- Поди сюда… Никто не выходил? На четвертый этаж никто не поднимался? - Никто, господин Мегрэ… Я шел по лестнице за всеми, кто заходил в дом. Да и тех было мало. Одни поставщики… - Мадам Голдфингер все еще в постели? - Наверное. А вот молодая сестрица куда-то ушла. За ней пошел Марсак, мой коллега. - Она взяла такси? - Дождалась автобуса на углу улицы. Мегрэ зашел в дом, не останавливаясь, миновал каморку консьержки, поднялся на четвертый этаж и позвонил в ту дверь, что располагалась справа. Раздался звонок. Он напряг слух и даже приложил ухо к двери, но не уловил ни малейшего звука. Тогда он позвонил второй раз и третий. Вполголоса произнес: - Полиция!.. Он, конечно, знал, что мадам Голдфингер лежала в постели, но не настолько же она была больна, чтобы не суметь встать и ответить, хотя бы через запертую дверь. Он быстренько спустился на первый этаж. - Госпожа Голдфингер никуда не выходила, верно? - Нет, месье… Она больна. Утром к ней приходил доктор. Вот сестра ее, та действительно ушла… - У вас есть телефон? - Нет. Но вы можете позвонить из бара, который держит овернец, это всего в паре шагов отсюда. Он поспешил в бар, спросил номер Голдфингера и долго слушал, как в пустоте квартиры трезвонит телефонный звонок. Лицо Мегрэ в ту минуту выражало самую настоящую ярость. Он попросил соединить его со станцией прослушивания. - Какие-нибудь звонки в квартиру Голдфингера были? - Нет, ни одного. Ни одного звонка с той самой минуты, когда вы ночью оставили свое распоряжение. Да, кстати, инспектор Лоньон тоже… - Я знаю. Он был взбешен. Эта тишина никак не вязалась ни с одним из его предположений. Он снова пошел к дому 66-бис. - А ты уверен, что на четвертый этаж никто не заходил? - спросил он у дежурящего на улице инспектора. - Клянусь вам в этом. Я шел за каждым, кто входил в дом. Я даже составил список этих людей, как мне посоветовал сделать инспектор Лоньон. Ну и зануда же он, этот Лоньон! - Пошли со мной. Если понадобится, сходишь потом за слесарем. Наверное, поблизости есть какой-нибудь… Они поднялись на четвертый этаж. Мегрэ снова позвонил. Вначале было тихо. Потом ему показалось, что в глубине квартиры кто-то задвигался. Он повторил: - Полиция! - Секундочку! - ответил им голос издалека. Секундочка продлилась не меньше трех минут. Неужели на то, чтобы накинуть халат, сунуть ноги в тапочки и даже, в крайнем случае, ополоснуть водой лицо, нужно целых три минуты? - Это вы, господин комиссар? - Да, это я. Мегрэ. Щелкнул отодвигаемый засов, заскрежетал ключ в замочной скважине. - Простите меня… Я, наверное, заставила вас долго ждать? Он подозрительно и настойчиво переспросил: - Что вы имеете в виду? Заметила ли она, что ляпнула глупость? Затем она пролепетала заспанным голосом, который, на взгляд комиссара, казался чересчур уж заспанным: - Не знаю… Я спала… Я приняла сильное снотворное, чтобы уснуть… Сквозь сон мне казалось, я слышала звонок… - Какой звонок? - Сама не пойму… Может быть, это мне просто снилось… Входите, пожалуйста… Сегодня утром я была не в состоянии поехать с вашим инспектором. У меня сидел врач… - Я знаю. Мегрэ закрыл за собой дверь, оставив агента на лестничной площадке, и принялся мрачно осматривать все вокруг. На Матильде был все тот же голубой халат, который он видел накануне вечером. Она сказала: - Вы мне позволите пойти прилечь? - Прошу вас… В столовой на столе все еще стояла чашка из-под кофе с молоком, лежали хлеб и масло, видимо, остатки завтрака Евы. В своей неприбранной комнате мадам Голдфингер с болезненным стоном опустилась на постель. Что тут было не так? Он обратил внимание, что женщина улеглась прямо в халате. Это, конечно, могло быть вызвано стыдливостью. - Вы долго простояли на площадке?.. - Нет… - А по телефону не звонили? - Нет… - Странно… Мне снился какой-то настойчивый телефонный звонок… - В самом деле? Отлично. Теперь он понял, что его поразило. У этой женщины, которая утверждала, что только что едва пробудилась от глубокого