Глава 4
Рисунки на стене
В этот миг что-то изменилось вокруг. Мегрэ почувствовал это сразу, хотя и не мог бы сказать, что именно. Все вокруг будто слегка сдвинулось с привычных мест, поменяло обличье. По-иному зазвучали слова, новый, скрытый смысл обрели жесты и движения хозяев. Быть может, причиной тому была молодая женщина в ее необычном одеянии, а быть может, странная обстановка ателье. В огромном камине из белого камня, потрескивая, пылали поленья, языки пламени напоминали пляшущих домовых. Теперь комиссар понял, почему занавеси в ателье, которое просматривалось из окон Маринетты Ожье, были почти всегда задернуты. Комната была застеклена с двух сторон, что позволяло выбрать нужное освещение. Шторы из черного выцветшего плотного репса сели от частой стирки и слегка расходились посередине. Все здесь казалось неожиданным. Особенно бросились в глаза Мегрэ обе поперечные стены - чисто выбеленные и совершенно голые - и языки пламени в камине, занимавшем добрую половину одной из них. Когда он вошел, мадам Йонкер стояла с кистью у мольберта - значит, балуется живописью. Но почему же не видно ее картин на стенах? Почему они не лежат на полу или не стоят по углам, приставленные друг к другу, как это обычно бывает в ателье художников? Нет, ничего нет - ни на стенах, ни на отлакированном паркете. Около мольберта на изящном круглом столике - тюбики с красками. Чуть поодаль другой столик из светлого дерева - кажется, первый в этом доме предмет обихода, не имеющий музейной ценности. На нем навалом склянки, жестянки, тряпки. Ну, что тут еще есть? Два старинных шкафа, стул, кресло с полинявшей обивкой. Мегрэ все еще не мог понять, что именно его здесь встревожило, но был готов к любым сюрпризам. Слова голландца, обращенные к жене, заставили его еще больше насторожиться: - Комиссар пришел не для того, чтобы любоваться моей коллекцией. Как ни странно, он хочет потолковать с нами о ревности. Его, видишь ли, удивляет, что не все женщины ревнивы. Это могло сойти за банальность, произнесенную в столь свойственном Йонкеру ироническом тоне, но Мегрэ понял, что голландец подает жене сигнал, и мог бы поклясться, что та едва уловимым движением век дала понять, что приняла это к сведению. - У вас ревнивая жена, господин Мегрэ? - спросила она. - Признаться, она еще не давала мне повода подумать над этим. - Наверное, через ваш кабинет проходит много женщин? Может ли это быть! Ему показалось, что и эти слова - сигнал, но только адресованный ему. Он постарался припомнить, не приходилось ли ему встречаться с этой женщиной на Кэ-дез-Орфевр. Их взгляды встретились. На ее прекрасном лице застыла вежливая улыбка хозяйки дома, принимающей гостей. Но ему казалось, что в огромных черных глазах с трепещущими ресницами он вот-вот прочтет что-то совсем иное. - Вы ведь француженка? - спросил Мегрэ. - Норрис вам уже об этом сказал? Вопрос прозвучал совершенно естественно. Может быть, зря он ищет в нем скрытый смысл? - Я знал это до прихода сюда. - О, значит, вы наводили о нас справки? - заметил голландец. От его прежней непринужденности не осталось и следа. Это был уже не тот Йонкер, который высокомерно говорил с Мегрэ в своем кабинете и потом издевался над ним, разыгрывая роль гида в музее. - Ты устала, дорогая? - спросил он. - Не пойти ли тебе отдохнуть? Новый сигнал? Или приказ? Сбросив свою белую ряску, мадам Йонкер осталась в простом черном платье. Она сразу стала словно выше ростом, платье плотно облегало ее стройную фигуру и чуть полноватые формы женщины в расцвете лет. - И давно вы увлекаетесь живописью, мадам? - Среди такого множества картин трудно удержаться от искушения самой взяться за кисть. В особенности если муж ничем, кроме живописи, не интересуется, - уклончиво ответила она. - Конечно, не мне тягаться с великими мастерами, чьи полотна постоянно у меня перед глазами. Я могу позволить себе лишь абстрактную живопись. Только, ради бога, не спрашивайте, что означает моя мазня… Мегрэ внимательно прислушивался к ее речи, стараясь не упустить малейших нюансов. - Вы родились