Костенко возрадовался, услыхав по телевидению, что теперь колхозам и совхозам будут платить за хлеб валюту. А фермеру? Арендатору? И тут же: "… объединения и главки помогут купить колхозам и совхозам то, что им требуется". Одну минуточку! А отчего председатель или тракторист не могут сами поехать за границу и купить то, что им надо? Снова бюрократия оттирает мужика от плодов его труда? Опять недоверие к личности? Государственное опекунство? Как же растить поколение тех, кто может сам принимать решение? - "Значит, государство все должно отдать мужику и работяге?! А что тогда делать аппарату? " - "Пенсию пусть получают! Царскую пенсию! Только б все напрямую было, чтоб не путалась страна в бумажках и отчетах, - погибнем! " … В ту памятную пятницу Костенко засиделся в библиотеке до позднего вечера, разбираясь с понятием "акция". Сделать работяг хозяевами заводов, завязать качество труда с заработком, ввести закон о помощи по безработице - повышение производительности труда всегда связано с уменьшением числа работающих за счет новой техники, - представил себе ярость консерваторов ("мое поколение - все как один консерваторы") и журнал закрыл; снова уперся рогом в те термины, которые вбили в него за тридцать пять лет работы. На улице дождило, грусть была в городе, в людях, что стояли возле автобусной остановки, в бутафорских витринах магазинов, да и в самом небе, низком и сером. - Товарищ Костенко, - услышал он за спиной вальяжный, красивый голос, - извините меня, я б вас подвез домой, а по пути посоветовался бы. Костенко обернулся: рядом с ним стоял невысокий мужчина в скромном сером костюме, серой шерстяной водолазке, только туфли из лайковой кожи, с медными пряжками, видно, очень дорогие. - С кем имею честь? - Меня зовут Эмиль Валерьевич, фамилия Хренков, я из кооператива "Заря", вчера про нас была передача на телевидении, в шестнадцать сорок… - А какое я имею отношение к кооперации? - Что, считаете нас акулами капитализма? - Не считаю. Откуда, кстати, вы меня знаете? Почему здесь ждете? - Бдительность и страх - категории пересекаемые, товарищ Костенко, - заметил Хренков. - Простите, если что не так. Просто Ястреб мне сказал, что вы в этой библиотеке работаете, ну я и подъехал… Ястреб торговал в киоске "Союзпечати", снабжал "Московскими новостями"; Костенко сажал его дважды: домашние кражи, брал квартиры номенклатуры, называл себя "Робин Гудом, Народным мстителем". Воровать начал с голодухи, - отца расстреляли по "ленинградскому делу", мать спилась; вернулся из лагеря с туберкулезом, пришел домой к Костенко, тот помог ему прописаться; воры добро не забывают: завязал, получил киоск, сейчас живет кум королю… - Что у вас? - спросил Костенко. - Говорите здесь. - Не согласились бы пойти к нам работать? Помочь в борьбе с рэкетирами, очень трудно жить, товарищ Костенко. - Частный сыск хотите создать? - Что-то в этом роде… Я не смею унижать вас разговором об оплате, но, как понимаете, денег мы не пожалеем. - Оставьте телефон, - сказал Костенко. - Это несерьезно… Ваше министерство против частного сыска, зачем мне светиться? И так живем, как мишени… - Тогда до свидания… - Честь имею, - кивнул Хренков и пошел к "Волге", что стояла поодаль. Когда он сел за руль и резко (слишком резко) взял с места, чтобы набрать скорость, проезжая мимо остановки, Костенко вгляделся в окно машины - лицо человека в темных очках, что устроился на заднем сиденье, показалось ему знакомым, и не просто знакомым, а очень его в свое время интересовавшим. Машинально взглянул на номер "Волги", запомнил; назавтра заехал в ГАИ - машина принадлежала летчику международных линий Аэрофлота Полякову; в настоящее время находится в Латинской Америке, доверенности никому не оставлял. Ребята из Угро проверили: "Волга" Полякова стояла запыленная на втором этаже кооперативного гаража возле памятника Гагарину. Вечером Костенко зашел в министерство. - Слушайте, мужики, как бы мне посмотреть дело об убийстве Зои Федоровой? Он просидел с папками до одиннадцати, надо бы Машуне позвонить; впрочем, она привыкла, что он порою исчезал на неделю - работа. Набрал номер: "Маняш, я