Сименон Жорж - Мегрэ у министра.

    "Настолько ли могуществен Артюр Нику, чтобы помешать отчету Калама увидеть свет?"

    Мегрэ слышал это имя, как и сотни других. Он часто встречал название фирмы "Нику и Совгрен", когда речь шла о строительстве - дорог, мостов или плотин.

    - Постройкой Клерфона занималась фирма "Нику и Совгрен"?

    Мегрэ начинал жалеть о том, что пришел сюда. Он испытывал к Огюсту Пуану естественную симпатию, но история, которую он услышал, была ему неприятна так же, как если бы при нем женщине рассказывали неприличный анекдот.

    Мегрэ пытался догадаться, какую роль Пуан мог играть в этой трагедии, стоившей жизни ста двадцати восьми детям. Еще немного, и он напрямик задал бы вопрос: "Какова ваша роль в этом деле?"

    - Он догадывался, что за люди были причастны к этому. Политические деятели. Притом высокопоставленные.

    - Я постараюсь поскорее закончить рассказ. Премьер-министр попросил меня предпринять тщательные поиски в архивах моего министерства. Ведь Национальная школа дорог и мостов подчиняется непосредственно министерству общественных работ. Очевидно, у нас где-то должна была, храниться хотя бы одна копия отчета Калама.

    Снова прозвучали сакраментальные слова "отчет Калама".

    - И вы ничего не нашли?

    - Ничего. Совершенно напрасно были перерыты, даже на чердаках, тонны пыльных бумаг.

    Мегрэ почувствовал себя неуютно и заерзал в кресле. Это не укрылось от его собеседника.

    - Вы не любите политику?

    - Да, не люблю.

    - Я тоже. Как ни странно это звучит, но двенадцать лет назад я выставил свою кандидатуру на выборах, чтобы бороться против такой грязной политики. И когда три месяца назад мне предложили портфель министра, я дал себя уговорить с единственной надеждой внести немного чистоты и порядочности в общественные дела. Мы, моя жена и я, - простые люди. Вы видите, какую квартиру мы занимаем во время сессий парламента. Это больше похоже на пристанище холостяка. Моя жена могла бы остаться в Ла-Рош-Сюр-Йон, где у нас свой дом, но мы не привыкли жить отдельно.

    Пуан говорил совершенно естественно, без всякой сентиментальности в голосе.

    - С тех пор, как я стал министром, мы официально живем при министерстве, на бульваре Сен-Жермен, но прибегаем к этому убежищу как можно чаще. Особенно по воскресеньям.

    Но это все неважно. Если я вам звонил из автомата, как вам, должно быть, сказала ваша жена, - если не ошибаюсь, у нас жены одной породы, - то это потому, что мой телефон, как я подозреваю, поставлен на подслушивание. Убежден, что все мои разговоры как из министерства, так и из квартиры где-то записываются. Предпочитаю не знать, где именно. Добавлю без особой гордости, что сегодня вечером, перед тем как прийти сюда, я зашел в кино на бульваре, вышел через другой выход на другую улицу и дважды менял такси. И все же не поручусь, что за домом не наблюдают.

    - Я никого не заметил, когда входил.

    У Мегрэ появилось чувство жалости к Пуану. До сих пор Пуан пытался говорить бесстрастным голосом. Но по мере приближения к главному он стал нервничать, ходить вокруг да около, как бы боясь, что Мегрэ составит обо всем этом ложное впечатление.

    - Архивы министерства были перевернуты вверх дном, и одному богу известно, сколько там обнаружилось бумаг, о которых никто на свете никогда и не вспомнит. Все это время, по меньшей мере дважды в день, мне звонил премьер, и у меня нет никакой уверенности, что он мне доверяет.

    Поиски были предприняты также и в Школе дорог и мостов. Но и они, к сожалению, не дали никакого результата… до вчерашнего утра.

    Мегрэ не смог удержаться от вопроса - так обычно спрашивают о конце романа:

    - Значит, отчет Калама нашли?

    - Да, вероятно, это и был отчет Калама.

    - Где?

    - На чердаке Школы.

    - Кто-нибудь из преподавателей?

