Сименон Жорж - Мегрэ и виноторговец.

    - Нет. Она давно уже перестала за мной заходить. Я где-то бродил, много пил, потом вдруг оказался в кино. Там было прохладнее, чем на улице. Помните, июнь был очень знойным?

    Казалось, Пигу старался не упустить ни малейшей детали. Ему необходимо было выговориться, и раз уж такая возможность представилась, тем более что слушали его с явным интересом, он и выкладывал все.

    - А вечером, когда вернулись домой, жена заметила, что вы много пили?

    - Я сказал, что получил повышение, что переведен в контору на авеню Опера, и по этому случаю сослуживцы угостили меня аперитивом.

    Мегрэ не улыбнулся, услышав это наивное признание, напротив, лицо его стало еще серьезней.

    - Каким образом вы сумели через два дня вручить жене деньги? Ведь Шабю не уплатил вам за июнь?

    - У меня не было сбережений. Ежемесячно я получал от жены сорок франков на сигареты и метро. Нужно было что-то придумать. Эта мысль мучила меня почти всю ночь. К утру я решился на следующий шаг. Уходя из дому, я предупредил, что к ужину не вернусь: часть вечера займет устройство в новом кабинете. Дело в том, что, уходя из конторы Шабю, я забыл вернуть ключ от сейфа. А там должна была находиться порядочная сумма, побольше, чем обычно: завтра предстояла получка.

    За годы службы у Шабю мне приходилось возвращаться в контору по вечерам, когда бывала сверхурочная работа. Ключ от входной двери я тоже унес.

    Сперва я о нем забыл, обошел здание, припомнив, что задняя, почти незаметная дверь плохо запирается и можно легко открыть язычок замка простым перочинным ножом.

    - Ночного сторожа там нет?

    - Нет. Я дождался темноты и проскользнул во двор. Задняя дверь, как я и предполагал, открылась без труда, и я пробрался в свою прежнюю комнату. Взял в сейфе, не считая, пачку денег.

    - Сумма оказалась крупная?

    - Побольше моего трехмесячного заработка. Я спрятал деньги дома на шкафу, а потом вручил Лилиан сумму, равную месячному жалованью. Я не решился сказать жене, что меня выгнали со службы.

    - Почему вас так беспокоило, что она об этом подумает?

    - Она была в какой-то степени свидетелем. Все эти годы следила за моей жизнью, следила критическим взглядом. А мне так хотелось, чтобы хоть один человек верил в меня! Теперь я стал проводить дни на улицах в поисках нового места. Мне казалось, найти его будет нетрудно. Я регулярно читал объявления и ходил по указанным адресам. Мне задавали вопросы. Прежде всего интересовались возрастом. Когда я отвечал, что мне сорок пять, дальше этого разговор обычно не шел: "Мы ищем молодого человека, максимум тридцати лет…" До сих пор я считал себя молодым, чувствовал себя полным сил. С каждым днем я все больше мрачнел. Через две недели я уже не искал обязательно место бухгалтера, я довольствовался бы и должностью рассыльного в бюро или продавца в универмаге… В лучшем случае записывали мою фамилию и адрес: "Вам сообщат письменно". Там, где меня уже собирались взять на работу, - такое бывало - неукоснительно спрашивали, где я служил прежде. Памятуя угрозу Шабю, я не решался им сказать правду. "Везде понемногу. Я долго был за границей". Тогда приходилось уточнять, где: в Бельгии или в Швейцарии. Я ведь не знаю никакого языка, кроме французского. - У вас есть рекомендации?" - "Есть. Я их представлю". Само собой разумеется, там я больше не появлялся. Конец июня - время трудное. Многие конторы закрыты, хозяева уезжают отдыхать. Я еще раз принес жалованье жене. Вернее, взял нужную сумму из моих резервов на шкафу… "Последнее время ты стал каким-то странным, - сказала мне Лилиан. - Ты, мне кажется, устаешь здесь больше, чем на набережной Шарантон"… "Я еще не привык к новой работе, мне необходимо приспособиться к вычислительной машине. На авеню Опера осуществляется контроль над всеми торговыми точками, а их свыше пятнадцати тысяч. Это накладывает на меня серьезную ответственность"… "Когда у тебя отпуск?"… "В этом году ничего не получится: не будет времени. Разве только на Рождество? Хотелось бы хоть разок отдохнуть зимой. Ты можешь ехать без меня. Почему бы тебе не провести недельки три, а то и месяц у родных?" И она уехала на месяц. Две недели провела у родителей в Экс-ан-Прованс, где ее отец работает архитектором, потом еще две недели в Бандоле, на вилле, которую летом снимает ее сестра, та, что с тремя детьми. Я почувствовал себя совсем одиноким в Париже. Продолжал читать объявления на улице Реомюр и ходил по указанным адресам. Но, как и прежде, безуспешно. Только теперь до меня дошло, что Шабю был прав - никакого места я не найду. Я стал бродить возле его дома на площади Вогезов, так, без всякой цели, просто, чтобы его увидеть, но оказалось, что он уехал. Наверняка в Канны. Там у них квартира.