в Ницце? - И об этом вам известно? И тут, пристально глядя ей в глаза, он нанес хорошо рассчитанный удар. - У меня есть любимые места в этом городе, например церковь святого Репарата. Она не вздрогнула, не покраснела, но по каким-то неуловимым признакам он понял, что попал в цель. - Я вижу, вы хорошо знаете город… Одно упоминание о церкви святого Репарата вызывало в памяти старую Ниццу, узкие улочки, куда почти никогда не проникает солнце и где круглый год на веревках, протянутых между домами, сушится белье. Теперь он был почти уверен, что она родилась именно там, в этих кварталах бедноты, где в полуразвалившихся домишках ютится по пятнадцать-двадцать семей в каждом, а на лестницах и во дворах кишмя кишит детвора. Ему показалось даже, что между ними установился своеобразный молчаливый контакт, словно на глазах у мужа, от которого все эти тонкости начисто ускользнули, они обменялись тайным масонским приветствием. Комиссар Мегрэ был большим человеком в уголовной полиции, но вышел он из народа. Мадам Йонкер жила среди картин, достойных Лувра, одевалась у дорогих портных, устраивала роскошные приемы в Манчестере и Лондоне, носила бриллианты и изумруды, но выросла она на мостовых старой Ниццы, под сенью церкви святого Репарата. И Мегрэ не удивился бы, узнав, что она когда-то торговала цветами на площади Массена. Оба поняли это и, поняв, вошли в новую роль - теперь за репликами, которыми они обменивались, скрывалось нечто совсем иное, и эти невысказанные слова не имели ни малейшего отношения к отпрыску голландских банкиров. - Великолепное ателье! - сказал Мегрэ. - Ваш супруг оборудовал его для вас? - Нет, что вы! Он строил этот дом еще до знакомства со мной! В те времена у моего мужа была в подругах настоящая художница. Ее полотна до сих пор выставляют в картинных галереях. Он истратил на нее кучу денег, и я спрашиваю себя иногда, почему он на ней не женился? Может, она была уже не так молода? Что вы на это скажете, Норрис? - Сейчас уж не помню… - Вы только полюбуйтесь, как он воспитан, как деликатен! - Но, мадам, вы не ответили на мой вопрос, давно ли вы увлекаетесь живописью? - Не очень… несколько месяцев… - И большую часть времени вы проводите здесь, в ателье? - Да. О, это настоящий допрос! - воскликнула она в шутливом тоне. - Судя по тому, как вы спрашиваете, вы плохо знаете женщин. Ведь я хозяйка в этом доме. Спросите меня, чем я была занята вчера в это время - вряд ли я отвечу. Я, надо вам сказать, большая лентяйка, и мне кажется, что у лентяев время бежит куда быстрее, чем у занятых людей. Большинство, правда, считают, что наоборот… Просыпаюсь я поздно, люблю понежиться в постели; пока встану, пока поболтаю с горничной, а там кухарка приходит за распоряжениями… Глядишь, уже обедать пора, а я еще толком не проснулась. - Вы слишком разговорчивы и откровенны сегодня, - заметил Йонкер. - Хм, я до сих пор и не подозревал, что можно рисовать по вечерам… сказал Мегрэ. На этот раз супруги явно переглянулись. Голландец нашелся первым. - Импрессионисты - эти фанатики солнца - возможно, согласились бы с вами, а вот модернисты предпочитают искусственное освещение. По их мнению, оно обогащает палитру множеством полутонов и оттенков. - Так поэтому, мадам, вы и рисуете ночами? - повторил Мегрэ свой вопрос. - Смотря по настроению… - Бывает, что настроение приходит после ужина, и вы простаиваете у мольберта до двух ночи, - не унимался комиссар. - От вас решительно ничего не скроешь, - мадам Йонкер произнесла это с вымученной улыбкой. Мегрэ кивнул на черный занавес, которым была задернута застекленная стена, выходившая на авеню Жюно. - Занавес, как видите, закрывается неплотно. Я уже говорил вашему мужу, что на любой улице среди жильцов найдется хоть один, страдающий бессонницей. Интеллигенты в таких случаях читают или слушают музыку, ну, а люди попроще сидят у окна… Теперь Йонкер полностью передавал слово жене, словно чувствуя, что почва ускользает у него из-под ног. Пытаясь скрыть тревогу, он прислушивался к разговору с напускным безразличием и пару раз даже