Вернувшись из Кракова, Штирлиц был на приеме в румынском посольстве. Обстановка торжественная; лица гостей светились весельем, тускло мерцали тяжелые ордена генералов, искрилось сладковатое румынское вино, сделанное по рецептам Шампани, произносились торжественные речи, в которых утверждалась непобедимость германо-румынского военного содружества, а Штирлиц чувствовал себя здесь словно в дешевом балагане, где люди, дорвавшиеся до власти, разыгрывают феерию жизни, не чувствуя, что сами-то они уже нереальны и обречены. Штирлиц считал, что Германия, зажатая между Советским Союзом и Великобританией, а в недалеком будущем и Штатами - Штирлиц верил в это, - подписала себе смертный приговор. Для Штирлица было едино горе Минска, Бабьего Яра или Ковентри: те, кто сражался против гитлеризма, были для него братьями по оружию. Дважды - на свой страх и риск - он спасал английских разведчиков в Голландии и Бельгии без всяких на то указаний или просьб. Он спасал своих товарищей по борьбе, он просто-напросто выполнял свой солдатский долг. Он испытывал гордость за ребят Эйзенхауэра и Монтгомери, когда они пересекли Ла-Манш и спасли Париж; он был счастлив, когда Сталин пришел на помощь союзникам во время гитлеровского наступления в Арденнах. Он верил, что теперь этот наш громадный и крохотный мир, уставший от войн, предательств, смертей и вражды, наконец обретет долгий и спокойный мир и дети забудут, картонное шуршание светомаскировок, а взрослые - маленькие гробики. Штирлиц не хотел верить в возможность сепаратного сговора гитлеровцев с союзниками, в каком бы виде он ни выражался, до тех пор, пока сам лицом к лицу не столкнулся с этим заговором. Штирлиц мог понять, что толкало к этому сговору Шелленберга и всех, кто был за ним: спасение жизней, страх перед ответственностью - и все эти чисто личные мотивы маскировались высокими словами о спасении западной цивилизации и противостоянии большевистским ордам. Все это Штирлиц понимал и считал действия Шелленберга разумными и единственно для нацистов возможными. Но он не мог понять, сколько ни старался быть объективным, позицию Даллеса, который самим фактом переговоров заносил руку на единство союзников. "А если Даллес не политик и даже не политикан? - продолжал рассуждать Штирлиц. Он сидел на скамейке возле озера, сгорбившись, надвинув на глаза кепи, острее, чем обычно, ощущая свое одиночество. - А что, если он попросту рисковый игрок? Можно, конечно, не любить Россию и бояться большевиков, но ведь он обязан понимать, что сталкивать Америку с нами - это значит обрекать мир на такую страшную войну, какой еще не было в истории человечества. Неужели зоологизм ненависти так силен в людях того поколения, что они смотрят на мир глазами застаревших представлений? Неужели дряхлые политиканы и старые разведчики смогут столкнуть лбами нас с американцами?" Штирлиц поднялся - ветер с озера был пронизывающий; он почувствовал озноб и вернулся в машину. Он поехал в пансионат "Вирджиния", где остановился профессор Плейшнер, - тот написал об этом в открытке: "Вирджинский табак здесь отменно хорош". В "Вирджинии" было пусто: почти все постояльцы уехали в горы. Кончался лыжный сезон, загар был в эти недели каким-то особенным, красно-бронзовым, и долго держался, поэтому все имевшие мало-мальскую возможность отправлялись в горы: там еще лежал снег. - Могу я передать профессору из Швеции, я запамятовал его имя, несколько книг? - спросил он портье. - Профессор из Швеции сиганул из окна и умер. - Когда? - Третьего дня, кажется, утром. Пошел такой, знаете ли, веселый и - не вернулся. - Какая жалость!… А мой друг, тоже ученый, просил передать ему книги. И забрать те, которые были у профессора. - Позвоните в полицию. Там все его вещи. Они отдадут ваши книги. - Спасибо, - ответил Штирлиц, - я так и сделаю. Он проехал по улице, где находилась явка. На окне стоял цветок - сигнал тревоги. Штирлиц все понял. "А я считал его трусом", - вспомнил он. Он вдруг представил себе, как профессор выбросился из окна - маленький, тщедушный и тихий человек. Он подумал: какой же ужас испытал он в свои последние секунды, если решился покончить с собой здесь, на свободе, вырвавшись из Германии. Конечно, за ним шло гестапо. Или они устроили ему самоубийство, поняв, что он будет молчать?… 15.3.1945 (18 часов 19 минут)
