- Садитесь. Ваше имя Конрад Ульм? - Да. - Вы ассистент профессора социологии Пфейфера? - Да. - Покажите себя на этой фотографии, - попросил Берг, протягивая Ульму кадр, перепечатанный из кинопленки Ленца. - Вот эта машина, видите? Это вы? - Да. - А кто рядом? - Это Граузнец, это Урсула, я забыл ее фамилию, это болгарин, который сбежал... Это... Вот этого я не знаю... Он не из наших... - А машина чья? - Моя. - А кто вам предложил поездить по городу в тот день? - Не помню. Мы же тогда вып... - Выпили, выпили... Но это не моя компетенция. Пьянство за рулем карает полиция. Попробуйте вспомнить, кто предложил вам уехать с пляжа. - По-моему, болгарин... Он хотел посмотреть город... - О чем он говорил с вами? - Я не знал, что он сбежит, иначе я бы внимательней прислушивался к его разговорам. - Он был интересным собеседником? - Урсуле так показалось. Я с ним что-то не очень разговорился. Он показался мне чересчур веселым. Эдаким бодрячком. А я не очень-то верю бодрячкам. Особенно оттуда, из-за стены. - Давайте я попробую сформулировать очень важный вопрос, а вы мне ответьте на него со всей мерой серьезности... Через два дня после встречи с вами Кочев решил не возвращаться домой. Почувствовали ли вы в его разговорах, в манере поведения желание, намерение, проблеск намерения не возвращаться домой? Может быть, он спрашивал вас, как отсюда перебраться еще дальше на запад, интересовался трудоустройством, спрашивал о болгарских эмигрантах, о господах из НТС, которые дерутся с Кремлем?.. Вспомните, пожалуйста, все, что можете вспомнить. - Он произвел на меня впечатление бодрячка, - повторил Ульм, - шутил: "Вы все - акулы империализма..." Говорил, что не смог бы здесь жить, потому что "чувствуешь себя завернутым в целлофан - полная некоммуникабельность". - Он сказал вам, что не смог бы здесь жить? - Да. Он так говорил. - Значит, для вас было неожиданным сообщение о том, что Кочев решил не возвращаться на родину? - Для меня это было полной неожиданностью. - Садитесь вон за тот столик и запишите это. Я приобщу ваше показание к делу. - Хорошо. - И перечислите имена тех, кто был с вами в тот день. - Хорошо. - Если у вас возникнут какие-то новые соображения по поводу вашей встречи с Кочевым - тоже пишите. - Собственно, ничего нового у меня не должно возникнуть. Я, правда, был несколько удивлен его немецким, он говорил как настоящий берлинец. А в остальном он трещал, словно диктор московского радио: "Да, у вас очевидная техническая революция, да, вы сделали гигантский рывок, нет, ваш рабочий класс не может быть пассивной силой, но ваши нацисты подняли голову, и, если вы будете просто митинговать - без программы и без организации, вас сомнут в самом близком будущем". Ну и еще что-то в этом роде. - Вот вы все и запишите, пожалуйста. И последнее: вы не помните, он не уговаривался ни с кем из ваших приятелей о встрече? - Я не слышал. Может быть, Граузнец знает? Или Урсула. Она любит экзотику. Она видела первого красного в своей жизни. - Напишите мне ее адрес и телефон. - У нее нет телефона, она живет в общежитии. - Адрес? - Нойерштадт, семь. По-моему, на третьем этаже. Ее там все знают. 6
Урсулу привезли через полчаса после того, как Ульм кончил свои показания. - Девятнадцатого мы уговорились о встрече - это верно. Назавтра днем мы с ним увиделись, господин прокурор... Мы выпили кофе... - Где вы увиделись? - В "Момзене". - В какое время? - В пять часов. - Кто платил за кофе? - Я хотела уплатить за себя, но он сказал, что женщине у них запрещается платить за себя, и уплатил за нас обоих. А в чем дело? Что-нибудь случилось? Берг сбросил очки на кончик носа и уставился на Урсулу с растерянным недоумением: - Где вы были последнюю