- Я вижу. Спасибо. Я привез вам подарок, Аллан. Пусть принесут еще орешков - очень вкусно. Я думал, что я буду всегда это хранить как талисман. - Люс достал из кармана старую алюминиевую ложку. - Я украл ее в тюрьме. Держите. Хлебайте ею ваше дерьмо, бедный, славный Аллан. - Спасибо. Я повешу эту тюремную ложку над моим рабочим бюро. Пошли. В ресторане нам уже заморозили водку в куске льда и поджарили черный хлеб. А с икрой ничего не делали, чтобы сохранить калории, которые так необходимы для вашего творчества и моего жульничества... 2
Самолет в Западный Берлин уходил утром. Люс побродил по Латинскому кварталу, зашел в подвальчик "Бомбардиры", где студенты горланили песни и пили кофе, а потом поехал в Орли. Он снял номер в отеле при аэропорте. Спать не хотелось. Он лег на жесткую кровать, не включая света, и долго лежал, прислушиваясь к тому, как ревели турбины самолетов: грозно - те, которые улетали, и жалостливо - только что приземлившиеся, уставшие в полете. Он долго лежал расслабившись и ни о чем не думал... Потом достал из кармана телефонную книжку, включил свет и открыл страничку с буквой "а". Люс просмотрел все имена и фамилии, отметил машинально, что всего записано двадцать два номера ("Плохо, что не двадцать один"), удивленно пожал плечами и открыл страничку на букву "м". Телефон и адрес Хосе Мария Альберто Трокада был записан именно здесь - его имя навсегда сомкнулось для Люса с Мадридом. Испанский банкир, он имел несколько пакетов акций в обувной промышленности и большую фабрику детских колясок. "Мои коллеги, - говорил он Люсу, когда они познакомились в Сан-Себастьяне во время кинофестиваля, - вкладывают сейчас деньги в электронику и приборостроение. Это глупо! Испания уже не сможет догнать ни Италию, ни Россию, ни Францию по уровню промышленной мощи. Испанцы - страшные модники. Клянусь честью, я имею право говорить так, потому что я рожден испанским грандом. У нас самый последний нищий отказывает себе в еде, чтобы купить красивые туфли. И если у испанца есть возможность жениться - будьте уверены, он народит кучу нищенят: аборты запрещены. У нас, - Альберто вздохнул, - цензура на рождаемость, кино и литературу. Так что тот, кто вкладывает деньги в приборостроение, тот ставит на битую лошадь. Коляски - дальновиднее. И кинематограф. Я бы с радостью вложил деньги в кинематограф. Причем ставил бы я не на нашего режиссера. У нас есть два великих художника, но оба они красные. Я бы с удовольствием поставил на иностранца. На вас. Испанским режиссерам чудовищно трудно работать: голую женщину в кадре вырежет церковная цензура, а слово о бардаке в стране вырежет цензура государственная, будь они неладны!" "Цензура - ваше порождение, - сказал тогда Люс. - Она вас защищает, вами оплачивается, вам служит". "Милый друг, - поморщился Хосе Мария, - другие времена, другие нравы. В новом веке надо уметь по-новому работать. Цензура у нас сейчас служит самой себе. Это парадоксально, но это истина..." Люс попросил телефонную станцию отеля соединить его с Мадридом. - Мсье, Мадрид работает на автоматике, - ответила телефонистка. - Наберите цифру "одиннадцать", дождитесь музыкального сигнала, наберите цифру "пять" и затем ваш мадридский номер. Люс поблагодарил ее и набрал номер телефона Хосе Мария. - Алло, - сказал Люс, - это Мадрид? Я прошу сеньора Трокаду. - Что? - Вы говорите по-немецки? - Что? - повторила служанка по-испански. - А по-французски? Парле ву франсе? - Немного. - Где сеньор Трокада? - Его нет дом... - Где? Где он? - Отель "Кастеляна Хилтон". Бар, ресторан... - А телефон? Какой там телефон? - Что? - Я спрашиваю: какой там телефон? - Моменто... Пасеа де ля Кастеляна... Моменто... 