Сименон Жорж - Промах Мегрэ.

    Жозеф, курьер, тихо, как мышка, поскребся в дверь и так тихо появился в кабинете Мегрэ, что со своей лысиной в ореоле невесомых седых волос он смог бы сыграть роль привидения.

    Комиссар, склонившийся над бумагами с трубкой, зажатой в зубах, не поднял головы, и Жозеф остался стоять около двери.

    Уже неделю Мегрэ был не в духе, и сотрудники входили к нему в кабинет буквально на цыпочках. Впрочем, он не единственный в Париже, да и вообще во Франции, пребывал в таком настроении, потому что никогда еще в марте не было такой сырой, холодной и мрачной погоды. В одиннадцать часов в кабинетах было темно, как на рассвете во время приведения в исполнение смертного приговора; лампы оставались зажженными до полудня, а в три часа начинало смеркаться. Речь шла уже не о том, что льет дождь: все просто жили в дождевой туче, вода была повсюду, а люди трех слов не могли сказать не сморкаясь. В газетах публиковали фотографии жителей пригородов, которые возвращались домой на лодках по улицам, которые стали реками.

    Утром, приходя на работу, комиссар спрашивал:

    - Жанвье здесь?

    - Болен.

    - Люка?

    - Его жена позвонила и сказала…

    Инспекторы выбывали из строя один за другим, иногда целыми отделами, так что две трети работников отсутствовали. У мадам Мегрэ не было гриппа - у нее болели зубы. Каждую ночь, часа в два-три, несмотря на то, что она ходила к зубному врачу, ее прихватывало, и она не могла сомкнуть глаз до утра. Она держалась стойко, не жаловалась и старалась не стонать.

    Однако это было еще хуже. Мегрэ просыпался, почувствовав, что она не спит и едва сдерживает стоны, боясь даже дышать.

    Некоторое время он молча следил за ее страданиями, потом ворчал:

    - Почему ты не примешь таблетку?

    - Ты не спишь?

    - Нет. Прими таблетку.

    - Ты же знаешь, что они на меня больше не действуют.

    - Все равно прими.

    Он вставал, шел за ее коробочкой с лекарством, протягивал ей стакан с водой, безуспешно пытаясь скрыть усталость, граничащую с раздражением.

    - Извини меня, - вздыхая, говорила она.

    - Ты же не виновата.

    - Я могла бы спать в комнате для прислуги.

    У них была комнатка на седьмом этаже, которой почти никогда не пользовались.

    - Давай я пойду туда. Завтра ты будешь чувствовать себя усталым, а у тебя так много работы!

    У него было больше забот, чем настоящей работы.

    И как раз этот момент старая англичанка, миссис Мюриел Бритт, о которой писали все газеты, выбрала, чтобы исчезнуть.

    Женщины пропадают каждый день, и в большинстве случаев это происходит как-то незаметно, их находят или не находят. И газеты посвящают этому событию буквально три строчки.

    Что же касается Мюриел Бритт, то она исчезла с большим шумом, потому что приехала в Париж с группой из пятидесяти двух человек, одним из тех стад, которые туристические агенты собирают в Англии, Соединенных Штатах, Канаде или других странах и за ничтожную плату прогуливают по Парижу.

    Это произошло как раз в тот вечер, когда группа совершала экскурсию по ночному Парижу. Автобус повез мужчин и женщин, почти все они были пожилыми, на Центральный рынок, на площадь Пигаль, на улицу Лапп и Елисейские Поля, причем билеты давали право на стаканчик на каждой остановке.

    К концу экскурсии все были навеселе, у многих порозовели щеки и блестели глаза. Перед последней остановкой потерялся коротышка с нафабренными усами, бухгалтер из небольшого городка, но на следующий день после обеда его обнаружили в собственной постели, куда он тихонько удалился.

    С миссис Бритт все было по-другому. Английские газеты подчеркивали, что у нее не было никакой причины исчезать. Эта пятидесятивосьмилетняя, худая, сухопарая женщина, изможденное лицо и тело которой свидетельствовали о тяжелой жизни, держала семейный пансион на Килберн-Лейн, где-то к западу от Лондона.

    Мегрэ абсолютно не представлял себе, что это такое - Килберн-Лейн. Судя по фотографиям в газетах, это был унылый дом, где жили секретарши и мелкие служащие, которые три раза в день усаживались все вместе за круглым столом.

