Когда он позвонил в единственную на этаже дверь, перед ним мгновенно возник дворецкий в белой куртке - будто подкарауливал. - Я к мосье Парандону… У нас встреча… - Сюда, комиссар - Дворецкий с достоинством взял у него шляпу и провел в библиотеку, какой Мегрэ в жизни не видел. Стены длинной высокой комнаты сплошь сверху донизу были уставлены книжными полками. Выделялся лишь мраморный камин, на котором стоял бюст мужчины средних лет. Все тома были в отличных переплетах, чаше всего красных. Из мебели в комнате ничего не было, кроме длинного стола, двух стульев и одного кресла. Мегрэ с удовольствием пробежал бы взглядом книжные полки, но к нему уже направлялась молодая секретарша в очках: - Позвольте, я провожу вас, мосье комиссар. Сквозь окна в три метра высотой в комнату врывалось солнце, играло на плюше, на мебели, на картинах. Начиная с коридора, повсюду были расставлены старинные столики с гнутыми ножками, стильная мебель, бюсты, портреты знатных господ в костюмах разных эпох. Молодая девушка толкнула светлую дубовую дверь, и мужчина, сидевший за письменным столом, тут же поднялся навстречу гостю. Он был тоже в очках с очень толстыми стеклами. - Спасибо, мадемуазель Ваг. Хозяину пришлось проделать довольно длинный путь, поскольку кабинет был таким же просторным, как библиотека и приемная. И здесь стены были заставлены книжными шкафами, висело несколько портретов, и солнце делило комнату на светлые и темные ромбы. - Вы даже не представляете, как я рад видеть вас, мосье Мегрэ… Он протянул руку, маленькую белую руку - пухлую, словно без костей. По контрасту с обстановкой человек казался еще меньше, чем был на самом деле: миниатюрное, почти хрупкое и необычно подвижное существо. Но нет, худощавым его, пожалуй, назвать было нельзя. Напротив того, он казался скорее округлым, и все-таки ощущение невесомости, хрупкой неустойчивости оставалось. - Проходите сюда, прошу вас… Пожалуйста, садитесь, где вам удобнее! И он указал на рыжеватое кожаное кресло у письменного стола. - Думаю, здесь будет лучше всего… Я ведь туговат на ухо. И верно сказал Бувье, что Парандон - человек без возврата. В его голубых глазах, во всем облике сквозило что-то детское, и он прямо с восхищением смотрел на комиссара. - Вы даже не представляете, как часто я думал о вас… Когда вы расследуете очередное дело, я пожираю огромное количество газет, чтобы ничего не упустить… Можно даже сказать, что я слежу за вашими выводами. Мегрэ чувствовал себя неловко. Он свыкся, в конце концов, с любопытством публики, но энтузиазм такого человека, как Парандон, явно его смущал. - Я делаю выводы, какие на моем месте сделали бы все и каждый. - Каждый, может быть… Но понятие "все" не существует… Это миф… А вот уголовный кодекс, судьи, присяжные - это уже не миф. И те же самые присяжные, которые еще вчера были как все, сегодня, попадая в зал заседаний, становятся совсем иными. На Парандоне был темно-серый костюм. И оттого, что этот маленький человек был одет в темное, он выглядел еще нелепей за огромным письменным столом. И все же он не казался смешным. И совсем не наивное выражение скрывалось в его взгляде за толстыми очками. В школьные годы Парандон, быть может, страдал оттого, что его называли недомерком, но потом смирился и теперь походил на добродушного гнома, который должен сдерживать свою порывистость. - Можно задать вам нескромный вопрос?.. В каком возрасте вы стали понимать людей?.. Я имею в виду тех, кого называют преступниками… Зардевшись от смущения, Мегрэ пробормотал: - Не знаю… Я даже не уверен, что понимаю их… - Как же!.. Что вы!.. И они это прекрасно чувствуют… Это, если хотите знать, одна из причин, побуждающих к признанию… - Но ведь так бывает и у моих коллег. - Я мог бы доказать обратное, напомнив вам немало фактов, но не буду вам надоедать… Вы учились на медицинском, не так ли? - Да, но только два года… - Судя по тому, что я читал, вам пришлось после смерти отца бросить занятия и перейти на службу в полицию. Положение Мегрэ становилось все