    - Нет. Смотритель. Вчера днем мне подали визитную карточку какого-то Пикмаля, о котором я в жизни не слышал. На ней карандашом было написано: "По поводу отчета Калама". Я сейчас же принял его. Предварительно я отослал мою секретаршу, мадемуазель Бланш, хотя и работаю с ней уже лет двадцать; она тоже из Ла-Рош-Сюр-Йон и служила еще в моей адвокатской конторе. Вы увидите, что это имеет значение. Заведующего моей канцелярией тоже не было. Я остался наедине с человеком средних лет; у него неподвижный взгляд; он молча стоял передо мной, держа под мышкой пакет, завернутый в серую бумагу. "Месье Пикмаль?" - спросил я, несколько обеспокоенный, так как мне на мгновение показалось, что я имею дело с ненормальным. Он ответил кивком. "Садитесь". - "Не стоит".

    Его взгляд мне показался неприязненным. Он почти грубо спросил меня: "Вы министр?" - "Да". - "Я смотритель в Школе дорог и мостов".

    Он сделал два шага вперед, протянул мне пакет и тем же тоном произнес: "Вскройте пакет и дайте мне расписку". В пакете находился документ страниц на сорок, являвшийся, очевидно, копией: "Отчет по экспертизе проекта санатория в Клерфоне, Верхняя Савойя". Подписи под документом не было, но на последней странице были напечатаны имя и звание Жюльена Калама, а также дата. Пикмаль повторил: "Мне нужна расписка". Я написал расписку. Он сложил ее, сунул в потрепанный бумажник и направился к выходу. Я остановил его: "Где вы нашли эти бумаги?" - "На чердаке". - "Вас, вероятно, пригласят, чтобы сделать письменное заявление". - "Мой адрес известен". - "Вы никому не показывали документ?". Он с презрением посмотрел мне в глаза: "Никому". - "Там не было еще копий?" - "Насколько мне известно, не было". - "Благодарю вас".

    Пуан в замешательстве взглянул на Мегрэ.

    - Здесь-то я и совершил ошибку, - продолжал он. - Все, вероятно, произошло из-за странного вида этого Пикмаля. Мне казалось, что так должен выглядеть анархист в момент, когда собирается бросить бомбу.

    - Сколько ему лет? - спросил Мегрэ.

    - Лет сорок пять. Одет средне. Взгляд - либо ненормального, либо фанатика.

    - Вы навели о нем справки?

    - Не сразу. Было пять часов. У меня в приемной сидели еще несколько человек, и вечером я должен был председательствовать на банкете инженеров. Увидев, что посетитель ушел, секретарша вернулась в кабинет, и я сунул папку с отчетом Калама в портфель.

    Мне следовало бы тут же позвонить премьер-министру. И если я не сделал этого, то, уверяю вас, опять же только потому, что сомневался, не имею ли я дело с сумасшедшим. Не было никаких доказательств, что документ не фальшивка. Нам почти ежедневно приходится принимать людей с неуравновешенной психикой.

    - Нам тоже.

    - В таком случае вы должны меня понять. Прием затянулся до семи вечера. У меня оставалось времени только, чтобы зайти домой и переодеться.

    - Жене вы рассказали о докладе Калама?

    - Нет. Портфель я забрал с собой. Жене сказал, что после банкета заеду на бульвар Пастера. Я довольно часто так делаю. По воскресеньям мы здесь обедаем вдвоем, но иногда, когда у меня срочное дело и нужно спокойно поработать, я прихожу сюда один.

    - Где происходил банкет?

    - Во дворце д'Орсей.

    - Портфель вы взяли с собой?

    - Нет, я запер его на ключ и оставил под охраной моего шофера, которому я полностью доверяю.

    - Вы вернулись прямо сюда?

    - Около половины одиннадцатого. У министров есть то преимущество, что они не обязаны оставаться после речей.

    - Отчет вы прочли?

    - Да.

    - Он показался вам подлинным? Министр утвердительно кивнул.

    - Если его опубликовать, это действительно будет взрывом бомбы?

    - Вне всякого сомнения.

    - Почему?

    - Потому что профессор Калам как бы предсказал катастрофу, которая и произошла. Хотя меня и поставили во главе министерства общественных работ, я не в состоянии пересказать вам его рассуждения и особенно технические детали, которые он приводит в поддержку своего мнения. Но что совершенно ясно - он был категорически против проекта, и каждый, кто прочел этот отчет, должен был голосовать против постройки Клерфона, по крайней мере в том виде, в котором он был запроектирован. Или требовать продолжения изысканий. Вы понимаете?

    - Начинаю понимать.

    - Каким образом еженедельнику "Молва" стало известно содержание отчета, не знаю. Может быть, у них есть копия? И этого не знаю. Насколько могу судить, единственным человеком, который вчера вечером владел отчетом Калама, был я.

    - Что же произошло?