зашел к себе, в министерство… Хм… „К себе“? К ним, так точнее… Скоро буду. Как ты? - и, не дожидаясь ответа, положил трубку. - Слушайте-ка, - спросил он дежурного по управлению, - я помню, была папка с фотографиями свидетелей, где она? - Осталась на Петровке. Раньше б сразу же туда рванул, подумал Костенко; годы, а может, ощущение отлученности от дела; любительство предполагает неторопливость и право на свободу во времени, только действующий профессионал - физически, до боли в затылке - ощущает фактор времени, некая вмонтированность в твое существо внутренних секундомеров… На Петровку Костенко приехал утром, в девять. Сначала сделали "робот" того, кто подходил к нему, - Хренкова. Папку искали долго, дело нераскрытое, п о в и с л о. Как ни странно, Щелоков и Цвигун были в высшей мере корректны, не гнали, как обычно; порою Костенко казалось, что все они хотели спустить дело на тормозах, хотя не только Москва гудела, но и Запад тоже. Папку нашли только к одиннадцати. Костенко медленно пролистал страницы, остановился на семьдесят третьей: "Иосиф Павлович Давыдов, театральный администратор, проживает в Москве, на улице Красных строителей, дом семь, квартира девять, не судим, образование среднее". Справка на него пришла довольно быстро, к двум: "Давыдов Иосиф Павлович выехал из СССР по израильской визе в Вену 29 января 1982 года". Вторая справка пришла из ОВИРа к пяти: "Джозеф Дэйвид, гражданин США, вылетел сегодня утром рейсом Москва - Нью-Йорк самолетом „Пан Америкэн“, экономическим классом, приезжал по туристскому ваучеру, неделю жил в Москве, отель „Националь“, три дня в Ялте, отель „Ореанда“. Вечером установили всех Хренковых. В кооперативе "Заря" Хренков ни в штате, ни на договоре не числился. По приметам ни один из семисот сорока трех человек с такой фамилией не мог быть случайным собеседником Костенко, ибо никто из установленных Хренковых не имел маленького, едва заметного шрама на левой брови. Костенко усмехнулся: "Я как могильщик Литфонда; Митя Степанов рассказывал, был у них старик, который приходил к больному писателю, болтал с ним о новостях, если тот был в сознании, сулил счастливую жизнь, а сам тем временем промерял мизинцем и большим пальцем рост несчастного - какой длины заказывать гроб… Нормальные люди ищут в лице собеседника что-то новое для себя, запоминают глаза, манеру улыбаться, а я, словно легавая, цепляюсь за то, что может впоследствии оказаться с л е д о м. Наверное, я пропустил множество интереснейших людей, потому что для меня родинка какая или прыщ важнее глаз, слез, трясущихся пальцев, смертельной бледности… " - Дело тухлое, полковник, - заметил заместитель начальника столичного Угро, - что это тебя потянуло? Или соскучился по работе? - Хочу маленько поковыряться… - Пиши рапорт. - А без рапорта нельзя? - Ты что, целка? Забыл законы? Костенко усмехнулся: - Законы помню, бардак забыл. Заявление тем не менее написал и отправился к Ястребу. … Мишаня Ястреб сделал свой киоск совершенно особым: весь в портретах писателей - Шекспир, Шукшин, Хемингуэй, Толстой, Пушкин, Лермонтов, звезд кино и эстрады - Высоцкий, Пугачева, Вилли Токарев, Бабкина, Элвис Пресли, битлы, Тихонов и Броневой; где-то достал мегафон, которым пользуются экскурсоводы, гоняющие туристов по Москве (бедолаги-провинциалы в магазины норовят, колбасы ухватить, а их силком в Пушкинский музей - голых римлян смотреть; сами раздеты, пальто б где к зиме взять), поэтому киоск Мишани сделался своего рода культурным островком в микрорайоне. - Кто не купит академический журнал "Вопросы экономики", - вещал Ястреб своим хриплым голосом, - рискует остаться в неведении, отчего мы катимся в пропасть! Старик в фетровой шляпе (отчего наши старики ходят в тапочках, спортивных брюках, но обязательно при галстуке, в черном пиджаке и коричневой шляпе?) усмехнулся: - Терпеливые, дурни, лентяи и трусы - оттого и катимся. В очередь, однако, встал. - Неужели вы упустите возможность приобрести справочник железных дорог? - продолжал между тем Ястреб. - Да, он прошлогодний! Но что сейчас так ценится, как старая книга?! Через пять лет она станет уникальной и