257-22-00. - У служанки был нежный, чуть заспанный голос. - Мучас грасиас, - сказал Люс. В Мадриде сейчас было три часа утра - в это время служанки просыпаются, а в ресторанах и барах только-только начинается настоящая жизнь. Люс соединился с "Кастеляна Хилтон" и попросил найти в баре или ресторане сеньора Трокаду. - Яволь, майн герр, - ответила ему на другом конце провода с истинным берлинским придыханием. - Вы немец? - поинтересовался Люс. - Яволь, майн герр! Карл Йозеф Кубман, майн герр. Через несколько минут Карл Йозеф Кубман пророкотал в трубку: - Сеньор Трокада час тому назад уехал со своими друзьями в ресторан "Ля лангуста Американа", на Рикардо Леон, телефон 247-02-00. - Благодарю вас, - сказал Люс и сразу же озлился на себя: "Идиот, зачем благодарить наци?! Наверняка он наци, который удрал туда в сорок пятом. Проклятая немецкая привычка". Трокада действительно сидел с друзьями в "Ля лангуста Американа". - Где вы, милый Люс?! - закричал в трубку Трокада, и казалось, что он сейчас сидит в соседнем номере парижского отеля "Эр Франс". - Немедленно подъезжайте сюда! - Это трудно, дорогой Хосе Мария, я в Париже.. - Ну и что? Прилетайте. Мы славно попьем ваше любимое "тинто". А? - Спасибо, старина, думаю, мы это сделаем в следующий раз, может быть, завтра. Если столкуемся сейчас. - Я вас понял. Считайте, что столковались. Я - "за". - Мне нужно для начала тысяч семьдесят. Долларов. - Это возможно. Каким будет второй взнос? - Еще тысяч сто. - Считайте, что заметано. Прилетайте завтра, обговорим детали. Клянусь честью, мы с вами сделаем ленту века! Одно условие - только не современность! И без всяких социальных трагедий: здесь это никого не интересует. Вы понимаете? Шекспир, Бальзак, Барроха. И война тоже не надо - у нас свое отношение к прошлой войне. Я, естественно, не разделяю этого отношения к прошлой войне, но надо смотреть на вещи трезво. Классика, мой дорогой друг, все что угодно из классики! - Классика меня сейчас не интересует! - Езус Мария, не мне вас учить! Соблюдайте пропорцию форм, и пусть ваши герои говорят о злодеях императорах и о коррупции в сенате Рима! Пусть ваши герои ругают кого угодно, только б они ходили в шкурах или бархатных камзолах! - Мне не хотелось бы врать. Тем более что речь в моей новой ленте пойдет не о вас, а о Германии. - Здесь это не пустят. Наше правительство любит канцлера Кизингера! Я догадываюсь, как и что вы хотите снимать о Германии, - наше министерство иностранных дел будет возражать, уверяю вас! Словом, мне трудно объясняться по телефону. Прилетайте, я постараюсь вас убедить... - Спасибо, - вздохнул Люс. - Я, быть может, перезвоню вам... Салют!.. - Хайль Гитлер! - засмеялся Хосе Мария. - Жду звонка. "Ему трудно говорить по телефону, - вздохнул Люс, - бедный добрый буржуа. Ему и вправду трудно: у них все, как в Германии сорок четвертого года. А он привык ездить в Париж, где болтают, не оглядываясь на полицию..." Люс сел на подоконник. Он тоскливо ждал рассвета, а потом спустился вниз, уплатил в "ресепсьон" за номер и телефонные разговоры и пошел к мертвенно освещенной громадине самого красивого европейского аэропорта: там хоть можно быть среди людей, выпить в баре и заодно решить, каким образом завтра же, не позднее середины дня, оформить продажу дома. Или заклад под вексель. А "мерседес", который заводится с пол-оборота, продать надо будет рано утром. А вечером вылетать в Гонконг. Молодец прокурор. Он подобрал такие материалы в библиотеке, по которым можно составить точный маршрут. Дети? Что ж... Дети. Пусть у детей будут честные отцы - это важней, чем количество комнат в квартире, право слово. Он взял в баре виски, отошел от стойки, сел в уголке и, повернувшись к стене, уперся взглядом в свой взгляд: стена была зеркальная. Люс оглянулся - в баре было пусто. Он набрал в рот виски и пустил тоненькую струйку в свое изображение на зеркале, и его лицо в зеркале потекло, сделавшись смешным и жалким. Он поднялся и пошел в "информасьон" - выяснять, сколько стоит билет до Гонконга через Сингапур, Тайбэй, Токио и Кантон. ЗАБОТЫ ПОЖИЛЫХ МУЖЧИН
1
Берг неторопливо просматривал утренние газеты. Спешить ему теперь было некуда, поэтому газеты он листал лениво и внимательно. "Прокурор Берг попросил отставку, ссылаясь на резко ухудшившееся состояние здоровья. По сведениям, полученным из осведомленных источников, министр поручил статс-секретарю министерства доктору Кройцману немедленно вылететь в Западный Берлин для проведения консультации с врачами. Министр выразил озабоченность в связи с состоянием здоровья прокурора Берга. Предполагают, что в случае, если врачи будут настаивать на госпитализации Берга, его дела, носящие чрезвычайный характер, временно примет Кройцман, один из наиболее талантливых учеников Берга". ("Д и вельт".)
