Обстановка столовой состояла из самой обыкновенной мебели, какая тысячами продается во всех мебельных магазинах, с вечной медной жардиньеркой на серванте, с тарелками, расписанными на исторические темы, расставленными на посудной полке, затянутой кретоном в красную клетку. - Присаживайтесь… Ах, постойте… Три стула были завалены обрезками ткани и выкройками из плотной коричневой бумаги, а на столе лежали ножницы, журнал мод и еще один отрез ткани, который как раз кроили, когда раздался звонок. Девушка повернула переключатель радиоприемника, и вдруг наступила полная тишина. Лоньон, еще более угрюмый, чем всегда, разглядывал мысы своих мокрых ботинок. Мегрэ поигрывал трубкой, которая успела уже потухнуть. - Ваш зять давно ушел? На стене висели вестминстерские часы с боем, и девушка машинально бросила взгляд на циферблат: - Чуть раньше десяти часов… Может быть, без десяти минут… У него на десять была назначена встреча здесь, неподалеку… - А вы не знаете, где? В соседней, погруженной в темноту комнате раздался шорох. Дверь так и оставалась приоткрытой. - В кафе, наверное, но в каком, я не знаю… Но наверняка где-нибудь рядом, потому что он сказал, что вернется до одиннадцати… - Деловая встреча? - Конечно… Какая же еще? Мегрэ показалось, что щеки девушки слегка покраснели. Впрочем, в течение последних минут, по мере того как она присматривалась к обоим мужчинам, ее начала охватывать все более отчетливая тревога. В ее взгляде стыл немой вопрос. И в то же время казалось, что она боится узнать правду. - Вы знакомы с моим зятем? - Как вам сказать… Пожалуй, немного… У него часто бывали встречи по вечерам? - Нет… Очень редко… Можно сказать, почти никогда… - Наверное, ему позвонили? - спросил Мегрэ, потому что заметил на круглом столике телефонный аппарат. - Нет. Он за ужином сказал, что в десять часов ему надо будет выскочить. Голос звучал беспокойно. Легкий шум из спальни подсказал комиссару, что мадам Голдфингер уже поднялась с постели и сейчас, должно быть, босиком стоит за дверью, чтобы лучше слышать. - Ваш зять был здоров? - Да… То есть крепким здоровьем он никогда не отличался… Да еще сам себя всегда настраивал… У него была язва желудка, и врач сказал ему, что он наверняка вылечится, а он убедил себя, что у него рак. В соседней комнате послышался легкий шум, скорее даже не шум, а откровенный шорох, и Мегрэ поднял голову, уверенный, что сейчас явится мадам Голдфингер. Он действительно увидел ее стоящей в дверном проеме, закутанную в голубой фланелевый халат. Она смотрела на них пристально и твердо. - Что случилось с моим мужем? - спросила она. - Кто вы такие? Оба мужчины одновременно поднялись. - Прошу прощения, мадам, за вторжение в ваш дом. Ваша сестра сказала мне, что вы сегодня не совсем здоровы… - Это не имеет никакого значения. - К сожалению, у меня для вас плохая новость… - Муж? - одними губами выговорила она. Но Мегрэ смотрел не на нее, а на девушку и увидел, как у той в беззвучном крике открылся рот. Глаза у нее расширились, и взгляд их сделался блуждающим. - Да, ваш муж… С ним произошел несчастный случай. - Несчастный случай? - сурово и недоверчиво переспросила супруга. - Мадам, я с прискорбием вынужден сообщить вам, что месье Голдфингер скончался… Она не шевельнулась. И продолжала стоять, не сводя с них своих темных глаз. Если сестра ее была голубоглазой блондинкой, то мадам Голдфингер оказалась довольно полненькой брюнеткой, с почти черными глазами и четко прочерченными бровями. - Как он умер? Девушка, опершись поднятыми вверх руками о стену и спрятав вниз лицо, тихонько всхлипывала. - Прежде чем я вам отвечу, я обязан задать вам один вопрос. Были ли у вашего мужа, насколько вам известно, какие-либо причины для самоубийства? Быть может, состояние его дел… Мадам Голдфингер промокнула носовым платком повлажневшие глаза, а затем машинальным жестом провела рукой по вискам, поправляя волосы. - Я не знаю… Я не понимаю… То, что вы сказали, настолько… И