ее у вас купят в любом букинистическом за десятку! - А на хрена эти справочники? - снова пробурчал старик. - Езжай на вокзал, становись в очередь и прей. В России справочникам верить нельзя, мы - непредсказуемые… Торговля шла бойко. Увидев, что очередь разрастается (один стоит, а к нему трое подлетают, мол, мы раньше свой черед занимали), Костенко понял, что минут двадцать он потеряет, а времени в обрез (Военная прокуратура дала справку, что генерал Трехов, тот, что реабилитировал Зою Федорову, живет в Переславле-Залесском, туда пилить и пилить), обошел киоск, постучал в дверь и сказал: - Ястреб, это я. Тот приоткрыл дверь. - А, полковничек! С кандалами пришел? Погоди, я мигом всех раскидаю, заходи, гостем будешь… И внутри киоск у него был как маленький теремок: занавесочки, столик с тремя резными табуреточками, коечка, покрытая ковром, электроплитка, турочки из Сухуми - чеканные, ручной работы, то ли медь, то ли латунь; под прилавком - ротапринтные издания, книги, которые на черном рынке стоят сотню, не менее. - Уважаемые покупатели, приношу глубочайшее извинение, - возгласил Мишаня, - пришел фронтовой друг, я вынужден прервать работу на полчаса. Рекомендую посетить кооперативное кафе "Сладость" - во дворе, третий подъезд, угостят настоящим кофе, учитесь цивилизации, кафе - место для любви, разговоров и сделок! Он захлопнул окошко и сел напротив Костенко. - Ты мне должен доказать, полковник, что эти ротапринты я получил незаконно. У меня накладная есть. В БХСС подался? - Да ладно, - Костенко махнул рукой, - если у нас государство не может торговлю наладить, так хоть ты их научи… Наши из Угро не тревожат? - Русский человек за книгу душу отдаст, - ответил Ястреб, - так что с вашими орлами порядок, работаем в полном контакте… Я им пообещал вывесить плакат: "Разыскиваются особо опасные преступники", ручку жали, меня в простоте не возьмешь… - Я в отставке, Ястреб… Ни в каком я не в ОБХСС… К тебе пришел по другому делу… - А разве в отставке дела бывают? Если ты, к примеру, отставной маршал - в дурака с адъютантом режешься, генерал - клубнику разводишь, а полковник - совместительствует, на двести пятьдесят только святой ныне проживет… - А если не совместительствую, а для души? - Полицейский для души наручники надевает, ему это как циркачу гиену отдрессировать… - Тоже верно, - согласился Костенко. - Скажи-ка мне, Ястреб, ты Хренкова давно видел? - Кого? - Эмиля Валерьевича Хренкова… - Не знаю такого. Откуда он? - Из "Зари". - Это которые инструментами торгуют? Компьютерами? - Точно. - Я оттуда Людку харил, секретаршу ихнюю… - Старик, а греховодишь. - Ничего подобного. Тренирую простату. В нашем возрасте это необходимо… Кто-то рассказывал, как один наш знаменитый поэт к академику Фрумкину пошел, тот был главным урологом Красной Армии, про него еще Михалков написал: "генерал из генералов, маршал мочеполканалов"… Поэт его спрашивает: мол, сколько раз в неделю надо трахаться? А Фрумкин ответил: "Чтобы трахаться - надо трахаться постоянно"… Если запустишь - конец… Сломанную руку сколько месяцев человек после гипса разрабатывает! То-то и оно! А женилка, полковник, не рука! Без руки жить можно, а без женилки, да еще с простатой, как булыжник, - прямой путь в онкологию. - Ну-ну, - вздохнул Костенко… - Нужна девка? - спросил Ястреб. - Отставнику можно. Партийцы не схарчат, пенсию не отымут… - Жены боюсь, - ответил Костенко. - Так тебя ж после молодухи на нее потянет! Спасибо еще скажет, полковничек… Ислам надо учить… Многоженство - верх разума. Хочу в мусульмане податься, татары народ надежный, ей-богу… И звучит красиво: "Михаил Рувимович Ястреб-заде". За одного этого "заде" мне десять "рувимов" простят… - Ты бы не мог эту самую Людку про Хренкова спросить, а? - Полковник, если я в лагерях за дополнительную пайку не ссучился, то разве сейчас в сексоты пойду? Костенко закурил: - Дай слово, что в тебе умрет, что я сейчас открою. - Даю слово. - Помнишь артистку Зою Федорову? - Это которую Щелоков уконтрапупил? - Кто это тебе сказал? - Так Нагибин в "Огоньке" напечатал, неужели не читал? - Читал… Писатель в книге на все имеет право, на