сна, и не просто сна, а от вызванного снотворным наркотического забытья, у этой женщины, которая, по словам ее врача, всего три часа назад пребывала в состоянии нервного расстройства, волосы были уложены в аккуратную прическу, как если бы она собиралась в гости. Было и еще кое-что. Чулок. Шелковый чулок, чуть выглядывавший из-под простыни. Допустить, что он торчал там со вчерашнего вечера? Мегрэ уронил трубку и наклонился ее поднять, что позволило ему удостовериться, что под кроватью второго чулка не было. - У вас есть для меня новости? - Самое большее, что я могу, это задать вам еще несколько вопросов… Минутку… Где ваша пудра? - Какая пудра? - Рисовая. Ее лицо покрывал свежий слой пудры, но в комнате комиссар не видел ничего похожего на коробку с пудрой. - На столике в туалетной комнате… Вы об этом говорите из-за того, что я заставила вас ждать? Клянусь вам, когда я услышала звонок, то совершенно машинально слегка привела себя в порядок… Мегрэ так хотелось буркнуть: "Неправда!" Но вслух он сказал: - Ваш муж застраховал свою жизнь? - Он оформил страховку на триста тысяч франков в тот год, когда мы поженились. Позже он оформил еще одну, чтобы довести общую сумму до миллиона… - Давно он это сделал? - Полисы лежат в секретере, у вас за спиной… Откройте его… Он не заперт. Полисы в левом ящике. Два полиса одной и той же компании. Первый составлен восемь лет назад. Мегрэ сейчас же перевернул страницу, отыскивая статью, в наличии которой почти не сомневался. "В случае самоубийства…" Лишь несколько компаний выплачивают страховку в результате гибели от самоубийства. Именно так обстояло дело и в данном случае, правда, с одной оговоркой: деньги могли быть выплачены, если самоубийство совершится не раньше, чем через год после подписания полиса. - Второй страховой документ, на сумму в семьсот тысяч франков, содержал аналогичную статью. Мегрэ сразу взглянул на последнюю страницу, где стояла дата. Полис был подписан ровно тринадцать месяцев тому назад. - А ведь дела у вашего мужа в ту пору шли далеко не блестяще… - Знаю… Я не хотела, чтобы он оформлял страховку на такую крупную сумму, но он был убежден, что серьезно болен, и рассчитывал таким образом обеспечить меня… - Я смотрю, все взносы уплачены в срок. Наверное, это давалось ему нелегко… В дверь позвонили. Мадам Голдфингер изобразила вялый жест, словно намереваясь подняться, но комиссар уже шел открывать. И очутился нос к носу с Лоньоном, у которого мгновенно кровь отлила от лица, а губы, дрожащие, словно у готового расплакаться ребенка, залепетали: - Извините, пожалуйста… - Напротив, это вы меня извините… Заходите, старина… Мегрэ все еще держал в руках полисы. Инспектор ткнул в них пальцем: - Мне не стоило приходить… Я ведь шел сюда как раз за этим… - В таком случае вместе и уйдем. - Раз вы сами пришли, мне, наверное, здесь больше делать нечего. Лучше мне пойти домой… И жена как раз приболела… В довершение всех несчастий Лоньона, ему попалась на редкость сварливая жена, которая через день изображала из себя больную, так что по вечерам инспектору приходилось еще и заниматься домашним хозяйством. - Уходим вместе, старина… Вот только шляпу свою заберу… Мегрэ чувствовал себя смущенным и готовым бормотать извинения. Он злился на себя за то, что обидел этого бедолагу, преисполненного лучших побуждений. Кто-то поднимался по лестнице им навстречу. Это возвращалась Ева. Бросив на них холодный взгляд, она, конечно, заметила и полисы у них в руках. Сухо кивнула и пошла дальше. - Идем, Лоньон. Думаю, здесь мы больше пока ничего не узнаем. Скажите, мадемуазель, когда состоятся похороны? - Послезавтра… Тело привезут сегодня во второй половине дня… - Благодарю вас… Занятная девушка. А ведь в нервном напряжении пребывала именно она, и это ее следовало бы уложить в постель с хорошей дозой снотворного. - Послушайте, Лоньон, старина… Мужчины спускались по лестнице гуськом, и Лоньон все вздыхал и качал головой: - Я ведь понял… С