неделю? - Дня два я сидела у себя... Готовилась к экзамену. А потом меня утащили на озеро. Мы там зверствуем в палатках. Рвем мясо руками и вообще веселимся. - Ага... Ну понятно. Транзисторы-то хоть возите с собой? - У нас диктофоны. С записанными пленками. Всегда знаешь, что за чем идет: после Элвиса Престли - Рэй Конифф, а потом "поп-мьюзик". А когда слушаешь транзистор, надо напрягаться, потому что обязательно будут какие-нибудь неприятности. Надоело... Пугают гибелью от бомбы, пугают гибелью от русских, пугают гибелью от таяния льдов и загрязнения атмосферы... Берг рассмеялся. "Прекрасное доброе животное... Тот, кто на ней женится, будет самым счастливым человеком, - подумал Берг. - Она отплатит за нежное чувство привязанностью на всю жизнь". - Ну хорошо, - сказал он, - пошли дальше... Если хотите курить - курите. Я, в общем-то, всем запрещаю курить. У меня язва... Жую протертые котлетки и боюсь табачного дыма... - Вы похожи на Спенсера Тресси, вам говорили? - Говорили. Он приезжал ко мне, когда они снимали "Нюрнбергский процесс". Славный старик. - И вы тоже очень славный. - Что?! - Я говорю, что вы тоже очень славный старик. Сейчас совершенно невозможно иметь дело со сверстниками. Их интересует только социология, Маркузе и Режис Дебрэ. Только ваше поколение умеет понимать женщину. Нет, я не психопатка, я просто всегда говорю то, что чувствую. Знаете, я очень смеялась, когда прочитала у Франса - "думающая женщина". Таких нет. Есть женщина чувствующая и нечувствующая... - Пойди вас разбери, - неожиданно для самого себя сказал Берг и почувствовал, что краснеет. - Прокурор, вы девственник?.. - спросила Урсула. - Сколько вам лет, Урсула? - перебил ее Берг. - Двадцать. - Можно задать вам нескромный вопрос, не относящийся к нашей беседе? - Я знаю, о чем вы хотите спросить. Да, да, в пятнадцать. Меня поторопили. Да и я не очень-то хотела стоять на месте. Я никого не виню. Я понимаю вас, вы правы. Мы обвиняем ваше поколение, но сами тоже хороши... Но ведь мы ничего не можем изменить: идеи - ваши, танки - ваши и бомбы - ваши. Нам остается только болтать и рвать мясо руками. А этот красный мне очень понравился. Он мужчина, настоящий мужчина... - Вы были близки с ним? - Я отвыкла от таких формулировок... Конечно... Если считать соседство за столиком, то мы были очень близки. - Как же вы определили, что он настоящий мужчина? - Не знаю. Почувствовала. Он не пускал дым ноздрями, не скорбел. Веселый парень, который знает дело и умеет отстаивать свою точку зрения. Словом, я бы хотела иметь его другом. Мой отец всегда говорил, что надо дружить с мальчиками. Он говорил, что они могут отлупить, но не предать... А что с ним? Он шпион? Вообще, он подходит к роли шпиона... - Он исчез. Его ищут уже неделю. Говорят, что он решил остаться у нас. Он сказал якобы, что не хочет жить в условиях коммунистического террора... - Что за ерунда! Он рассказывал мне про то, как они с друзьями уезжают осенью охотиться в тайгу под Софией... - Разве под Софией есть тайга? - Ну, значит, под Москвой. Откуда я знаю, что у них там есть. Но мне впервые было интересно слушать про красных, когда он говорил, как они там живут, разводят костры в тайге, как пьют молоко и какие рассказывают друг другу анекдоты... Он говорил, что собирается дней через пять, как только вернется домой, сразу же уехать на охоту. - Попробуйте вспомнить, Урсула, как он сказал это? - Я не попугай. Он сказал, что как только вернется домой и кончит все свои бюрократические дела... Я еще тогда спросила его: "Неужели у вас есть бюрократы?" А он нагнулся ко мне и сказал на ухо: "Есть". И засмеялся. Он смеялся очень хорошо - всем лицом... Погодите, вот еще что он мне говорил... Он говорил: "Ульм нападал на меня все время: „Все же Судеты - это немецкая земля!