более и более щекотливым, почти смешным. Ведь он явился сюда, чтобы задавать вопросы, а вместо этого допрашивали его самого. - Эта перемена не говорит о вашем двойном призвании, - продолжал Парандон, - а скорее о разных воплощениях одной и той же личности. Простите меня… Я буквально с ходу на вас набросился… Но я ожидал вас с таким нетерпением… Я готов был бежать к двери, как только услышал ваш звонок, но жена была бы недовольна, она старается соблюдать этикет. Последние слова он произнес полушепотом и, указывая на портрет, на котором во весь рост был изображен важный чиновник в судейской мантии, выдохнул: - Мой тесть… - Председатель кассационного суда Гассен де Болье. - Вы знаете? Теперь Парандон казался Мегрэ настолько ребячливым, что он предпочел признаться: - Перед тем, как прийти к вам, я навел справки… - Вам отзывались о нем плохо? - Говорили, будто это был видный деятель… - Вот-вот! Видный деятель!.. Вы читали труды Анри Эя?.. - Просматривал его учебник психиатрии. - А Санжэ?.. Леви-Валанси?.. Максвелла?.. И он указал рукой на книжную полку, на которой красовались эти авторы - психиатры, никогда не занимавшиеся морским правом. Мегрэ успел заметить на корешках книг и другие имена; фамилии одних встречались ему в известиях международного общества криминологии, работы других ему действительно доводилось читать. Лагаш, Рюиссан, Жениль-Перрен… - Вы не курите? - вдруг спросил с удивлением хозяин. - А я-то считал, что у вас всегда в зубах трубка. - Если позволите… - Чего бы вам предложить? Коньяк у меня заурядный, зато арманьяк[4] сорокалетней выдержки. Он быстро подошел к стене, где между рядами книг был вделан бар. Там стояло десятка два бутылок и рюмки разных размеров. - Спасибо… Но совсем немножко… - Моя жена разрешает мне один глоток, да и то лишь в торжественных случаях. Она считает, что у меня слабая печень. И вообще, послушать ее, так у меня нет ни одного здорового органа… Парандона это забавляло. Он говорил без всякой горечи. - За ваше здоровье! Если я задавал вам нескромные вопросы, то только потому, что очень интересуюсь шестьдесят четвертой статьей уголовного кодекса, которую вы знаете лучше меня. И правда, Мегрэ знал ее наизусть, часто вспоминал и без конца к ней возвращался. "Нет ни преступления, ни проступка, если во время совершения деяния обвиняемый был в состоянии безумия или если он был принужден к тому силой, которой он не мог противостоять". - Что вы об этом думаете? - спросил гном, наклонившись к Мегрэ. - Предпочитаю не быть судьей, и это избавляет меня от необходимости судить… - Вот это мне и хотелось от вас услышать… Когда в вашем кабинете находится обвиняемый или подозреваемый в преступлении, способны ли вы определить ту долю виновности, которая может быть ему вменена. - Очень редко… Психиатры впоследствии… - В этой библиотеке я собрал труды психиатров. В старину чаще всего отвечали виновен и удалялись со спокойной совестью. Но перечитайте, например, Анри Эя… - Знаю… - Вы говорите по-английски? - Очень плохо. - Знаете, что они называют "хобби"? - Да… Времяпрепровождение… Неоплачиваемая деятельность… Мания… - Так вот, мосье Мегрэ, мое хобби или, как некоторые говорят, моя мания - это статья шестьдесят четыре… Занимаюсь ею не я один… И эта знаменитая статья - содержится не только во французском кодексе… Сформулированная несколько иначе, она существует и в кодексе США, и в английском, и в германском, и в итальянском… Парандон все больше оживлялся. Его бледное лицо порозовело. С поразительной энергией он размахивал своими пухлыми ручками. - Таких, как я, - тысячи, что я говорю - десятки тысяч, и мы поставили своей задачей изменить эту постыдную шестьдесят четвертую статью, этот пережиток минувших времен. Речь здесь идет не о тайном обществе. В большинстве стран существуют официальные группировки, журналы, газеты… И знаете, что нам отвечают?.. И чтобы пояснить, "кто" отвечает, он вопросительно взглянул на портрет тестя: - Нам говорят: "Уголовный кодекс составляет единое целое. Если вы