тогда девушка, от которой этого меньше всего ожидали, резким движением обернула к ним побагровевшее и залитое слезами лицо, с глазами, в которых бушевал гнев, если не бешенство, и с неожиданной силой крикнула: - Ни за что на свете Мишель не покончил бы с собой, если это вас интересует! - Успокойся, Ева! Вы позволите, господа?.. - Мадам Голдфингер присела, облокотившись локтем на деревянный стол. - Где он? Отвечайте! Расскажите, как это произошло… - Ваш муж умер от пулевого ранения в голову, ровно в десять часов с четвертью, возле аппарата срочной связи с полицией на углу улицы Коленкур. Послышался хриплый, болезненный всхлип. Плакала Ева. Что до мадам Голдфингер, то ее лицо оставалось бледным и напряженным, а глаза в упор смотрели на комиссара и словно не видели его. - Где он сейчас? - Тело отправили в Институт судебной медицины. Вы сможете увидеть его завтра утром. - Матильда, ты слышишь? - простонала девушка. Эти слова уже нарисовали перед ней целую картину. Быть может, она уже поняла, что будет произведено вскрытие, а затем тело поместят в один из бесчисленных ящиков того огромного холодильника для хранения трупов, каким и был Институт судебной медицины? - Почему ты молчишь? Почему ты им не скажешь?.. Вдова едва заметно передернула плечами и усталым голосом повторила: - Я ничего не понимаю. - Заметьте, мадам, я вовсе не утверждаю, что ваш муж покончил самоубийством… На сей раз даже Лоньон едва не подпрыгнул и с изумлением воззрился на комиссара. Мадам Голдфингер насупила брови и едва слышно произнесла: - Не понимаю… Вы ведь только что сказали… - Что это похоже на самоубийство. Но ведь иногда случается, что преступление походит на самоубийство… Были ли у вашего мужа враги? - Нет! Она выговорила свое "нет" категорично. Почему же тогда обе женщины сразу обменялись беглым взглядом? - Были ли у него причины покушаться на собственную жизнь? - Не знаю… Ничего я больше не знаю… Вы должны извинить меня, господа… Я сама сегодня нездорова… Муж болел, моя сестра вам уже говорила… Он считал свою болезнь серьезней, чем она была в действительности… Его мучили боли… Он соблюдал очень строгую диету и от этого совсем ослаб… К тому же в последнее время у него появились неприятности… - В связи с делами? - Вы, должно быть, знаете, что в последние года два торговля бриллиантами переживает кризис… Крупные дельцы еще могут держаться… Но те, у кого нет своего капитала, кто живет, так сказать, одним днем, тот… - Сегодня вечером у вашего мужа были при себе камни? - Наверное, были… Он всегда носил их с собой… - В бумажнике? - Обычно он держал их именно там… Ведь это не занимает много места, верно? - Эти бриллианты принадлежали ему лично? - Это маловероятно… Он редко покупал камни за свой счет, особенно в последнее время… Ему давали их на комиссию… Выглядело правдоподобно. Мегрэ довольно неплохо знал тот узкий мирок, что обретался в районе улицы Лафайет и точно так же, как его собственный круг, управлялся своими собственными законами. Прямо за столиком кафе нередко из рук в руки безо всяких расписок переходили камни, стоившие огромных состояний. Все здесь знали друг друга. Все понимали, что внутри этого тесного братства ни одному из них и в голову не придет нарушить данное слово. - У него украли бриллианты? - Нет, мадам. Вот они… А вот и его бумажник. Я хотел бы задать вам еще один вопрос. Муж держал вас в курсе всех своих дел? - Да, всех… Ева вздрогнула. Могло ли это означать, что ее сестра сказала неправду? - Известно ли вам, чтобы в ближайшее время вашему мужу грозило серьезное разорение? - Завтра ему должны были предъявить к оплате вексель на тридцать тысяч франков. - Он располагал такими деньгами? - Не знаю… Он как раз из-за этого уходил вечером… У него была встреча с клиентом, из которого он надеялся вытянуть нужную сумму… - А если бы это ему не удалось? - Наверное, вексель опротестовали бы… - Такое уже случалось? - Нет… Ему всегда удавалось раздобыть деньги