то он и отмечен искрой божьей… Так вот Хренков этот меня интересует именно в связи с Зоей Федоровой… - Не сходится, полковничек… Если ты в отставке, то при чем здесь несчастная Федорова? - Надо уметь отдавать долги. - Мне отдай… Мне эта власть задолжала, за всю мою растоптанную жизнь задолжала… - Бабок у меня нет, Мишаня. Чем возьмешь? - Хренков, Хренков, Хренков, - задумчиво повторил Ястреб. - Ну-ка, покажи ксиву… Костенко протянул ему пенсионное удостоверение. Ястреб изучил его, вернул, заметив: - В ваших падлючих типографиях и не такое можно напечатать… - Кстати, о Щелокове… Хоть он мне генерала зарезал, а ведь обещал звезду дать, но я помню, как он на встрече с детективщиками запонки им показывал золотые: "Это подарок великого советского музыканта Ростроповича, моего друга, он мне их дал перед тем, как его изгнали с Родины… А я их ношу, потому что придет время - он героем сюда вернется… " Так что прямолинейно и однозначно ни о ком судить нельзя, Ястреб, даже о Щелокове. - Это он в застое этакое брякнул? - Так он после застоя сразу и слетел… В зените своей власти официально заявил… И еще сказал, что дирижерскую палочку Ростроповича у себя на столе держит, как напоминание о расейском бездумном расточительстве, когда сами собственные таланты давим. Мол, что имеем - не храним, потерявши - плачем… - Полагаешь, на него напраслину возвели? - Ястреб, я п о л а г а ю только в том случае, когда имею улики… Ладно, если вспомнишь что о Хренкове, зайди, чайку попьем. - Адрес не поменял? - А кто легавым новые квартиры дает? Я ж не передовик какой или министр… Ну, пока, Ястреб… Мне нравится, как ты дело развернул… Учишь государственных идиотов коммерции… Костенко вышел из киоска, Ястреб тут же открыл окно, высунулся с мегафоном и моментально собрал очередь. Внезапно закричал: "Полковник, погоди! " Сначала Костенко решил было не возвращаться - зачем о т к р ы в а т ь с я, но потом сказал себе: "Ты отставник, ты никто… Кому ты нужен? Раскроешься, закроешься, все кончено, жизнь - мимо, конец… " И - вернулся. - Слушай, - сказал Ястреб, - в лагере со мной один бес сидел, мы его раскололи, его в пятьдесят седьмом взяли, подполковником МГБ был, курва… Мы его сквозь строй гоняли - у-у-у-у… После двадцатого съезда его окунули, пытал, говорили, пятнадцать вмазали… Так мы ему кличку дали - Хрен; злой был, отмахивался по форме, за себя стоять умел… - Хрен? От фамилии, что ль? - От злобы. Знаешь, как говорят: злая горчица, злой хрен… Фамилия у него другая была… - А шрамик на левой брови был? - Он весь у нас в шрамах ходил… Костенко достал из кармана фоторобот Хренкова, протянул Ястребу: - Он? - Он, курва, чтоб я свободы не видал, он! Ну, сука, а?! Жив, выходит! - Он не просто жив, Ястреб… Он, сдается, в деле. Ко мне п о д о ш е л, сославшись на тебя, иначе я б с ним и говорить не стал… Забыл все, что я тебе показал? - А ты мне ничего и не показывал, полковник… … В Переславль-Залесский Костенко приехал в полночь, потому что у автобуса полетел скат. Менять его - да еще под дождем - дело долгое, матерное, пассажиры пытались остановить машины, - куда там. Странные у нас люди, думал Костенко, глядя, как мимо несчастных пассажиров, чуть не кидавшихся под колеса, проносились "Волги", "Жигули", "рафики". Стоит поговорить с человеком часок-другой - откроется тебе, Душу распахнет, последним поделится, а вот помочь незнакомцам, проявить номинальную культурность - ни-ни. Почему в нас мирно уживается Бог с Дьяволом? Оттого, видно, история наша столь трагична: собирали И м п е р и ю кровью, жестокостью собирали, небрежением к людишкам, во всем превалировала Д е р ж а в н о с т ь, а ведь происходит это понятие от "держать", то есть "не пускать", а всякое "непускание" по своей сути грубо и безжалостно, то есть бескультурно… В какой еще стране так собачатся в очередях, на Рынках, в трамваях, в какой, как не у нас, доносы на соседей пишут? Он никогда не мог забыть немецких военнопленных; в сорок шестом работали на Извозной - строили "ремеслуху". Кирпичи друг другу передают, и каждый: "битте зер" - "данке шен", как только язык не отваливался за день? |