замените в нем хотя бы один камешек, все здание может рухнуть…" И нам возражают: "Если действовать по-вашему, то не судье, а врачу будет предоставлено право решать…" Я мог бы говорить об этом часами. Я посвятил этому вопросу много статей, и если это не будет с моей стороны дерзостью, я попрошу мою секретаршу вам их переслать… Вы знаете преступников, если можно так выразиться, из первых рук… Для судьи же это только существа, которых почти автоматически подводят под ту или иную статью. Вы меня понимаете? - Конечно… - За ваше здоровье… Он перевел дыхание и, казалось, сам был поражен, что так разошелся. - Ведь мало с кем я могу говорить настолько откровенно… Вас это не шокирует? - Нисколько… - Ба, да ведь я даже не спросил, зачем вы хотели меня видеть… Я был в таком восторге от предстоящей встречи, что об этом даже не подумал… И с иронией в голосе добавил: - Надеюсь, речь идет не о морском праве? - Мегрэ вытащил из кармана письмо: - Это послание я получил сегодня утром по почте. Оно без подписи, и я вовсе не уверен, что послано из вашего дома… Я только прошу вас внимательно с ним ознакомиться… Как ни странно, адвокат стал прежде всего ощупывать бумагу, как если бы у него было особенно развито чувство осязания. - Похоже, что моя… Такую легко не найдешь… В последний раз я просил своего гравера заказать у фабриканта… - Это-то обстоятельство и привело меня к вам. Парандон сменил очки, скрестил свои короткие ножки и стал читать, шевеля губами, а иногда бормоча отдельные слоги: "Скоро должно произойти убийство… Быть может, его совершит человек, которого я знаю, а может быть, и я сам…" Он внимательно перечел этот абзац. - Можно сказать, что тщательно подбиралось каждое слово, не так ли? - И мне так показалось. "…Она в каком-то смысле неизбежна…" - Эта фраза мне нравится меньше. Она слишком цветиста. - Потом, возвращая листок Мегрэ и снова сменив очки, произнес: - Любопытно… Этот человек не любил громких фраз и не терпел напыщенности. Любопытно… Этим и ограничивались его комментарии. - Меня поразила одна деталь, - пояснил Мегрэ. - Автор письма называет меня не просто комиссаром, как это делает большинство, а моим официальным титулом: Господин дивизионный комиссар. - Я об этом тоже подумал. Вы поместили объявление? - Да. Сегодня вечером оно появится в "Монд", а завтра утром в "Фигаро". Странно, что Парандон не был удивлен или, во всяком случае, не показывал виду. Он глядел в окно на узловатый ствол каштана, как вдруг его внимание привлек легкий шум. Но и это его не удивило, и, повернувшись к двери, он пробормотал: - Входи, дорогая… И, поднимаясь, добавил: - Знакомься: комиссар Мегрэ собственной персоной. Это была женщина лет сорока, элегантная, со стремительными движениями и быстрыми глазами. Коротким, цепким взглядом она окинула комиссара с ног до головы. И будь даже где-нибудь на его левом ботинке небольшое пятнышко, оно не ускользнуло бы от ее внимания. - Я очень рада, комиссар… Надеюсь, вы пожаловали к нам не для того, чтобы арестовать моего мужа? С его слабым здоровьем вам сразу бы пришлось определить его в тюремную больницу… В ее словах не чувствовалось подвоха. Она сказала это без злобы, с игривой улыбкой, но все же сказала. - Речь идет, конечно, о ком-нибудь из наших слуг? - Никаких жалоб я не получал. И кроме того, это входит в компетенцию полицейского участка вашего района. Она сгорала от нетерпения узнать причину его визита. Парандон понимал это не хуже, чем Мегрэ, но оба, словно забавляясь, не сделали и малейшего намека. - Вам понравился наш арманьяк? Она внимательно поглядела на рюмки. - Надеюсь, дорогой, ты выпил капельку? - Она была в светлом, уже весеннем костюме. - Итак, господа, не буду вам мешать… Хочу только предупредить тебя, дорогой, что я вернусь не раньше восьми… После семи ты можешь застать меня у Гортензии. Она вышла не сразу, и пока мужчины молча стояли, обошла комнату, подвинула на круглом столе пепельницу и поставила на место снятую с полки книгу. - Прощайте, мосье Мегрэ… Верьте мне, я была