    - Вы его ненавидели?

    - Да, всеми фибрами души. Мне казалось несправедливым, что он загорает на солнышке, а я тщетно пытаюсь найти работу в опустевшем Париже. Денег у меня оставалось немного больше той суммы, которую нужно было вручить в конце месяца жене. А потом? Что мне делать потом? Признаться, сказать правду? Я был убежден, что тогда она меня бросит. Лилиан не из тех женщин, что остаются с мужьями и в беде.

    - Вы к ней питали еще какие-то чувства?

    - Думаю, что да. Не знаю.

    - А теперь?

    - Мне кажется, теперь она стала для меня совсем чужой. Я даже удивлен, что меня когда-то интересовало ее мнение.

    - Когда вы видели ее в последний раз?

    - Еще двадцать дней после ее возвращения мы жили вместе. Я прекрасно сознавал, что в конце месяца необходимой суммы у меня не окажется.

    Однажды утром я ушел с мыслью не возвращаться больше домой. Я ничего с собой не взял, кроме нескольких сот франков, которые у меня оставались.

    - Вы сразу же отправились на улицу Гранд-Трюандери?

    - Вы и это знаете? Нет. Сначала я снял комнату в дешевой, но приличной гостинице возле площади Бастилии. Там я не рисковал встретить жену.

    - Тогда-то вы и стали следить за Оскаром Шабю?

    - Теперь я всегда знал, где он находится в тот или иной час, и бродил по авеню Опера, то по площади Вогезов, то по набережной Шарантон. Я был также осведомлен, что почти каждую среду он приезжает со своей секретаршей в дом свиданий на улице Фортюни.

    - Что вы задумали?

    - Ничего я не задумал. Просто он меня интересовал как человек, сыгравший самую большую роль в моей жизни. Это он отнял у меня мое достоинство, всякую возможность снова стать человеком.

    - Вы были вооружены?

    Пигу вынул из кармана маленький вороненый пистолет, поднялся и положил его на круглый столик, напротив Мегрэ.

    - Я взял его с собой из дома на тот случай, если решу покончить с собой.

    - У вас было искушение это сделать?

    - Много раз, особенно по вечерам. Но я всякий раз пугался. Я всегда боялся выстрелов, физической боли. Шабю, вероятно, был прав, я трус.

    - Мне придется на минутку вас прервать, чтобы позвонить по телефону, - сказал Мегрэ. - Сейчас вы поймете, почему. - Он вызвал набережную Орфевр. - Мадемуазель, пожалуйста, инспектора Лапуэнта!

    Пигу пытался что-то сказать, но тут же смолк.

    А на кухне мадам Мегрэ готовила новую порцию грога.

    - Ты, Лапуэнт?

    - Вы все еще на ногах, патрон? Голос у вас не сонный. Пока никаких сообщений.

    - Знаю.

    - Откуда? Ведь вы из дому…

    - Да.

    - Сейчас три часа утра.

    - Можешь отозвать людей. Розыск прекращен.

    - Его удалось найти?

    - Он здесь, у меня, и мы спокойно беседуем.

    - Сам пришел?

    - Не стану же я бегать за ним по бульвару Ришар-Ленуар.

    - И как он?

    - Ничего.

    - Я вам нужен?

    - Пока нет. Но оставайся на месте. Сними патрули, поставь в известность Жанвье, Люка, Торранса и Лурти. Я еще позвоню попозже.

    Мегрэ повесил трубку и молча подождал, пока мадам Мегрэ снова наполнит стаканы.

    - Я забыл вам сказать, Пигу, что хоть мы и находимся у меня на квартире, а не на набережной Орфевр, я и здесь остаюсь должностным лицом и сохраняю право использовать все, что вы найдете нужным сообщить мне.

    - Естественно.

    - Знаете ли вы какого-нибудь хорошего адвоката?

    - Ни единого - ни хорошего, ни плохого.

    - Но адвокат вам понадобится завтра же, когда вы начнете давать показания судебному следователю. Я назову вам несколько фамилий.

    - Благодарю.

    После звонка Лапуэнту Мегрэ и Пигу чувствовали себя несколько натянуто. Чтобы разрядить атмосферу, комиссар поднял стакан:

    - Ваше здоровье!