первой минуты понял… - Что вы поняли? - Что это дело не для меня… Я составлю для вас свой последний рапорт… - Да нет же, старина… Они уже шли мимо каморки консьержки. - Погодите минутку. Я только задам один вопрос этой славной женщине. Скажите, мадам, госпожа Голдфингер часто выходит из дому? - Утром ходит за покупками… После обеда иногда ходит в универмаг… Но не сказать, чтобы часто… - А гости к ней ходят? - Да можно сказать, никогда… Такие спокойные люди… - А живут они в этом доме давно? - Шесть лет… Если бы все жильцы были такие же… Лоньон стоял, мрачно насупившись и низко опустив голову. Он демонстративно не принимал никакого участия в разговоре, который его больше не касался. Еще бы! Сам шеф с набережной Орфевр перебежал ему дорогу! - А она всегда была такой домоседкой? - Да как сказать… Вот зимой одно время… Она чуть не каждый день после обеда куда-то уходила… Говорила, что ходит к подруге, которая ждала ребенка, чтоб та не скучала… - А вы эту подругу видели? - Нет. Они потом, наверное, поссорились… - Большое вам спасибо. А было это перед тем, как сюда переехала Ева, верно? - Да, примерно в это самое время мадам Голдфингер и перестала часто уходить из дому. - А вас это не удивляло? Наверное, консьержка что-то припомнила. На какой-то миг взгляд ее застыл, но почти тотчас же она отрицательно покачала головой: - Да нет… Ничего же не случилось… - Спасибо вам! На улице по-прежнему дежурили два инспектора, делавшие вид, что не знакомы друг с другом. - Инспектор, пойдемте-ка в "Маньер"… Я только позвоню и буду целиком в вашем распоряжении. - Как скажете… - вздохнул Лоньон, мрачнея еще больше. - Алло, Люка?! Ну как там наш Коммодор? - Доходит потихоньку… - Все такой же неприступный? - Он уже начинает страдать жаждой, да так, что слюнки текут… Думаю, он дорого дал бы за кружку пива или коктейль… - Получит, когда расколется. Ну, пока… Он вернулся к Лоньону и обнаружил, что тот, пристроившись за мраморным столиком кафе, уже составляет на фирменном бланке "Маньер" прошение об отставке, выводя буквы красивым и четким почерком старшего сержанта. Глава 3
Слишком спокойная жиличка и господин, родившийся отнюдь не вчера
Допрос Коммодора продолжался восемнадцать часов, прерываемый телефонными звонками в Скотленд-Ярд, в Амстердам, Базель и даже в Вену. Кабинет Мегрэ, заставленный пустыми стаканами и тарелками из-под сандвичей, с полом, усыпанным пеплом от трубочного табака, с разбросанными повсюду бумагами, напоминал теперь солдатскую караулку. На рубашке комиссара, хоть он и скинул пиджак с самого начала, расползались под мышками широкие полукружья пота. Поначалу он обращался со своим именитым клиентом по-джентльменски. К концу он уже тыкал ему, как обыкновенному карманнику или своему подчиненному: - Слушай, старик… Между нами, ты ведь хорошо знаешь… Его совершенно не интересовало то, чем он сейчас занимался. И может быть, именно поэтому ему таки удалось дожать мошенника, отличавшегося завидным упрямством. Тот просто ничего не понимал, глядя, как комиссар с увлечением отвечает на телефонные звонки или звонит сам, обсуждая дела, которые не имели к нему никакого отношения. И все это время делом, к которому рвалось сердце Мегрэ, занимался Лоньон. - Понимаете, старина, - сказал он ему еще в "Маньере", - чтобы распутать эту историю, необходим человек, живущий здесь же, в этом квартале, то есть такой человек, как вы… Вы лучше кого бы то ни было знаете и местных жителей, и местные особенности… Если я и позволил себе… Это был бальзам. Целебная мазь. Много-много целебной мази, призванной исцелить раны, нанесенные самолюбию инспектора Недотепы. - Голдфингера убили, верно? - Раз вы говорите… - И вы тоже так думаете… Это одно из самых изящных преступлений за все время моей работы. Полиция в роли свидетеля самоубийства! Ловко задумано! Я ведь сразу заметил, старина, что вас это поразило с самого начала… Центральный полицейский участок как будто сам присутствовал на месте, где