Как только Кэт с детьми уснула в номере отеля, Штирлиц, приняв две таблетки кофеина - он почти совсем не спал эти дни, - поехал, предварительно созвонившись, на встречу с пастором Шлагом. Пастор спросил: - Утром я не смел говорить о своих. А теперь я не могу не говорить о них: что с сестрой? - Вы помните ее почерк? - Конечно. Он протянул пастору конверт. Шлаг прочитал маленькую записку: "Дорогой брат, спасибо за ту великодушную заботу, которую ты о нас проявил. Мы теперь живем в горах и не знаем, что такое ужас бомбежек. Мы живем в крестьянской семье, дети помогают ухаживать за коровами; мы сыты и чувствуем себя в полной безопасности. Молим бога, чтобы несчастья, обрушившиеся на твою голову, скорее кончились. Твоя Анна". - Какие несчастья? - спросил пастор. - О чем она? - Мне пришлось сказать ей, что вы арестованы… Я был у нее не как Штирлиц, но как ваш прихожанин. Здесь адрес - когда все кончится, вы их найдете. Вот фотография - это вас должно убедить окончательно. Штирлиц протянул пастору маленькое контактное фото - он сделал несколько кадров в горах, но было пасмурно, поэтому качество снимка было довольно посредственным. Пастор долго рассматривал фото, а после сказал: - В общем-то, я верю вам даже и без этой фотографии… Что вы так осунулись? - Бог его знает. Устал несколько. Ну? Какие еще новости? - Новости есть, а вот дать им оценку я не в силах. Либо надо перестать верить всему миру, либо надо сделаться циником. Американцы продолжают переговоры с СС. Они поверили Гиммлеру. - Какими вы располагаете данными? От кого вы их получили? Какие у вас есть документы? В противном случае, если вы пользуетесь лишь одними слухами, мы можем оказаться жертвами умело подстроенной лжи. - Увы, - ответил пастор, - я бы очень хотел верить, что американцы не ведут переговоры с людьми Гиммлера. Но вы читали то, что я уже передал вам. А теперь это… - и он протянул Штирлицу несколько листков бумаги, исписанных убористым, округлым почерком. "В о л ь ф. Здравствуйте, господа. Г о л о с а. Здравствуйте, добрый день. Д а л л е с. Мои коллеги прибыли сюда для того, чтобы возглавить переговоры. В о л ь ф. Очень рад, что наши переговоры пойдут в столь представительном варианте. Г е в е р н и ц. Это сложно перевести на английский - "представительный вариант"… В о л ь ф (смеясь). Я смог установить хотя бы, что господин Геверниц на этой встрече исполняет роль переводчика… Д а л л е с. Я думаю, пока что нет нужды называть подлинные имена моих коллег. Однако могу сказать, что и на меня, и на моих друзей произвело самое благоприятное впечатление то обстоятельство, что высший чин СС, начав переговоры с противником, не выдвигает никаких личных требований. В о л ь ф. Мои личные требования - мир для немцев. Н е з н а к о м ы й г о л о с. Это ответ солдата! Д а л л е с. Что нового произошло у вас за это время? В о л ь ф. Кессельринг вызван в ставку фюрера. Это самая неприятная новость. Д а л л е с. Вы предполагаете… В о л ь ф. Я не жду ничего хорошего от срочных вызовов в ставку фюрера. Д а л л е с. А по нашим данным, Кессельринг отозван в Берлин для того, чтобы получить новое назначение - командующим западным фронтом. В о л ь ф. Я слышал об этом, но данные пока что не подтвердились. Д а л л е с. Подтвердятся. В самое ближайшее время. В