"В „Байерн-курир“ появилась заметка, в которой уход Берга в отставку трактуется как „признание прокурором собственного бессилия“. Подобного рода комментарий может рассматриваться лишь как полная некомпетентность или злостное сведение счетов с одним из самых уважаемых юристов Федеративной Республики. Берг не щадил сил, отдавал всего себя созданию нашего демократического законодательства. Писать так о человеке, состояние здоровья которого считается далеко не нормальным, не в духе нашей прессы. Комментарий баварской прессы прозвучал резким диссонансом в серии откликов на это событие, с которыми выступили ведущие газеты. Мы, со своей стороны, можем лишь принести прокурору Бергу глубокую признательность за все то, что он сделал для нашего правосудия". (Г. Краузе. "Гамбургеррундшау".)
"Демократическая перепалка в нашей „демократической“ прессе лишний раз свидетельствует о том духе „изящной“ коррупированности, который царит в ФРГ. Надо смотреть правде в глаза: Берг уже давно неугоден ХДС/ХСС, с тех пор, как он привлек в 1964 году к ответственности семь высших офицеров бундесвера за злодеяния, совершенные ими в России и Франции во время войны, когда эта семерка носила не зеленые, а черные мундиры. Берга вынудили уйти в отставку. Нам лишь остается сожалеть, что прокурор не проявил гражданского мужества и не продолжил борьбу". (Г. Кроне. "Телеграф".)
Берг сунул газеты в карман халата и пошел в ванную комнату. Каждое утро он подолгу растирал тело жестким полотенцем и считал, что это спасло его от склероза, поскольку кровообращение получало допинг - не фармакологический, а естественный. "Лоси тоже трутся в лесу об деревья, - думал Берг, - а надо во всем брать пример с животных. Черчилль правильно делал, что спал после обеда: все звери спят после обеда. Жирный? Ну и что? Лучше помереть жирным стариком, чем стройным молодым мужчиной". Он залез в ванну, положил на столик рядом с собой пачку газет и подумал: "Сначала я немножко отмокну, поблаженствую, а потом посмотрю остальной мусор... Только бы не уснуть... Кто-то мне говорил, что можно, уснув в ванной в сосновом экстракте, проснуться у врат дома господня... А раскладывают они свои козыри разумно... Мои любимые ученики Краузе и Кройцман делают хорошую мину при плохой игре... Но им не откажешь в изяществе... Обидней всех ударили мои социал-демократы из „Телеграфа“. Обиднее, потому что больней. А больней, оттого что они правы. Но они правы абстрактно, потому что они в оппозиции и никогда не были втянуты в круговерть государственного аппарата. Когда чиновнику говорят, что он устарел, это значит, ему показывают на дверь. А цепляться за пост - это значит показаться смешным, честолюбивым и корыстным. Это бы они обыграли в своих газетах в следующем туре, а человек, который смешон, никого уже не сможет победить... Краузе, конечно, сыграл со мной свою самую талантливую партию. Вообще, люди Шпрингера - умные люди. Победив, они не топчут, а протягивают руку помощи. Таким, как я, конечно, кто смог чего-то достичь в этом дерьмовом обществе... Бедных длинноволосых они бы поставили к стенке не задумываясь. А с длинноволосыми ларчик открывается просто: перепроизводство интеллектуалов... Некуда идти работать тем, кто, кончив университет, считает себя Гегелем или Бисмарком. Только на баррикады... Не в школу же на нищенский оклад в четыреста марок. Ларчик просто открывается... Ларчик? А, это я про жену Люса. Он будет биться насмерть, потому что любит детей и боится за них, а с ней у него плохо. Будь у него все хорошо, он бы не лез ни в какую драку, а держался за ее юбку". Берг взял следующую газету, просмотрел, нет ли там комментария о его отставке; заглянул в раздел спортивной хроники: он следил за тяжелоатлетами, штангисты были его страстью; потом открыл раздел судебной хроники и полицейских новостей и сразу же натолкнулся на заметку, набранную петитом: "Наш постоянный корреспондент при главном полицейском управлении Таубен передает, что позавчера вечером из Гамбурга вернулась фрау Шмидт, проживающая на Генекштрассе, 7. Она обнаружила в своей квартире, где отсутствовала с 19 августа, странную картину: было разбито окно и разбит экран телевизора. Фрау Шмидт вызвала домовладельца, который, в свою очередь, немедленно пригласил представителей страховой компании. Эксперт определил, что ТВ марки „Филлипс-209“ (380 марок) разбит пулей, поскольку он извлек ее из телевизора. По требованию эксперта Ангемайна были вызваны представители криминальной полиции. Полицейская экспертиза установила, что пуля была выпущена из пистолета „Пельман