    - К полуночи я решил позвонить премьеру, но мне ответили, что он находится в Руане на каком-то политическом собрании. Я чуть не позвонил туда…

    - Но не сделали этого?

    - Нет. И только потому, что подумал о подслушивании. У меня было такое ощущение, что я держу ящик с динамитом, которым можно не только взорвать правительство, но и скомпрометировать кое-кого из моих коллег. Совершенно невероятно, чтобы те, кто прочел этот отчет, могли…

    Мегрэ понял, что хотел сказать Пуан.

    - Вы оставили отчет здесь?

    - Да.

    - В бюро?

    - Оно запирается на ключ. Я полагал, что здесь он находится в большей безопасности, чем в министерстве, где бывает слишком много людей, которых я едва знаю.

    - Пока вы изучали отчет, ваш шофер был внизу?

    - Я его отпустил. Потом взял такси на углу бульвара.

    - Вы говорили с вашей женой по возвращении?

    - Только не об отчете Калама. И назавтра я никому ни слова не сказал о нем до часа дня, до тех пор, пока не встретился с премьер-министром в Палате депутатов. Ему я все рассказал.

    - Он был взволнован?

    - Мне так показалось. Любой глава правительства в его положении был бы взволнован. Он попросил привезти и передать ему этот документ.

    - Но отчета в вашем бюро уже не было?

    - Да.

    - Дверной замок был взломан?

    - Не думаю.

    - Вы виделись с премьером?

    - Нет, я почувствовал себя совсем больным. Вернулся на бульвар Сен-Жермен и отменил все встречи. Жена позвонила премьер-министру и сказала, что у меня был обморок, я плохо себя чувствую и встречусь с ним завтра.

    - Ваша жена в курсе дела?

    - Первый раз в жизни я ей солгал. Даже не помню точно, что я ей наговорил, но несколько раз, кажется, сам себе противоречил.

    - Она знает, что вы сейчас здесь?

    - Она думает, что я на собрании. Я не уверен, что вы понимаете, в каком положении я очутился. Внезапно я почувствовал себя совершенно одиноким, и у меня такое ощущение, что стоит мне открыть рот, как все набросятся на меня с обвинениями. Никто не поверит, что я говорю правду. Отчет Калама был у меня. За исключением Пикмаля, я единственный человек, который держал его в руках. И главное: за последние годы я по крайней мере трижды был у Артюра Нику в его имении в Самуа. В гостях у главного подрядчика!

    Пуан внезапно поник. Плечи у него опустились, подбородок стал не таким волевым. Казалось, он говорит: "Делайте, что хотите, но я больше ничего не знаю".

    Мегрэ, не спрашивая разрешения, налил себе стопку водки и, только поднеся ее ко рту, подумал, что надо бы налить и министру.

    Вне всякого сомнения, за долгие годы службы Мегрэ уже не раз испытывал подобное ощущение, но, как ему казалось, впервые так остро. Небольшие размеры комнаты, тепло и уют, безусловно, способствовали этому, и не последнюю роль в создании этого ощущения сыграли и запах деревенской водки, и бюро, напоминавшее ему бюро его отца, и увеличенные фотографии "стариков" на стенах. Мегрэ и впрямь чувствовал себя врачом, которого срочно вызвали к больному и которому пациент вручает свою судьбу.

    Самое любопытное, что человек, сидящий напротив в ожидании его диагноза, был похож на него если не как родной брат, то по меньшей мере как. двоюродный. Сходство было не только внешним. Одного взгляда на семейные фотографии комиссару было достаточно, чтобы увидеть, что и у Пуана и у него одинаковое происхождение. Оба родились в деревне в крестьянских семьях, правда, уже отнюдь не патриархальных. Возможно, родители Пуана с самого его рождения мечтали сделать из него врача или адвоката. Так же, как родители Мегрэ.

    Пуан превзошел все их ожидания. Живы ли они еще, чтобы порадоваться этому?

    Мегрэ не посмел задать этот вопрос. Перед ним сидел человек, удрученный, но не сломленный. Глядя на Пуана, Мегрэ испытывал сложное чувство - неприязни, раздражения и даже отчаяния.

    Однажды в жизни Мегрэ уже находился в сходной ситуации, хотя и не столь драматичной, и причиной тоже была политика. Нет, он ничего не совершил. Он действовал так, как и положено человеку, не только честному, но и строго исполняющему служебные обязанности.

    Тем не менее все или почти все осуждали его. Ему пришлось предстать перед дисциплинарной комиссией, и так как все было против него, его признали виноватым.