о л ь ф. В таком случае, может быть, вы назовете мне преемника Кессельринга? Д а л л е с. Да. Я могу назвать его преемника. Это генерал-полковник Виттинхоф. В о л ь ф. Я знаю этого человека. Д а л л е с. Ваше мнение о нем? В о л ь ф. Исполнительный служака. Д а л л е с. По-моему, ныне такую характеристику можно дать подавляющему большинству генералов вермахта. В о л ь ф. Даже Беку и Роммелю? Д а л л е с. Это были истинные патриоты Германии. В о л ь ф. Во всяком случае, у меня прямых контактов с генералом Виттинхофом не было. Д а л л е с. А у Кессельринга? В о л ь ф. Как заместитель Геринга по люфтваффе фельдмаршал имел прямой контакт почти со всеми военачальниками ранга Виттинхофа. Д а л л е с. А как бы вы отнеслись к нашему предложению отправиться к Кессельрингу и попросить его капитулировать на западном фронте, предварительно получив согласие Виттинхофа на одновременную капитуляцию в Италии? В о л ь ф. Это рискованный шаг. Д а л л е с. Разве мы все не рискуем? Н е з н а к о м ы й г о л о с. Во всяком случае, ваш контакт с Кессельрингом на западном фронте помог бы составить ясную и конкретную картину - пойдет он на капитуляцию или нет. В о л ь ф. Он согласился на это в Италии, почему он изменит свое решение там? Д а л л е с. Когда вы сможете посетить его на западном фронте? В о л ь ф. Меня вызывали в Берлин, но я отложил поездку, поскольку мы условились о встрече… Д а л л е с. Следовательно, вы можете вылететь в Берлин сразу же по возвращении в Италию? В о л ь ф. В принципе это возможно… Но… Д а л л е с. Я понимаю вас. Действительно, вы очень рискуете, вероятно, значительно больше всех нас. Однако иного выхода в создавшейся ситуации я не вижу. Н е з н а к о м ы й г о л о с. Выход есть. Г е в е р н и ц. Вы инициатор переговоров, но вы, вероятно, пользуетесь определенной поддержкой в Берлине. Это позволит вам найти повод для визита к Кессельрингу. Д а л л е с. Если прежде всего вас волнует судьба Германии, то в данном случае она, в определенной мере, находится в ваших руках. В о л ь ф. Конечно, этот довод не может оставить меня равнодушным. Д а л л е с. Можно считать, что вы отправитесь на западный фронт к Кессельрингу? В о л ь ф. Да. Д а л л е с. И вам кажется возможным склонить Кессельринга к капитуляции? В о л ь ф. Я убежден в этом. Д а л л е с. Следовательно, генерал Виттинхоф последует его примеру? В о л ь ф. После того, как я вернусь в Италию. Г е в е р н и ц. И в случае каких-либо колебаний Виттинхофа вы сможете повлиять на события здесь? В о л ь ф. Да. Естественно, в случае надобности вам будет необходимо встретиться с генералом Виттинхофом - здесь или в Италии. Д а л л е с. Если вам покажется это целесообразным, мы пойдем на такой контакт с Виттинхофом. Когда можно ждать вашего возвращения от Кессельринга? В о л ь ф. Я стучу по дереву. Д а л л е с. Я стучу по дереву. Н е з н а к о м ы й г о л о с. Мы стучим по дереву. В о л ь ф. Если все будет хорошо, я вернусь через неделю и привезу вам и Виттинхофу точную дату капитуляции войск рейха на западе. К этому часу капитулирует наша группа в Италии. Г е в е р н и ц. Скажите, сколько заключенных томится в ваших концлагерях? В о л ь ф. В концлагерях рейха в Италии находится несколько десятков тысяч человек. Д а л л е с. Что с ними должно произойти в ближайшем будущем? В о л ь ф. Поступил приказ уничтожить их. Г е в е р н и ц. Этот приказ может быть приведен в исполнение за время вашего отсутствия? В о л ь ф. Да. Д а л л е с. Можно предпринять какие-то шаги, чтобы не допустить исполнения этого приказа? В о л ь ф. Полковник Дольман останется вместо меня. Я верю ему, как себе. Даю вам слово джентльмена, что этот приказ исполнен не будет. Г е в е р н и ц. Господа, пойдемте на террасу, я вижу, готов стол. Там будет приятнее продолжать беседу, здесь слишком душно…" 16.3.1945 (23 часа 28 минут)