в последний момент… Лоньон испустил мрачный вздох человека, понапрасну теряющего время. - Таким образом, если бы человек, с которым должен был нынче вечером увидеться ваш муж, не предоставил бы ему необходимой суммы, завтра Голдфингер имел бы на руках опротестованный вексель… Это означает, что его автоматически вычеркнули бы из круга торговцев бриллиантами, так ведь?.. Если я не ошибаюсь, эти господа весьма суровы в отношении подобного рода происшествий?.. - Господи! Какого ответа вы от меня ждете? Мегрэ вроде бы смотрел на нее, во всяком случае, так казалось со стороны, хотя на самом деле вот уже несколько минут он исподволь наблюдал за одетой в траур юной свояченицей. Она больше не плакала. Хладнокровие вернулось к ней. Комиссара удивили ее твердый взгляд, строгие и решительные черты лица. Перед ним стояла не рыдающая девушка, но молодая женщина, несмотря на свой юный возраст, умеющая слушать, слышать, замечать, подозревать и строить предположения. Нет, ошибки быть не могло. Что-то в их взаимном обмене репликами поразило ее, и теперь она пристально вслушивалась, стараясь ни слова не упустить из того разговора, который продолжался вокруг нее. - Вы носите траур? - обратился он к ней. И хотя он обернулся к Еве, на его вопрос ответила Матильда: - Мы обе носим траур по матери, которая умерла полгода назад… Как раз с этого времени сестра и живет с нами… - Вы работаете? - снова спросил Мегрэ Еву. И снова вместо нее ответила сестра: - Она работает машинисткой в страховой компании на бульваре Осман. - Последний вопрос. Поверьте, мне очень неловко… У вашего мужа имелся револьвер? - Да, он у него был… Только он его практически никогда не носил с собой… Он и сейчас должен валяться в ящике тумбочки. - Будьте так любезны, проверьте, пожалуйста, на месте ли он. Она поднялась, прошла в комнату и щелкнула выключателем. Стало слышно, как она выдвигает ящик, как роется в лежащих там предметах. Когда она вернулась, взгляд ее заметно помрачнел. - Его там нет, - не присаживаясь, сказала она. - Давно вы его там видели? - Самое большее несколько дней назад… Не могу сказать, когда именно… Пожалуй, позавчера, когда занималась большой уборкой… Ева приоткрыла было рот, но, несмотря на подбадривающий взгляд комиссара, промолчала. - Да… Должно быть, это было позавчера… - Сегодня вечером, когда ваш муж пришел ужинать, вы уже спали? - Я легла в два часа дня, потому что страшно устала… - Если бы он открыл ящик, чтобы достать револьвер, вы бы услышали? - Думаю, что услышала бы… - Есть ли в этом ящике вещи, которые могли ему понадобиться? - Нет… Там только лекарство, которое он принимает по ночам при сильных болях, упаковки старых таблеток да пара очков с разбитым стеклом… - Сегодня утром, когда он одевался, вы были в комнате? - Да… Я убирала постели… - Выходит, муж должен был взять револьвер или вчера, или позавчера вечером? И снова Ева сделала движение, собираясь заговорить. Она уже открыла рот. Но нет. Снова промолчала. - Мне остается лишь поблагодарить вас, мадам… Кстати, вам известна марка револьвера? - Это браунинг калибра 6,38 миллиметров. Номер вы найдете в его бумажнике, потому что у него было разрешение на оружие. Что в точности и подтвердилось. - Завтра утром, если вы не возражаете, в удобное для вас время за вами зайдет инспектор Лоньон, который ведет расследование по этому делу, и отвезет вас для опознания тела… - Когда ему будет угодно… Начиная с восьми утра… - Договорились, Лоньон? Они вышли и снова оказались на скудно освещенной лестничной площадке с потертым ковром и потемневшими стенами. Дверь за ними закрылась. Из квартиры не доносилось ни звука. Обе женщины хранили молчание. Они даже не обменялись ни единым словом. Уже на улице Мегрэ поднял голову к освещенному окну и пробормотал: - Теперь, когда мы их не слышим, ручаюсь, там будет жарко. За занавеской скользнула тень. Хоть и искаженный, в ней легко угадывался силуэт девушки, которая быстро шла через столовую. Почти сейчас же загорелось второе окно, и Мегрэ готов был поспорить, что Ева закрылась на двойной запор в своей комнате, а ее сестра напрасно пытается уговорить ее открыть дверь. Глава 2
