклой, - только тогда Ян понял, что все это значит…

    - Повторяю: впервые с Лерстом я встретился значительно позже.

    - И в Прагу вы из Вены не ездили?

    - Значит, Прага вас тоже интересует?

    - Интересует, Пальма, интересует.

    Пражский отель "Амбассадор" был забит журналистами в тот солнечный, теплый, совсем не февральский день. Здесь проходила пресс-конференция советского писателя Борцова. Маленький черноволосый человек в профессорских очках, весело щурясь, оглядывал зал и рассеянно прислушивался к очередному вопросу корреспондента "Фигаро" из Парижа.

    - Вы прибыли сюда только с одной целью, мсье Борцов? - спрашивал журналист. - Только с целью встретиться с вашими издателями? Или у вас есть какие-то иные задачи?

    - Задач у меня много, а цель одна: встретиться с издателями моих книг в Чехословакии. Вы информированы совершенно правильно.

    - Испытывают ли писатели в России гнет со стороны режима? - спросил журналист из Швейцарии.

    - Писатели фашистского, порнографического или расистского толка в нашей стране испытывали, испытывают и будут испытывать гнет со стороны пролетарской диктатуры.

    - Я представляю "Тан", мсье Борцов. Скажите, пожалуйста, что вас больше всего волнует в литературе?

    - А вас? - улыбнулся Борцов.

    - Меня волнуют в литературе вопросы любви и ненависти, террора и свободы, младенчества и старости!

    - Здорово! Вы помогли мне ответить. Считайте эти слова моим ответом на ваш вопрос. Вы, видимо, писали в юности новеллы, не так ли?

    - Я не писал новелл в юности. Просто, как мне кажется, эти темы в сегодняшней России запрещены, ибо существуют, насколько мне известно, лишь две темы, санкционированные Кремлем: коллективизация и индустриализация.

    Борцов ответил, по-прежнему снисходительно посмеиваясь:

    - И коллективизация и индустриализация невозможны без столкновения любви и ненависти, юности и дряхлости, террора и принуждения. Кстати, какие книги советских писателей вы читали?

    - Кто кого интервьюирует, мистер Борцов? - спросил журналист из "Вашингтон пост". - Мы вас или вы нас?

    - Демократия предполагает взаимность вопроса и ответа.

    - Вы женаты?

    - Я женат, но правильнее было бы спросить: "Вы влюблены?"

    - Вы влюблены, мсье Борцов?

    - Я отвечаю на свои же вопросы лишь самому себе.

    - У вас есть дети?

    - Нет.

    - Какое человеческое качество вы цените превыше других?

    - Талантливость.

    - Ваш самый любимый писатель?

    - Вопрос деспотичен. У меня много любимых писателей. Одного писателя любить невозможно - это свидетельствует о вашей малой начитанности.

    - Правда ли, что вы являетесь резидентом Коминтерна в Европе? - спросил корреспондент "Берлинер цайт".

    - Лично мне об этом неизвестно.

    - Я представляю здесь газету "Жице Варшавы", - сказал молодой журналист, поднимаясь. - Пан Борцов, вы утверждаете, что представляете свободную литературу демократического государства. Не видите ли вы парадокса в том, что утверждаете себя свободной личностью, в то время как в вашей стране отсутствует многопартийная система?

    - По-моему, вы смешиваете свободу личности с многопартийной системой. Эти понятия между собой не связаны, хотя я убежден - исторически они развивались параллельно. Строго говоря, свобода личности может развиваться и при многопартийной, и при однопартийной демократии. Вопрос в том, как относиться к понятию свободы личности. С моей точки зрения, свобода личности - суть свободы развития заложенных в личности задатков. Вопрос о том, сколько партий ссорятся в парламенте, не имеет отношения к развитию задатков в индивидууме. Сколько партий в Советском Союзе? Одна. Сколько партий в Соединенных Штатах? Две. Следовательно, по вашей логике, в Соединенных Штатах в два раза больше демократии, чем в Советском Союзе? Сколько партий во Франции? Шестнадцать. Следовательно, во Франции свободы в восемь раз больше, чем в Соединенных Штатах? Счет в математике начинается с единицы, а не с двойки. Я взорвал ваш вопрос. Я не дал вам развернутого ответа. Я считаю своим ответом на ваш вопрос книги моих друзей, советских писателей, мои книги… Может быть, поначалу вам следует прочитать книги моих друзей. Тогда мы будем говорить на равных, тогда вы будете доказательны.

    - Могу я просить мистера Борцова о личной беседе? - поднявшись, спросил Пальма.

    - Просить можно кого угодно и о чем угодно, - улыбнулся Борцов. - В двенадцать часов ночи я буду у себя в номере, милости прошу. Еще вопросы, господа?

    Штирлиц на всякий случай проверился: свернул в маленький переулок и подождал, не покажется ли сзади хвост. Он в общем-то был уверен в том, что чист, но, поскольку он сейчас ехал на квартиру, куда раз в месяц приходил резидент советской разведки, известный Яну Пальма как Вольф, в Лондоне - как Бэйзил, а Исаеву - как Василий Ромадин, Штирлиц был особенно тщателен: хвост мог притащить за собой Вольф, а это было равнозначно обоюдному провалу.