Глава третья Семейный портрет в гостиной
В половине десятого Мегрэ все еще лежал в постели. В настежь распахнутое окно давно уже доносился шум, кудахтанье кур, копошившихся в навозе, лязг собачьей цепи, настойчивые гудки буксиров и более приглушенные - самоходных барж. Комиссару нездоровилось. Голова с похмелья разламывалась от мучительной боли. Теперь он знал секрет старой Жанны - хозяйки "Ангела". Вчера вечером, возвратившись в гостиницу, он застал ее в столовой возле стенных часов с медным маятником. Малик оказался прав: она поджидала Мегрэ. Однако, скорее, не для того, чтобы вести разговоры, а чтобы выпить с ним вместе. "А она крепко закладывает!" - подумал он сквозь дремоту, боясь, что от резкого перехода к бодрствованию у него еще сильнее заболит голова. Как же он сразу этого не понял? Ему и прежде приходилось встречать таких стареющих женщин, утративших всякую привлекательность, которые еле волочат ноги и вечно жалуются на бесчисленные болезни, похожих на эту Жанну - скорбную, ноющую, с лоснящимся от пота лицом и жирными волосами. - А я охотно выпил бы рюмочку, - сказал он вчера, примостившись рядом с ней верхом на стуле. - А вы как, мадам Жанна? Что вам предложить? - Ничего не нужно, сударь. Лучше мне совсем не пить. Ведь у меня все болит. - Ну хоть маленькую рюмочку ликера? - Разве чтобы составить вам компанию. Тогда налейте мне рюмку кюммеля. Вам не трудно налить и себе? Бутылки вот там, на полке. У меня сегодня вечером опять так отекли ноги… Он тоже из вежливости пил эту отвратительную водку, хотя его передергивало от каждой рюмки и он поклялся никогда больше не брать в рот даже капли кюммеля. Сколько рюмок выпила Жанна, не пьянея? Сначала она говорила ноющим голосом, потом оживилась. Время от времени, глядя в сторону, хватала бутылку и наливала себе, до тех пор пока Мегрэ не заметил этого и не стал наливать ей каждые десять минут. Странный вечер! Служанка уже давно спала. Кошка свернулась клубком на коленях у мадам Жанны. Маятник часов мерно раскачивался в стеклянном ящике, а женщина все говорила и говорила. Сначала рассказала о Мариюсе, своем покойном муже, потом о себе. Она была девушкой из хорошей семьи, и вот, накануне свадьбы с офицером, сбежала к Мариюсу. А офицер-то потом стал генералом… - Он приезжал сюда с женой и детьми три года назад, за несколько дней до смерти Мариюса, но меня не узнал. Потом завела речь о Бернадетте Аморель: - Они все говорят, что она выжила из ума, но это не правда. Просто у нее странный характер. Муж ее был человек грубый и неотесанный. Они с Кампуа были совладельцами больших песчаных карьеров на Сене… А она вовсе не так глупа, эта мадам Жанна. - Я теперь знаю, зачем вы сюда приехали. Все здесь уже знают. Только, я думаю, вы зря теряете время. Она заговорила о братьях Маликах - Эрнесте и Шарле. - Вы еще не видели Шарля? Вы его увидите. И его жену, младшую дочку Аморелей, ту, что называли в прежние годы мадмуазель Эме. Вы их всех увидите - ведь Орсен невелик, его и поселком-то не назовешь. А все-таки у нас творятся непонятные вещи. Вот мадмуазель Мониту нашли мертвой у шлюза… Нет, она, Жанна, ничего не знает. Разве узнаешь, что может взбрести в голову молодой девушке? Она пила, а Мегрэ, слушая ее болтовню, наливал себе и ей рюмку за рюмкой, словно его околдовали, и время от времени повторял одну и ту же фразу: - Я не даю вам лечь спать. - Если вы беспокоитесь из-за меня, то напрасно. Ведь я так мало сплю - мешают всякие боли. Но если вам хочется спать… Он посидел с ней еще немного. А когда они стали подниматься к себе, каждый по своей лестнице, Мегрэ услышал шум падения. Это Жанна грохнулась на ступеньках. Сегодня она, по-видимому, еще не поднималась с постели. Мегрэ наконец встал и подошел к умывальнику. Прежде всего он начал большими глотками пить прохладную воду, а потом смыл с себя липкий пот, - ему было не по себе от выпитой накануне анисовой водки. Нет, теперь он никогда в жизни не прикоснется больше к кюммелю! Но вот он услышал шаги. Кто-то пришел в гостиницу. До него донесся голос Ремонды. - Но я же повторяю вам: он еще спит. Он высунулся из окна и увидел какую-то женщину в черном платье и белом переднике, должно быть служанку, которая разговаривала с Ремондой. - Это ко мне? - спросил Мегрэ. Подняв голову, служанка сказала: - Вот видите! Он же не спит. Она держала в руках письмо - конверт с черной каймой - и заявила, обращаясь к комиссару: - Велено ждать ответа. Ремонда поднялась наверх и передала комиссару письмо. Он едва успел натянуть брюки, а подтяжки еще болтались на бедрах. Было уже жарко, с реки поднимался прозрачный пар. "Не могли бы Вы прийти ко мне как можно скорее? Желательно сразу же, вместе с моей горничной, которая проводит Вас ко мне в комнату, иначе Вам могут помешать подняться. Я знаю, что Вы должны всех их увидеть сегодня в полдень. Бернадетта Аморель".