МБ-6“ калибра 9,3. Однако установить, как она попала в телевизор, разбив окно и срикошетив о металлическую держалку люстры, полиции установить не удалось". Берг пожал плечами и отложил газету... "Идиотизм. Но интересно. Пусть занимаются этим мои молодые преемники. А я буду блаженствовать в сосновой ванне. И читать сообщения о победах моих тяжеловесов. Лишь в этом есть закон и гарантия, - продолжал думать Берг, - только в спорте, и отнюдь не во всем, а лишь в тяжелой атлетике. Весы точны, их не обманешь: вес штанги должен быть соотнесен с абсолютным весом спортсмена. В футболе можно дать лишнюю секунду, которая окажется решающей, или не заметить игру рукой на вратарской площадке. В боксе царит случай: победителю в первых двух раундах случайно во время третьего раунда разбивают бровь, и его снимают с поединка. Что это? Случай? Нет. Это обычное, откровенное издевательство над законом, ибо законы стареют, как и эпохи. А никто не внес коррективу в этот старый закон с тех пор, когда шли бои профессионалов и озверелые зрители требовали от боксера лишь победы или гибели: ведь Рим породил гладиаторов, но сейчас об этом говорят как о вандализме". Прокурор взял с полочки еще один тюбик соснового экстракта и вылил его в ванну. - Бог, прости меня, - хмуро пробурчал Берг, - но все же химия стала сильнее тебя. Ты властвуешь над случаем, а химия над бытом. Разве ты мог бы перенести меня за мгновение в сосновый лес? А химия дала мне, твоему слабому слуге, сделать это одним лишь движением руки... "Не одним, - поправил себя Берг, - а тремя движениями. Сначала я поднял руку, потом взял тюбик, а после вылил содержимое в ванну... Ага, старая перечница, правильно тебя прогоняют - ты же забыл о четвертом движении, ибо если не я вернул тюбик на место, то кто же? И лишь если это не моя рука, я могу отвергнуть пятое движение, но ведь это - моя рука, и я опустил ее в ванну. И протянул вдоль тела. Это уже, кстати, шестое движение. Кройцман, ты умница, надо гнать взашей того юриста, который лишен дара фиксировать место, лицо, движение, сумму, цвет и запах..." Берг снова развернул газету. "Симпозиум юристов". Он даже не стал читать, о чем там говорилось. "Если это демократические юристы, они наверняка примут резолюцию по поводу Вьетнама и шовинизма Израиля, а если „свободные“, то пошлют телеграмму в Москву о разгуле антисемитизма и потребуют вывода русских ракет из Ханоя... - подумал он. - Какой закон может быть в этом мире беззакония? Пока есть интересы Дорнброка, он будет требовать такой закон, который охранял бы его интересы. А охрана интересов одних всегда предполагает ущемление интересов других. Можно написать самый точный свод законов, но ведь закон приводят к жизни люди, а люди не могут быть свободны от общества, в котором живут. Мы кичимся своими демократическими законами. Да, в суд может обратиться человек с иском к федеральному канцлеру. Пожалуйста. Мы примем его иск. А дальше? Или, пожалуйста, давайте будем обвинять убийц Ганса Дорнброка! „Прошу вас, прокурор Берг, взять на себя это дело!“ А вместо убийцы мне подставляют жертву. А когда я отделяю злаки от плевел и продолжаю искать преступника, меня загоняют в угол - демократично, свободно, с уважением к моей личности... С кем я решил бороться? С кем ты решил схлестнуться, Берг?! Тебе-то, казалось бы, стыдно заглатывать наживку из тех слов, которые составляют строчки нашей „самой демократической конституции“. Лично мне беззаконие сейчас нравится больше закона: за то, что я отступил, министр назначит мне незаконно высокую пенсию - об этом, видимо, Кройцман уже позаботился... Бедный Люс... Прости меня... Все-таки я всегда был предателем. От этого нельзя излечиться, как от тупости". Вдруг Берг рывком поднялся из ванной и, не вытеревшись полотенцем, побежал в кабинет к телефону. Он еще раз заглянул в отдел полицейской хроники и набрал номер дежурного по полиции. - Это прокурор Берг... Скажите, в каком районе находится Генекштрассе, семь? - На востоке, - ответил дежурный, - возле зональной границы... - Это неподалеку от Чек Пойнт Чарли? - Совершенно верно. Берг позвонил к Гельтоффу. - Доброе утро, майор. - Доброе утро, господин прокурор, - ответил Гельтофф и посмотрел на часы: пять минут назад к нему звонил Штирлиц и назначил встречу. - Я хочу сейчас приехать к вам по одному занятному делу. - Я жду вас, господин прокурор, через два, а еще лучше через два с половиной часа... - Хорошо. А пока я попрошу вас, поручите кому-нибудь из ваших помощников сопроводить меня в одно место. С экспертами. - А вы... Разве вы не в... |