случилось самоубийство… Но вот следы глушителя… Вы сразу подумали, что что-то не так, едва Гастин-Ренетт прислал вам свой отчет… Из револьвера Голдфингера была выпущена всего одна пуля, и револьвер в момент выстрела был снабжен глушителем… Иначе говоря, мы услышали другой выстрел, второй выстрел, произведенный из другого оружия… Вы поняли это так же хорошо, как и я. Кто такой был Голдфингер? Несчастный бедолага, которому не сегодня-завтра грозило разорение… Действительно, бедолага, и у Лоньона имелись тому доказательства. На улице Лафайет о покойном говорили с симпатией, но и с некоторой долей презрения. У них не принято жалеть людей, которые позволяют себя дурить. А он не раз оказывался в дураках! С рассрочкой на три месяца продал камни ювелиру из Беконле-Брюийер, почтенному отцу семейства, одному из тех, про кого говорят "живым в рай попадет", а тот возьми и на старости лет свяжись с какой-то девицей, даже не хорошенькой… Быстренько перепродал его камешки и вместе с любовницей удрал за границу. В кассе Голдфингера засияла дыра в сотню тысяч франков, которую он больше года пытался заткнуть, да так и не заткнул. - Как видите, Лоньон, настоящий бедолага… Бедолага, который себя не убивал… Доказательство тому - глушитель. Бедолага, которого подло убили… Которого подстрелил какой-то мерзавец. Вы ведь с этим согласны? А жена его получит миллион… Не стану давать вам советов, потому что вы знаете все не хуже меня… Предположим, что мадам Голдфингер вошла в сговор с убийцей. Ведь кто-то должен был передать ему оружие, хранившееся в ящике тумбочки… После убийства им наверняка хотелось переговорить, хотя бы для того, чтобы успокоить друг друга… Но из дому она не выходила. И никто ей не звонил… Понимаете? Я уверен, что вы, Лоньон, меня понимаете. Двое инспекторов на улице. Постоянный контроль со станции прослушивания… Поздравляю вас, вы догадались! А страховка?.. И тот факт, что прошел всего месяц с момента, когда страховая сумма могла быть выплачена?! Так что действуйте, старина! Я занимаюсь еще одним делом, которое требует моего присутствия, так что, кроме вас, нет никого, кто смог бы лучше довести эту историю до конца… Вот так он и уломал Лоньона. Тот, правда, все еще вздыхал: - Я буду по-прежнему посылать вам те же отчеты, что и своему вышестоящему начальству… И Мегрэ в своем кабинете чувствовал себя чем-то вроде пленника, почти такого же, как Коммодор. Информацию по делу об убийстве на улице Ламарк, единственному, которое его занимало, оставался только телефон. Время от времени ему звонил Лоньон, демонстрируя красоты бюрократического стиля: - Имею честь доложить… Оказывается, между сестрами разыгралась сцена, отголоски которой были слышны на лестнице. К вечеру Ева решила отправиться ночевать в отель "Альсен", что на углу площади Константен-Пекер. - Можно подумать, что они просто ненавидят друг Друга! - Черт побери! - Не спуская глаз со своего совершенно одуревшего Коммодора, Мегрэ говорил: - Поскольку одна из сестер действительно любила Голдфингера, то выходит, что это была младшая сестра… Можете не сомневаться, Лоньон, она-то все поняла… Теперь остается узнать, каким образом убийца связывался с мадам Голдфингер. Телефон исключается, станция прослушивания в этом уверена… За пределами дома она с ним тоже не встречалась… Ему звонила мадам Мегрэ: - Когда ты придешь? Ты забыл, что уже сутки не спал в нормальной постели?.. Он отвечал: - Скоро буду… И принимался в двадцатый, в тридцатый раз задавать Коммодору одни и те же вопросы, пока тот не изнемог и не сдался. - Уводите его, ребятки, - обратился он к Люка и Жанвье. - Нет, погодите-ка… Зайдите сначала в кабинет инспекторов… Их собралось человек семь или восемь плюс сам Мегрэ, от усталости едва державшийся на ногах. - Слушайте-ка, детки… Помните, как умер Стан в пригороде Сент-Антуан?.. Ну так вот… Что-то я никак не могу вспомнить… У меня это имя прямо на языке вертится… Надо чуть-чуть поднатужиться, и оно всплывет… | 