Он тут же пошел вместе с горничной - женщиной лет сорока, удивительно некрасивой, с глазами-пуговками, как и у ее хозяйки. За всю дорогу она не проронила ни слова и всем своим видом как бы хотела сказать: "Бесполезно пытаться что-нибудь из меня вытянуть. Мне запрещено говорить, и у вас ничего не выйдет". Они миновали ограду, вошли в ворота и по аллее направились к внушительному дому Аморелей. В парке на деревьях щебетали птицы. Садовник толкал перед собой тачку с навозом. Дом оказался менее современным, чем у Эрнеста Малика, и менее роскошным, словно уже потускневшим от времени. - Сюда, пожалуйста. Они вошли не через большую дверь на парадном крыльце, а через маленькую в правом флигеле и поднялись по лестнице, стены которой были украшены гравюрами прошлого века. Не успели они дойти до площадки, как одна из дверей открылась и на пороге показалась г-жа Аморель, такая же прямая и решительная, как накануне. - Не очень-то вы торопитесь, - заявила она. - Мсье был еще не готов. Пришлось подождать, пока он оденется. - Входите, комиссар. А я-то думала, что такие, как вы, встают рано. Они вошли в ее комнату, очень большую, с тремя окнами. Кровать с резными колоннами была уже застелена, но на креслах, стульях и столах валялись в беспорядке разные вещи. Чувствовалось, что почти вся жизнь старой дамы проходит в этой комнате, что это ее личные владения, куда она не слишком охотно допускает других. - Садитесь!.. Нет, нет, ненавижу разговаривать, если мой собеседник стоит. Можете курить свою трубку, если вам это необходимо. Мой муж с утра до вечера не выпускал трубки изо рта. От нее все же не так противно пахнет, как от сигары… Значит, вы уже успели пообедать с моим зятем? Пожалуй, это было даже смешно. Она обращалась с ним как с мальчишкой. Но в это утро Мегрэ утратил чувство юмора. - Да, я обедал у Эрнеста Малика, - буркнул он. - Что же он вам говорил? - Говорил, что вы выжили из ума и что его сын Жорж Анри почти такой же сумасшедший, как вы. - И вы ему поверили? - А потом, когда я возвращался в гостиницу, кто-то, считая, что я на своем веку выловил уже достаточно преступников, стрелял в меня… Полагаю, юноша был здесь? - Какой юноша?.. Вы имеете в виду Жоржа Анри? Я не видела его весь вечер. - Однако, по утверждению его отца, он вырвался и убежал к вам. - Ну, если вы верите его словам как Евангелию… - Значит, вы не знаете, куда мог деться ваш младший внук? - Нет, но рада была бы узнать. Итак, что же вам удалось выяснить? Он посмотрел на нее и, сам не зная почему, подумал, действительно ли ей так хочется, чтобы он что-нибудь выяснил. - Это правда, что вы в приятельских отношениях с моим зятем Эрнестом? - Мы учились с ним в одном классе в Муленском лицее, и он упорно продолжает мне "тыкать", как в те времена, когда нам было по двенадцать лет. Мегрэ был не в настроении. Головная боль не проходила. Трубка противно пахла. Вдобавок он отправился сюда вместе с горничной, даже не выпив кофе, потому что в гостинице "Ангел" его еще не успели приготовить. Мегрэ начинала раздражать эта семья, где все Друг за другом шпионили и никто, казалось, не говорил правду. - Я боюсь за Жоржа Анри, - пробормотала старуха. - Он очень любил свою кузину. Возможно даже, между ними что-то было. - Но ему же всего шестнадцать лет! Она смерила его взглядом с ног до головы. - А вы думаете, это помеха? Я никогда не была так влюблена, как в шестнадцать лет, и если бы совершила глупость, то именно в этом возрасте… Вы бы хорошо сделали, если бы нашли Жоржа Анри. Он холодно спросил: - А где вы посоветуете мне его искать? - Ну, знаете, это уж ваша забота, а не моя. Меня только смущает, почему его отец уверял, будто он видел, как мальчик побежал ко мне. Ведь Малик прекрасно знает, что это не правда. В голосе старухи слышалось неподдельное беспокойство. Она ходила взад и вперед по комнате и всякий