    - Ваше!.. - Пигу слабо улыбнулся: - Не скоро смогу я снова выпить стакан грога. Мне влепят на полную катушку, правда?

    - Почему вы так решили?

    - Да прежде всего потому, что Шабю был очень богат и влиятелен. К тому же, я решительно ничего не смогу сказать в свое оправдание.

    - Когда вы впервые подумали об убийстве?

    - Сам не знаю. Началось с того, что пришлось оставить гостиницу на площади Бастилии и перекочевать в ночлежку на улице Гранд Трюандери. Там было омерзительно. Каждый раз, возвращаясь после разгрузки овощей на центральном рынке, я засыпал в слезах. Меня изводили шум и вонь. Угнетала мысль, что я навсегда выброшен за борт, перенесен в какой-то чужой мир. Днем, слоняясь по городу, я заходил на площадь Вогезов, то шел на набережную Шарантон или на авеню Опера. Два-три раза, подстерегая Лилиан, я прятался на кладбище Монпарнас. А встречая Шабю, все чаще повторял про себя: "Я убью его!" Но, конечно, это были только слова, которые невольно срывались с губ. На самом деле я совсем не собирался его убивать. Просто, если можно так выразиться, наблюдал издали за тем, как он живет. Смотрел на его шикарную машину, на его самодовольное лицо, на безукоризненно сшитый костюм, брюки без единой морщинки. Сам я в это время стремительно катился вниз. Единственный костюм, захваченный из дому, потрепался и покрылся пятнами. Плащ нисколько не защищал от холода, но на самое дешевое пальто от старьевщика у меня не было денег.

    Как-то я стоял на набережной Шарантон, неподалеку от конторы, и вдруг увидел, что туда входит Лилиан. Значит, до этого она побывала на авеню Опера. Я же говорил ей, что меня туда перевели. Лилиан задержалась. Через некоторое время во двор вышла Анна-Мари. Я понял, что происходит в кабинете Шабю. Я не ревнив. Но это была новая пощечина: Шабю вел себя так, словно весь мир, все на свете принадлежало ему одному. И опять я невольно пробормотал: "Я его убью…" - Потом отошел подальше, чтобы не попасться на глаза Лилиан.

    - А когда вы впервые пришли на улицу Фортюни?

    - В конце ноября. У меня не было денег даже на билет в метро. - Пигу горько усмехнулся. - Знаете, довольно противная штука, когда у тебя ни гроша в кармане и ты начинаешь сознавать, что никогда уже не будешь жить по-человечески. На рынке встречаешь, как правило, стариков. А если увидишь молодого, так взгляд у него такой же обреченный, как у старика. И у меня такой?

    - Не нахожу.

    - Странно! Я ведь стал, как все они… Воспоминание о пощечине мучило меня. Шабю не следовало этого делать. Слова я, может, и забыл бы, даже самые оскорбительные, самые унизительные. Но пощечину! Он влепил ее мне как нашкодившему мальчишке.

    - Знали вы в среду, когда направлялись на улицу Фортюни, что на этот раз все будет кончено?

    - Раз уж я пришел к вам, так не для того, чтобы лукавить. Я не знал, что стану убийцей. Клянусь, не знал. Можете мне поверить. Вас я не собираюсь обманывать.

    - Попытайтесь вспомнить, что вы в тот момент чувствовали?

    - Только одно - что дальше так продолжаться не может. Я уже скатился на самое дно. Не сегодня - завтра попаду в облаву или заболею, меня свезут в больницу - и конец всему. Что-то должно было произойти.

    - Что же именно?

    - Я мог бы вернуть пощечину, если он выйдет с Анной-Мари, я шагну вперед… Пигу опустил голову.

    - Впрочем, нет: он гораздо сильнее…

    Я прождал до девяти часов, пока не зажгли свет в парадном. Шабю вышел один. Пистолет лежал у меня в кармане. Я выхватил его и, не целясь, выстрелил в упор - раз, два, три, не помню сколько.

    - Четыре раза.

    - Первой моей мыслью было остаться на месте и ждать полицию. Но я испугался, что меня изобьют, и побежал к метро на авеню Вилье. Никто за мной не погнался. Опомнился я на рынке и сразу нанялся на разгрузку овощей. Оставаться наедине с самим собой было невыносимо… Ну вот, господин комиссар, кажется, все.

    - А что побудило вас звонить мне по телефону?

    - Не знаю. Я чувствовал себя бесконечно одиноким. Думал, что никто никогда не поймет моих переживаний. Мне приходилось не раз читать о вас в газетах, и вдруг мне захотелось повидать вас прежде, чем умереть. Я ведь уже решил пустить себе пулю в лоб. А потом сказал себе: "Ну, сделай попытку!" И все равно боялся, не вас, а ваших полицейских.