    Именно тогда ему пришлось на некоторое время уйти из Уголовной полиции. Примерно год он работал в Люсонской оперативной бригаде в Вандее. Как раз в том департаменте, который Пуан представлял в парламенте.

    Его жена и друзья не переставали твердить ему, что совесть его чиста, а это - главное. И все же он чувствовал себя так, словно в чем-то действительно был виноват. В последние дни работы в Уголовной полиции, когда его дело еще обсуждалось в верхах, он не решался отдавать приказания подчиненным, даже Люка и Жанвье, а, спускаясь по главной лестнице, старался быть как можно незаметней.

    Пуан сейчас тоже был не способен объективно и ясно оценить свое положение. Он рассказал все, что мог. В течение последних часов он вел себя как человек, который погружается в бездну и не надеется больше на спасение - разве только на чудо.

    Не странно ли, что он обратился за помощью именно к Мегрэ, которого не знал и никогда не видел?

    И Мегрэ, еще не отдавая себе в том отчета, уже взял дело в свои руки. Его вопросы походили на вопросы врача, который старается поставить правильный диагноз.

    - Вы проверили: Пикмаль действительно существует?

    - Я поручил секретарше позвонить в Школу дорог и мостов, и ей подтвердили, что Жюль Пикмаль работает там смотрителем уже пятнадцать лет.

    - Вам не показалось странным, что Пикмаль вручил документ не директору Школы, а непосредственно вам?

    - Не знаю. Я об этом как-то не подумал.

    - Это, по-моему, говорит о том, что он отдавал себе отчет в важности документа. Не правда ли?

    - Пожалуй.

    - Итак, после того, как был найден отчет Калама, Пикмаль единственный человек, кроме вас, конечно, кто имел возможность ознакомиться с его содержанием.

    - Не считая того или тех, у кого он сейчас.

    - Пока оставим их. Если не ошибаюсь, то помимо Пикмаля, еще один человек с часа дня вторника знал, что у вас находится этот документ?

    - Вы имеете в виду премьер-министра?

    Пуан растерянно посмотрел на Мегрэ. Главе правительства Оскару Мальтеру было шестьдесят пять. С сорока лет он являлся членом почти всех кабинетов. Его отец в свое время был префектом, один из братьев-депутатом, второй - губернатором в колониях.

    - Надеюсь, вы не предполагаете…

    - Я ничего не предполагаю, господин министр. Я пытаюсь понять. Отчет Калама вчера вечером лежал в этом бюро. Сегодня днем его здесь уже не было. Вы уверены, что дверь не была взломана?

    - Можете убедиться сами. Ни на дереве, ни на замке нет следов взлома. Дверь, вероятно, открыли отмычкой.

    - А замок вашего бюро?

    - Посмотрите. Он очень простой. Мне самому иногда доводилось, забыв ключ, открывать его куском проволоки.

    - Разрешите мне продолжить обычные для полицейского вопросы хотя бы для того, чтобы устранить все неясности. У кого, кроме вас, есть ключ от этой квартиры?

    - У жены, разумеется.

    - Вы мне сказали, что она не в курсе дела Калама.

    - Я ничего ей об этом не говорил. Она даже не знает, что я был здесь вчера и нахожусь сегодня.

    - Она интересуется политикой?

    - Читает газеты. Старается быть в курсе, чтобы мы могли говорить о моей работе. Когда мне предложили выставить кандидатуру на выборах, она пыталась отговорить меня. Более того, не хотела, чтобы я стал министром. Она не тщеславна.

    - Она уроженка Ла-Рош-Сюр-Йон?

    - Ее отец был там стряпчим.

    - Вернемся к вопросу о ключах. У кого еще они есть?

    - У моей секретарши, мадемуазель Бланш.

    - Ее фамилия?

    Мегрэ все записывал в свою черную записную книжку.

    - Ламот. Бланш Ламот. Ей должно быть… сорок один… нет, сорок два года.

    - Вы давно ее знаете?

    - Она начала работать у меня машинисткой, когда ей едва минуло семнадцать лет, сразу после школы. С тех пор мы работаем вместе.

    - Она тоже из Ла-Рош?

    - Из деревни неподалеку. Ее отец был мясником.

    - Красива?

    Пуан задумался. Как видно, такого вопроса он себе никогда не задавал.

    - Нет. Красивой ее не назовешь.

    - Влюблена в вас?

    Мегрэ улыбнулся, увидев, как министр покраснел.

    - Откуда вы знаете? Вероятно, она по-своему влюблена в меня. Не думаю, чтоб в ее жизни когда-нибудь был мужчина.

    - Ревнует вас к жене?