отходил к окну, погружаясь в созерцание панорамы Парижа. Небо все больше прояснялось, на западе сквозь облака уже проглядывало заходящее багровое солнце. - В этих шкафах вы храните свои полотна? - спросил Мегрэ. - Нет… Хотите в этом убедиться?.. Не стесняйтесь, я все понимаю, такая уж ваша служба? Она открыла один из шкафов: он оказался доверху набит рулонами бумаги, тюбиками масляных красок, какими-то склянками и коробками. Все было в полном беспорядке, как и на столике. Зато во втором шкафу лежали лишь три холста с подрамниками, на которых еще сохранились этикетки соседнего магазина на улице Лепик. - Вы разочарованы? Ожидали увидеть здесь человеческий скелет? - сказала мадам Йонкер, намекая, очевидно, на известную английскую пословицу, гласящую, что в каждом доме есть свои тайны - "свой скелет в платяном шкафу". - Для скелета нужен покойник, а Лоньон пока еще не отдал богу душу в Биша, - нахмурившись, возразил Мегрэ. - О ком это вы говорите? - спросила мадам Норрис. - Об одном инспекторе… А скажите, мадам, вы уверены, что в тот момент, когда раздались выстрелы, точнее говоря, три выстрела, вы находились в своей комнате? - А не кажется ли вам, господин Мегрэ, - не выдержал Йонкер, - что на сей раз вы зашли слишком далеко?.. - В таком случае ответьте на этот вопрос сами. В самом деле, ваша супруга посвящает часть своего времени живописи, чаще всего она рисует по вечерам и, случается, проводит в ателье чуть ли не всю ночь. Но странное дело - здесь почти пусто: ни мебели, ни картин… - Разве во Франции есть особый закон о том, как художникам надлежит обставлять студии? - поднял брови голландец. - Где вы видели студию, в которой не было бы ни одного полотна, законченного или незаконченного? Хотелось бы знать, мадам, что вы делаете со своими картинами? Она с надеждой посмотрела на мужа, как бы предоставляя ему самому найти подходящий ответ. - Поймите, Мирелла вовсе не считает себя художницей… Мегрэ впервые услышал ее имя. - К тому же она весьма взыскательна к себе и обычно уничтожает картину, не окончив ее… - Минуточку, господин Йонкер… Еще один вопрос - знаю, что надоел, но такой уж я дотошный. Мне случалось бывать в мастерских художников… Так вот скажите - как они уничтожают неудавшиеся картины? - Ну, разрезают их на куски, потом сжигают или выбрасывают в мусорный ящик. - А до этого? - То есть как "до этого"? Я вас не понимаю… - Неужели? Такой знаток, и не понимаете! А подрамники? Что, их тоже каждый раз выбрасывают? У вас, наверное, так - ведь в этом шкафу три новехоньких подрамника. - Моя жена раздает иногда свои картины друзьям, те, которые ей более или менее удались… - Не те ли, за которыми кто-то приезжает по вечерам? - Когда по вечерам, когда днем. Какая разница?.. - Стало быть, вашей супруге картины удаются гораздо чаще, чем она говорила только что… - Иногда увозят и другие картины - у меня их много! - Я вам еще нужна? - спросила мадам Йонкер. - Может быть, спустимся вниз? Выпили бы кофе или чаю? - Благодарю, мадам, только не сейчас. Ваш супруг любезно согласился показать мне свой дом, но до сих пор не сказал, что находится за этой дверью, - Мегрэ указал на темную дубовую дверь в глубине ателье. - Как знать, не обнаружим ли мы там сохранившиеся образцы вашего творчества? Атмосфера накалялась: казалось, что даже воздух в комнате наэлектризован. Голоса звучали приглушенно, отрывисто. - Боюсь, что нет, господин Мегрэ, - сказал Йонкер. - Вы уверены? - Да, уверен. Долгие месяцы, а то и годы прошли с тех пор, как я в последний раз отпирал эту дверь. Когда-то это была комната женщины, о которой вам уже говорила жена. Ну, той самой художницы… Там мы… она, одним словом, она любила отдохнуть там, в перерывах между работой… - Ах, вот как! И теперь комната стала для вас неприкосновенной святыней! Надо же! До сих пор не можете забыть? Мегрэ умышленно перешел на этот тон, надеясь вывести голландца из равновесия. - Господин Мегрэ, если я нагряну к вам в дом, начну рыскать по углам и докучать вашей жене вопросами, то, смею вас заверить, многое в вашей