    - Мои люди рукоприкладством не занимаются.

    - Но об этом поговаривают.

    - Мало ли что болтают! Выкурите еще сигарету. Вам все еще страшно?

    - Теперь - нет. Все-таки я вам позвонил. Потом, второй раз. Почти сразу после этого написал из кафе на бульваре дю Пале. Мне показалось, что вы почти рядом и одновременно где-то далеко. Вы, как и Шабю, ездите на машине, и мне приходилось заранее угадывать, куда направляетесь. Так я подстерег вас у конторы на набережной Шарантон. Анна-Мари неизбежно должна была рассказать вам обо мне. Я не мог себе представить, что она не расскажет всего в первый же день. Правда, моя история стала для нее уже далеким прошлым, дело-то было еще в июне. Я видел вас и на площади Вогезов, и на набережной Орфевр. Я убеждал себя, что прятаться бесполезно, все равно меня найдут и арестуют. Ведь вы недолго бы с этим тянули?

    - Если бы вы еще одну ночь провели на рынке, вас наверняка забрали бы. Полиция узнала о ночлежке "Лебедь", где вы обитали. А не то вас задержали бы в каком-нибудь ночном кабачке. Вы не запили?

    - Нет.

    - Редко случается, чтобы человек при таких обстоятельствах не запил.

    - Меня постоянно тянуло войти в здание Уголовной полиции. Но я говорил себе, что еще не известно, в чьи руки я попаду, что меня вообще даже близко к вам не подпустят. Тогда-то я и пошел на бульвар Ришар-Ленуар.

    - Я вас увидел.

    - Я тоже вас увидел. Хотел сразу же подняться и позвонить, но в освещенном окне вы показались в своем халате таким огромным, что меня охватил панический страх, и я бросился бежать. Несколько часов бродил по кварталу. Раз пять проходил мимо ваших окон, но свет уже был погашен.

    - Ну что ж, все ясно. Вы позволите? Мегрэ снова набрал номер коммутатора на набережной Орфевр.

    - Лапуэнта, пожалуйста. Алло! Все вернулись? Кто там с тобой?

    - Дежурит Люка. Сейчас пришел Жанвье.

    - Приезжайте вдвоем. В закрытой машине.

    - Они меня увезут? - спросил Пигу, когда Мегрэ повесил трубку.

    - Это необходимо.

    - Понимаю. И все-таки жутко, как будто идешь рвать зубы.

    Он убил человека. Добровольно отдал себя в руки полиции. И все-таки преобладающим его чувством был страх. Страх перед побоями и жестокостью. Едва ли он сейчас думал о своем преступлении. Мегрэ вспомнил мальчишку Стирнэ, который нанес своей бабке пятнадцать ударов кочергой и так же искренне уверял его: "Я сделал это не нарочно". Комиссар пристально посмотрел на Пигу, словно хотел проникнуть в самую глубину его души. Пигу встревожил этот взгляд. Бухгалтер смутился.

    - Вы хотите меня еще о чем-нибудь спросить?

    - Пожалуй, нет.

    Какой смысл спрашивать, жалеет ли он о том, что совершилось на улице Фортюни? Его, несомненно, спросят об этом на суде. И если он скажет правду, она вызовет различную реакцию у присяжных и, может быть, неодобрительный гул в зале.

    Они долго молчали, Мегрэ допил свой стакан. Послышался шум подъезжавшей машины. Она остановилась у подъезда. Хлопнула дверца, потом другая. Мегрэ раскурил последнюю трубку - скорее чтобы побороть волнение, чем из потребности в табаке. Потом услышал шаги на лестнице и пошел отворять дверь. Вошедшие в комнату Жанвье и Лапуэнт удивленно смотрели на синеватое облачко дыма, клубившееся вокруг лампы под потолком.

    - Знакомьтесь, ребята! Жильбер Пигу. У нас был долгий разговор. Завтра проведем официальный допрос.

    Пигу, несколько успокоенный, разглядывал помощников Мегрэ. Они совсем не походили на тех, кто избивает людей.

    - Отвезите его на набережную и дайте несколько часов поспать. Я приеду попозже.

    Лапуэнт сделал Мегрэ знак, который тот не сразу понял, потому что валился от усталости с ног. Инспектор показывал глазами на запястья рук Пигу: "Наручники надеть?"

    Мегрэ повернулся к бухгалтеру:

    - Вам доверяют, - тихо сказал он, - но так положено. Их снимут, как только вы приедете на место.

    На лестнице Пигу обернулся. В его глазах блестели слезы. Он еще раз посмотрел на комиссара, словно хотел набраться мужества.

    Но не к самому ли Мегрэ относился его сочувственный взгляд?