Ночью Кэт с детьми уезжала в Париж. Вокзал был пустынный, тихий. Лил дождь. Сонно попыхивал паровоз. В мокром асфальте расплывчато змеились отражения фонарей. Кэт все время плакала, потому что только сейчас, когда спало страшное напряжение этих дней, в глазах ее, не исчезая ни на минуту, стоял Эрвин. Он виделся ей все время одним и тем же - в углу за радиолами, которые он так любил чинить в те дни, когда у него не было сеансов радиосвязи с Москвой…
Штирлиц сидел в маленьком вокзальном кафе возле большого стеклянного окна - отсюда ему был виден весь состав. - Мсье? - спросила толстая улыбчивая официантка. - Сметаны, пожалуйста, и чашку кофе. - С молоком? - Нет, я бы выпил черный кофе. Официантка принесла ему кофе и взбитую сметану. - Знаете, - сказал Штирлиц, виновато улыбнувшись, - я не ем взбитую сметану. Это у меня с детства. Я просил обыкновенную сметану, просто полстакана сметаны. Официантка сказала: - О, простите, мсье… Она открыла прейскурант и быстро полистала его. - У нас сметана восьми сортов, есть и взбитая, и с вареньем, и с сыром, а вот просто сметаны у нас нет. Пожалуйста, простите меня. Я пойду к повару и попрошу его придумать что-нибудь для вас. У нас не едят простую сметану, но я постараюсь что-нибудь сделать… "У них не едят простую сметану, - подумал Штирлиц. - А у нас мечтают о простой корке хлеба. А здесь нейтралитет: восемь сортов сметаны, предпочитают взбитую. Как, наверно, хорошо, когда нейтралитет. И для человека, и для государства… Только когда пройдут годы, вдруг до тебя дойдет, что, пока ты хранил нейтралитет и ел взбитую сметану, главное-то прошло мимо. Нет, это страшно - всегда хранить нейтралитет. Какой, к черту, нейтралитет? Если бы мы не сломили Гитлера под Сталинградом, он бы оккупировал эту Швейцарию - и тю-тю нейтралитет вместе со взбитой сметаной". - Мсье, вот простая сметана. Она будет стоить несколько дороже, потому что такой нет в прейскуранте. Штирлиц вдруг засмеялся. - Хорошо, - сказал он, - это неважно. Спасибо вам. Поезд медленно тронулся. Он смотрел во все окна, но лица Кэт так и не увидел: наверное, она забилась в купе, как мышка, со своими малышами. Он проводил глазами ушедший состав и поднялся из-за стола. Сметану он так и не съел, а кофе выпил.
Молотов вызвал посла Великобритании сэра Арчибальда Кэрра в Кремль к восьми часам вечера. Молотов не стал приглашать посла США Гарримана, зная, что Кэрр - опытный кадровый разведчик и вести с ним разговор можно будет без той доли излишней эмоциональности, которую обычно вносил Гарриман. Трижды сдавив большим и указательным пальцами картонный мундштук "Казбека", Молотов закурил: он слыл заядлым курильщиком, хотя никогда не затягивался. Он был подчеркнуто сух с Кэрром, и острые темные глаза его поблескивали из-под стекол пенсне хмуро и настороженно. Беседа была короткой: Кэрр, просмотрев ноту, переданную ему переводчиком наркома Павловым, сказал, что он незамедлительно доведет ее текст до сведения правительства его величества. "Подтверждая получение Вашего письма… по поводу переговоров в Берне между германским генералом Вольфом и офицерами из штаба фельдмаршала Александера, я должен сказать, что Советское правительство в данном деле видит не недоразумение, а нечто худшее. Из Вашего письма от 12 марта, как и приложенной к нему телеграммы от 11 марта фельдмаршала Александера Объединенному штабу, видно, что германский генерал Вольф и сопровождающие его лица прибыли в Берн для ведения с представителями англо-американского командования переговоров о капитуляции немецких войск в Северной Италии. Когда Советское правительство заявило о необходимости участия в этих переговорах представителей советского военного командования. Советское правительство получило в этом отказ.
| 