личной жизни покажется весьма странным, чтобы не сказать больше. У каждого из нас, изволите ли видеть, свой образ мыслей и свой быт, недоступный пониманию посторонних. Дом этот обширен… Меня мало что интересует, кроме моих картин. В свете мы бываем редко… Моя жена, как вы уже знаете, балуется живописью… Удивительно ли, что она не придает большого значения судьбе своих картин: она вольна их сжечь, выбросить в мусорный ящик или подарить друзьям… - Друзьям? Каким друзьям? - Я вам уже сказал и сейчас могу только повторить: было бы непорядочно и бестактно с моей стороны впутывать совершенно непричастных людей в неприятности, которые обрушились на меня только из-за того, что вчера ночью какие-то неизвестные стреляли у нас на улице… - Ну ладно, давайте все-таки вернемся к этой двери… - Не знаю, сколько комнат в вашей квартире, господин Мегрэ, в моем доме их тридцать две. Я держу прислугу - четырех человек. Горничных мы иногда меняем - некоторые из них нескромны и позволяют себе слишком много. Человек нашего круга не удивился бы, узнав, что кто-то из прислуги потерял ключ от одной из комнат… - И вы до сих пор не заказали другого? - Мне это не пришло в голову. - Вы уверены, что в доме нет запасного ключа? - Насколько мне известно - нет… Впрочем, может быть, он где-то здесь и, возможно, найдется когда-нибудь в самом неожиданном месте… - Вы позволите мне отсюда позвонить? - сказал Мегрэ, подходя к телефону на столике. Еще раньше комиссар заметил телефонные аппараты почти во всех комнатах: безусловно, в доме был свой коммутатор. - Что вы собираетесь делать? - спросил Йонкер. - Вызвать слесаря. - Я не потерплю этого, господин Мегрэ. Мне кажется, вы превышаете свои полномочия! - В таком случае мне придется позвонить в прокуратуру и запросить ордер на обыск… Супруги снова переглянулись. Потом Мирелла молча пододвинула к шкафу табурет, стоявший у мольберта, влезла на него и, пошарив наверху, тут же спрыгнула на пол, держа в руках ключ. - Видите ли, господин Йонкер, меня особенно поразила одна деталь, вернее, две аналогичные детали. В дверях ателье врезан замок не изнутри, а снаружи: это не совсем обычно, - сказал Мегрэ. - А пока вы говорили со мной, я обратил внимание, что и в той комнате, о которой шла речь, замок снаружи… Удивительное совпадение, не правда ли? - Удивляйтесь на здоровье, господин Мегрэ. Вы, как вошли в дом, так и не перестаете удивляться! Еще бы, наш образ жизни вам в диковинку. Куда уж тут понять? - Как видите, я стараюсь по мере сил, - вздохнул Мегрэ. Мадам Йонкер протянула комиссару ключ. Он взял его и направился к закрытой двери. Супруги Йонкер не двинулись с места; они напоминали сейчас две статуи, выставленные в огромной мастерской. Мегрэ открыл дверь. - Так когда же вы открывали эту дверь в последний раз? - Это неважно, - бросил Йонкер. - Вас, мадам, почему - вы, наверное, догадываетесь, я не прошу заходить сюда, но вас, сударь, я попросил бы подойти поближе… Голландец направился к Мегрэ, изо всех сил стараясь сохранить свое обычное достоинство. - Заметьте, пол здесь чист, ни следа пыли. Это во-первых! Притронетесь к полу - и вы убедитесь, что кое-где паркет еще сырой - стало быть, пол мыли недавно… Кто-то убирал эту комнату сегодня утром или самое позднее вчера ночью. Спрашивается - кто? - Во всяком случае, я никого сюда не посылала, - услышал Мегрэ голос Миреллы. - Можете спросить об этом у горничных. Разве что муж распорядился, Комната оказалась небольшой. Из ее единственного окна, как и в мастерской, открывался вид на Париж. Старенькие цветастые занавески были перепачканы краской. В некоторых местах на них сохранились еще цветные отпечатки пальцев. Комиссар готов был поклясться, что кто-то малевал здесь пальцем и вытирал потом руки о занавеску. В углу стояла железная кровать с матрацем, но без простыней и одеяла. Однако внимание Мегрэ привлекли прежде всего стены грязно-белого цвета, сверху донизу покрытые рисунками, мягко говоря, весьма фривольного свойства. "Заборная живопись, - мелькнуло у Мегрэ, - как в общественной уборной". | 