“ А в Судетах, в Чехословакии, помимо того, что это чешская земля, - самые богатые в Европе залежи урана. Неужели тебе нужно, чтобы ваши сволочи имели свою бомбу?" Конечно, я сказала, что мне не нужна бомба... Ни наша, ни их... - Вы не обиделись, когда он сказал "ваши сволочи"? - А по-вашему, Шпрингер и Тадден ангелы? - Значит, иногда вы слушаете транзистор, если знаете про Таддена и Шпрингера? - Да нет же... Все мои друзья мужчины говорят об этом - одни ругают, другие хвалят. Но мне Шпрингер не нравится, потому что у него слишком красивенькое лицо. - Кочев ничего не говорил вам, собирается он сразу же уходить в восточный сектор или у него остались какие-то дела у нас? - Нет. Он мне ничего не сказал об этом. А, нет, погодите... Он сказал, что хочет зайти попрощаться с профессором... Я не помню его фамилию. Может быть, Пфейфер? Социолог. Ульм у него занимается. А потом сказал: "Если хотите, берите ваших друзей, и вечером, на прощание, перед отъездом, все выпьем пива. У вас, - он добавил, - пиво лучше нашего, я здесь все время пью пиво". - А куда он вас пригласил? - Берг замер и чуть подался вперед. - Не помните? - Не помню. - Но он называл вам вайнштубе или вы просто забыли сейчас? - Не помню, господин добрый прокурор... Ага! Я - гений! Все говорят, что я дура, а я - гений! "Ам Кругдорф"! Он еще говорил, что "круг" пришло к ним от нас. У русских казаки собирались "на круг" после войны с нами... Не этой, а какой-то другой, когда казаки брали Берлин... - Урсула, - сказал Берг, - я прошу вас никому не говорить об этом... Вы не должны никому говорить о последней встрече с Кочевым. Иначе наши сволочи могут сыграть с вами злую шутку. Если хотите, я заставлю вас подписать официальную бумагу о неразглашении тайны. Хотите? Или удержитесь? - Нет, - Урсула рассмеялась, - я не удержусь. Я очень люблю расписываться, давайте я распишусь, господин прокурор. 7
- Профессор Пфейфер, здравствуйте, это прокурор Берг. Мне необходимо увидеться с вами. - По поводу Кочева, я понимаю. К вашим услугам, господин прокурор. Когда бы вы хотели видеть меня? - Я готов принять вас в любое время. Сейчас свободны? - Сейчас? Как долго вы меня задержите? - Как пойдет разговор. - Минут тридцать? Час? У меня лекция в тринадцать сорок. - Я жду вас. Мы уложимся, я думаю. Постараемся, во всяком случае.
Профессор Пфейфер был маленький лысый бровастый человек, который, казалось, скреплен шарнирами; он не мог сидеть спокойно на месте, словно собственное тело мешало ему и он не знал, какую же позу принять: то он выбрасывал вперед маленькие толстые ножки, то поджимал их; раздувал ноздри, двигал крючковатым носом и беспрерывно поправлял манжеты, вздымая при этом коротенькие ручки над головой, словно мусульманин во время намаза. - Нет, нет, о времени, а тем более о точном времени не спрашивайте меня, господин прокурор! Я не в ладах с точностью из-за того, что сам слишком точен. Если я не уверен в абсолютной истинности даты, часа, диаграммы, я не посмею вам ответить - это значит обречь себя на терзания. Я буду беситься, что сказал неверно, и это может нарушить цепь ваших рассуждений. Это было вечером - с такой формулировкой я соглашусь. Он пришел ко мне, когда уже начинало темнеть. Нет, это снимите: начинало темнеть или стемнело - это разные временные категории. Просто вечером. Долго ли он пробыл у меня? Не помню. Мне было интересно с ним: время замечаешь, лишь когда тебе скучно. - Вы не могли бы рассказать, о чем вы беседовали? - Обо всем. Потому что единственная наука, которая объемлет ныне все проблемы мира, - это наша с ним наука - социология! - С чего вы начали беседу? | 