Неудачи и обиды инспектора Лоньона
Странное существование он вел… Мегрэ напускал на себя ворчливый вид, хотя на самом деле не уступил бы сейчас свой стул даже в обмен на лучшее кресло в партере Оперы. Разве есть на земле место, где можно чувствовать себя больше дома, чем глубокой ночью в просторных помещениях полицейского управления? Настолько дома, что он скинул пиджак, снял галстук и расстегнул ворот рубашки. Чуть поколебавшись, сбросил и туфли, которые ему немного жали. В его отсутствие действительно звонили из Скотленд-Ярда. Сообщение передали Даниэлю, его племяннику, который как раз только что и доложил о нем. Мошенник, которым занимался Мегрэ, в Лондоне не появлялся уже больше двух лет, но, судя по последним данным, якобы мелькал в Голландии. Мегрэ связался с Амстердамом и теперь ждал, что ему сообщат из сыскной полиции Нидерландов. Время от времени он созванивался с инспекторами, которые следили за типом возле дверей его апартаментов в "Кларидже" и в гостиничном холле. Иногда, с зажатой в зубах трубкой, со взлохмаченными волосами, он приоткрывал дверь кабинета и окидывал взглядом длинный коридор, освещенный всего двумя ночниками; больше всего в эти минуты он походил на бравого селянина, озирающего ранним воскресным утром с порога собственного дома свой скромный садик. В конце коридора сидел за маленьким столиком под лампой с зеленым абажуром седой как лунь старик Жером, ночной сторож, прослуживший в заведении больше тридцати лет. Водрузив на нос очки в стальной оправе, он неизменно читал объемистый медицинский трактат, один и тот же, все эти годы. Читал он по слогам, как читают дети, и шевелил при этом губами. Время от времени, не вынимая рук из карманов, он заходил в кабинет инспекторов, расположенный в паре шагов от его собственного, где двое дежурных, в полурасстегнутых, как у него, рубашках, играли в карты, дымя сигаретами. Так он слонялся то туда, то сюда. Сразу за его кабинетом находилась узенькая клетушка, в которой стояла походная кровать. Пару-тройку раз он вытягивался на ней, но не смог даже задремать. Было жарко, несмотря на припустивший еще сильнее дождь, потому что за день солнце успело здорово нагреть помещение. Один раз Мегрэ уже подошел было к своему телефону, но в последний момент рука его, уже готовая снять трубку, замерла. Он побродил еще немного, вернулся к инспекторам, понаблюдал какое-то время за карточной игрой и еще раз приблизился к телефонному аппарату. Он напоминал маленького мальчика, который старается, но никак не может сдержать снедающего его желания. Если бы еще Лоньон не был таким недотепой! Хотя, разумеется, дело было не в Лоньоне. Мегрэ имел полное право взять в свои руки расследование дела с улицы Ламарк, мало того, он сгорал от соблазна именно так и поступить. И вовсе не потому, что считал это дело способным вызвать сенсацию. Арест мошенника, например, который по-прежнему не вызывал в нем ни малейшего интереса, произведет гораздо больший эффект. Но, как ни старался он отвлечься, у него перед глазами все так же вставали залитый дождем столбик вызова срочной полицейской помощи, тщедушное тело жалкого торговца бриллиантами, обе сестры и их квартира. Как бы это выразить? Это было одно из дел, самый аромат которого нравился ему с самого начала. Ему хотелось вдыхать его вновь и вновь, чтобы, насквозь пропитавшись им, дождаться минуты, когда истина явится сама собой. И тут подворачивается этот бедолага Лоньон! Лоньон, который, в сущности, был лучшим, во всяком случае, самым добросовестным из всех инспекторов, добросовестным настолько, что от него просто тошнило. Неудачи, сыпавшиеся на Лоньона с завидным постоянством, в конце концов превратили его в озлобленное существо, напоминающее всеми гонимого шелудивого пса. | 