счастлива с вами познакомиться… Вы удивительно интересный человек… Дверь закрылась. Парандон снова сел, выждал минутку, словно жена могла вернуться, и наконец засмеялся, как ребенок: - Вы поняли? Мегрэ не знал, что ответить. - Вы удивительно интересный человек. Она в бешенстве от того, что вы ничего не сказали о ее платье, в особенности о том, что она молодо выглядит. Больше всего ее порадовало бы, если бы ее приняли за нашу дочь. - А у вас есть дочь? - Да. Восемнадцати лет. Сдала на бакалавра и теперь занимается археологией. Неизвестно, как. долго продлится это увлечение… В прошлом голу, например, ей захотелось стать лаборанткой. Я вижу ее очень редко, только за столом, да и то лишь в тех случаях, когда она соизволит откушать с нами… Есть у меня еще сын, Жак. Ему пятнадцать лет, учится в четвертом классе в лицее Расина. Вот и вся моя семья. Он говорил с удивительной легкостью, будто все это не имело никакого значения. Казалось, он потешался над самим собой. - Впрочем, я отнимаю у вас время. Так вот, насчет письма… Возьмите с собой образец моей почтовой бумаги… Ваши эксперты смогут установить идентичность, но я заранее уверен в результате. Он нажал кнопку, подождал, потом повернулся к двери: - Мадемуазель Ваг, принесите, пожалуйста, конверт. Из тех, что мы посылаем поставщикам. - И пояснил: - Мы расплачиваемся с поставщиками в конце каждого месяца. Было бы слишком официально вкладывать чеки в маркированные конверты. Для этой цели мы пользуемся обычными белыми конвертами. Молодая девушка принесла образец. - Вы сможете и это сравнить. Если совпадут и бумага и конверт, у вас будет почти полная уверенность, что письмо отправлено отсюда… Казалось, это его не слишком тревожило. - Вы не видите никакой причины, которая могла бы побудить кого-нибудь написать это письмо? Парандон посмотрел на Мегрэ сначала с удивлением, потом немного разочарованно: - Причины? Вот не ожидал от вас этого вопроса, мосье Мегрэ. Но я понимаю, вы должны были его задать… Причины… Безусловно, они есть у каждого, сознательно или безотчетно… - Сколько человек живет в этой квартире? - Постоянно не очень много… Ну, конечно, жена и я… - У вас у каждого свои комнаты? - Как вы угадали? - Не знаю… Я задал вопрос, не думая… - Мы действительно живем в разных комнатах. Моя жена любит поздно ложиться и утром долго валяется в постели, а я птаха ранняя. Впрочем, если хотите, можете осмотреть всю квартиру… Должен вам сказать, что я ее не выбирал и оставил все как было. Когда мой тесть (он снова взглянул на портрет председателя кассационного суда) вышел в отставку и поселился в Вандее, дочери устроили нечто вроде семейного совета. Их четыре, и все замужем… Был произведен предварительный дележ наследства, и моей жене досталась эта квартира со всем содержимым, включая отцовский портрет и бюсты. Он не смеялся, даже не улыбался, но при этом чувствовалась ирония. - Одна из сестер получит усадьбу в Вандее, в Буванском лесу. Две другие разделят ценные бумаги… Гассены де Болье унаследовали от предков значительное состояние, так что на всех хватит… Итак, я живу не совсем у себя, а скорее у тестя, и лично мне принадлежат только книги, мебель в моей спальне да еще этот письменный стол… - Ваш отец ведь жив, не так ли? - Да, он живет совсем рядом, на улице Миромениль, в квартире, где решил провести остаток своих дней. Вот уже тридцать лет, как он вдовец. Отец был хирургом… - Знаменитым хирургом… - Вон что! Вы и это знаете? Следовательно, вам также известно, что он испытывал страсть не к шестьдесят четвертой статье, а к женщинам… Наша прежняя квартира была такой же просторной, как эта, но намного современнее… На улице Агессо… Теперь там живет мой брат, невропатолог, с женой… Так вот, возвращаясь к нашей семье… Я вам уже говорил о моей дочери Полетте и сыне Жаке… Заметьте себе, если хотите заслужить ее расположение, что Полетта заставляет всех называть ее Бэмби, а брата своего упорно называет Гюсом[5]… Думаю, что это пройдет… Впрочем, большого значения это не имеет… | 