раз, когда комиссар хотел встать, повторяла: - Сидите! Казалось, она разговаривает сама с собой. - Сегодня они устраивают званый обед. Придет Шарль Малик с женой. Еще пригласили старого Кампуа и эту развалину господина Тру. Мне тоже рано утром прислали приглашение. Я только не знаю, вернется ли Жорж Анри… - Вы больше ничего не хотите мне сказать, сударыня? - Что вы имеете в виду? - Ничего. Вчера в Мене вы говорили, что не верите, будто ваша внучка сама ушла из жизни. Она пристально посмотрела на Мегрэ, не выдавая своих мыслей. - А побывав здесь, - спросила она запальчиво, - вы убедились, что здесь все нормально? - Этого я не утверждал. - Ладно, продолжайте. Сходите на этот обед. - А вы придете? - Еще не знаю. Советую вам: поглядывайте на них. Да повнимательней слушайте. И если вы действительно мастер своего дела, как это утверждают… Очевидно, она была им недовольна. Быть может, он показал себя недостаточно гибким, недостаточно проницательным, чтобы понять ее мысли? А может быть, ее разочаровало то, что он до сих пор все еще не разобрался в происходящем? Старуха вела себя нервно, беспокойно, несмотря на свое умение владеть собой. Она подошла к двери, давая Мегрэ понять, что он свободен. - Боюсь, как бы эти негодяи не оказались умнее нас! - произнесла она вместо прощания. - Посмотрим! Держу пари на что угодно: они поджидают вас внизу. Так и оказалось. Когда Мегрэ вышел в коридор, одна из дверей бесшумно отворилась. Горничная - другая, не та, которая приходила за ним к Жанне, - сказала ему с почтительным поклоном: - Не угодно ли вам пройти со мной? Господин и госпожа Малик ожидают вас в малой гостиной. В доме было прохладно. Стены, окрашенные в блеклый цвет, резные двери, много зеркал, на стенах - картины, гравюры. Пушистые ковры скрадывали шум шагов, а шторы были наполовину спущены, чтобы не пропускать слишком много света. Вот и последняя дверь. Он переступил порог и оказался лицом к лицу с ожидавшими его г-ном и г-жой Малик. Оба были в трауре.
Почему ему кажется, что он видит не саму семью, а искусно написанный семейный портрет? Он впервые встречал Шарля Малика и нашел, что, хотя лицом тот непохож на брата, сходство все же существовало. Шарль был немного моложе и плотнее Эрнеста. Полное лицо, румяные щеки, глаза не серые, как у того, а голубые, почти простодушные. И он казался не таким самоуверенным, как брат. Мешки под глазами, мягкая линия губ, тревога во взгляде. Держась очень прямо, он стоял возле белого мраморного камина, а жена сидела рядом с ним в кресле стиля Людовика XVI, положив руки на колени, словно приготовилась фотографироваться. Видно было, что они расстроены, даже подавлены. Голос Малика звучал неуверенно: - Входите, комиссар, и простите нас, пожалуйста, что рискнули вас побеспокоить на минутку. Лицо г-жи Малик, очень похожей на сестру, было тоньше, и в ней угадывалось что-то от живости ее матери. Теперь эта живость была как бы притуплена, что, впрочем, объяснялось горем. В правой руке она держала скатанный комочком носовой платок и беспрестанно мяла его во время разговора. - Прошу вас, садитесь! - продолжал Шарль Малик. - Я знаю, что все мы приглашены к моему брату и скоро увидимся. Во всяком случае, я там буду, но боюсь, что у жены недостанет сил присутствовать на этом завтраке. Я знаю также, почему вы приехали сюда, и мне хотелось бы… Он взглянул на жену, и та ответила ему спокойным, но твердым взглядом. - Мы переживаем очень тяжелые дни, господин комиссар, а упрямство моей тещи сулит нам еще более суровые испытания. Вы ее видели. Не знаю, какое она произвела на вас впечатление… Мегрэ, во всяком случае, постарался уклониться от ответа на этот вопрос, потому что чувствовал: его собеседник теряет почву под ногами и снова ждет помощи от жены. - Не надо забывать, что маме восемьдесят два года, - сказала г-жа Малик. - В это трудно поверить: она удивительно энергична. К сожалению, ее кипучая деятельность не всегда направлена в нужную сторону. Смерть моей дочери, ее любимой внучки, окончательно выбила ее из колеи. - Я это понял, сударыня. - Теперь вы видите, в какой атмосфере мы живем после постигшей нас катастрофы. Мама вбила себе в голову, что гибель Мониты связана с Бог весть какой тайной. - Комиссар, конечно, все понял, - сказал Малик. - Не нужно так нервничать, дорогая… Моя жена в ужасном состоянии, господин комиссар, нам обоим сейчас очень тяжело. Только уважение к матери жены не позволяет нам принять соответствующие меры, хотя, казалось бы… Вот почему мы просим вас… Мегрэ насторожился. - Мы просим вас… хорошенько взвесить все "за" и "против", перед тем как…
Ах вот оно что! Не этот ли нерешительный толстяк стрелял в комиссара накануне вечером? В подобной мысли, только сейчас пришедшей в голову Мегрэ, не было ничего невероятного. Эрнест Малик был хладнокровной скотиной, и если бы стрелял он, то, конечно, целился бы точнее. Этот же, напротив… - Я понимаю ваше положение, - произнес хозяин дома, облокотившись на камин, словно продолжая позировать для семейного пор грета. - Оно деликатно, крайне деликатно. В сущности… - Собственно говоря, мне непонятно, зачем я сюда приехал, - с притворным простодушием отрезал Мегрэ. Он исподлобья посмотрел на хозяина дома и заметил, как тот вздрогнул от радости. Этих слов от него и ждали. Что ему, в сущности, здесь понадобилось? Ведь никто его сюда не приглашал, не слушая выжившей из ума восьмидесятидвухлетней старухи. - Ну, это уж вы слишком… - поправил Шарль Малик с очень светским видом, - однако, принимая во внимание, что вы друг Эрнеста, я думаю, было бы лучше… - Я вас слушаю. - Да… Я думаю, было бы уместнее, даже желательно, чтобы вы не слишком поддерживали тещу в ее бреднях, которые… которые… - А вы убеждены, господин Малик, что смерть вашей дочери не была насильственной? Он покраснел, но ответил твердо: - Я уверен, что это несчастный случай. - А вы, сударыня? Носовой платок в руке г-жи Малик уже превратился в крошечный комочек. - Я разделяю мнение моего мужа. - В таком случае я, не колеблясь… Он подавал им надежду. Он чувствовал, как в них растет надежда на то, что скоро он навсегда освободит их от своего тягостного присутствия. - …считаю своим долгом принять приглашение вашего брата. А потом, если ничто не потребует моего присутствия здесь… Он встал, чувствуя себя почти так же неловко, как и хозяева дома. Ему не терпелось выйти на воздух, вздохнуть полной грудью. - Итак, до скорого свидания, - произнес Шарль Малик. - Простите, что не провожаю вас… Мне еще нужно кое-что сделать. - Пожалуйста, не беспокойтесь. Мое почтение, сударыня.
Он не успел еще выйти из парка и направиться в сторону Сены, как услышал какое-то потрескивание. Откуда оно исходит - догадаться было нетрудно. Сначала кто-то вертел ручку местного телефона, потом короткий звонок возвестил о том, что на другом конце провода сняли трубку. "Он звонит брату, чтобы рассказать ему о нашем разговоре", - подумал Мегрэ. И ему показалось, что он угадал переданные по телефону слова: "Все в порядке! Он уедет. Он обещал. Только бы ничего не произошло за завтраком!" Буксир с зеленым треугольником фирмы "Аморель и Кампуа" тянул к верховьям Сены восемь барж, принадлежащих, разумеется, той же фирме. Было еще только половина двенадцатого. Комиссару не хотелось возвращаться в "Ангел", да, впрочем, ему и нечего было там делать. Он пошел вдоль берега; в голове его копошились смутные мысли. Потом, словно любопытный зевака, он остановился перед роскошной купальней Эрнеста Малика, стоя спиной к его вилле. - А! Это ты, Мегрэ? Перед ним стоял Эрнест Малик. На этот раз на нем был серый костюм из твида, на ногах белые замшевые туфли, на голове панама. - Брат только что звонил мне по телефону. - Знаю. | 