    Миссис Бритт была вдовой. Сын ее находился в Южной Африке, а замужняя дочь проживала где-то в районе Суэцкого канала. В газетах подчеркивали, что это был первый настоящий отдых, который бедная женщина позволила себе за всю жизнь.

    Естественно, поездка в Париж! Групповая, за умеренную цену. Вместе с другими она остановилась в гостинице при вокзале Сен-Лазар, с которой были связаны те, кто специализировался на подобного рода "турах".

    Она вышла из автобуса одновременно со всеми и пошла в свой номер. Три свидетеля слышали, как она заперла дверь. На следующее утро миссис Бритт в комнате не оказалось, и с тех пор не удалось обнаружить никаких ее следов.

    Приехал сержант из Скотленд-Ярда, весьма растерянный. Поговорил с Мегрэ и начал скромненько вести свое расследование.

    Английские газеты вели себя гораздо менее скромно и вовсю трубили о беспомощности французской полиции.

    Однако существовали некоторые детали, о которых Мегрэ не хотелось сообщать журналистам. Во-первых, то, что в номере миссис Бритт нашли бутылки со спиртным, спрятанные в разных местах: под матрасом, под бельем в ящике комода и даже на шкафу. Во-вторых, как только ее фотография появилась в вечерних газетах, на набережную Орфевр явился лавочник, который продал ей эти бутылки.

    - Вы заметили что-нибудь необычное?

    - Хм! Она была под хмельком… Но тут не винцо…

    Судя по тому, что эта дама у меня купила, она предпочитала джин.

    А может, миссис Бритт изрядно выпивала тайком в семейном пансионе на Килберн-Лейн? Английские газеты не писали об этом.

    Ночной портье в гостинице тоже дал показания:

    - Я видел, как она бесшумно спустилась. Была навеселе и начала заигрывать со мной.

    - Она вышла?

    - Да.

    - В какую сторону направилась?

    - Я не знаю.

    Один полицейский видел, как она топталась у входа в бар на улице Амстердам. И это было все. Из Сены не выловили ни одного тела. На пустырях не нашли ни одной женщины, разрезанной на кусочки.

    Суперинтендент Пайк из Скотленд-Ярда, которого Мегрэ хорошо знал, каждое утро звонил из Лондона:

    - Извиняюсь, Мегрэ. Никаких следов?

    Этот дождь, мокрая одежда, зонты, с которых текла вода, расставленные по всем углам, и к тому же зубы мадам Мегрэ - все это раздражало невероятно, и чувствовалось, что комиссар только ждал случая, чтобы взорваться.

    - Что такое, Жозеф?

    - Шеф хочет поговорить с вами, господин комиссар.

    - Я сейчас иду.

    Для доклада это было неурочное время. Когда начальник криминальной полиции вызывал таким образом Мегрэ днем в свой кабинет, это означало, что речь шла о чем-то очень важном.

    Тем не менее Мегрэ закончил читать досье, набил новую трубку и только тогда направился в кабинет патрона.

    - Ничего нового, Мегрэ?

    Комиссар молча пожал плечами.

    - Только что с курьером я получил письмо от министра.

    Когда говорили просто "министр", это означало "министр внутренних дел", которому подчинялась криминальная полиция.

    - Я слушаю вас.

    - Около половины двенадцатого придет один человек…

    Было четверть двенадцатого.

    - Это некий Фюмаль, похоже, важная персона в своей области. На последних выборах он бог знает сколько миллионов вложил в партию…

    - Что совершила его дочь?

    - У него нет дочери.

    - Тогда сын?

    - И сына у него тоже нет. Министр не пишет, о чем идет речь, просто мне кажется, что этот господин хочет видеть лично вас и что нужно сделать все, чтобы удовлетворить его просьбу.

    Мегрэ только пошевелил губами, но можно было легко догадаться, что слово, которое он не произнес, начиналось на букву "Д".

    - Прошу меня извинить, старина. Я же понимаю, что это очень тяжело. Но все же постарайтесь совершить невозможное. У нас и так в последнее время было достаточно неприятностей.

    В приемной Мегрэ остановился около Жозефа:

    - Когда Фюмаль придет, ты проведешь его прямо ко мне.

    - Кто придет?

    - Фюмаль! ^[1] Это его фамилия.

    Эта фамилия, между прочим, Мегрэ о чем-то напоминала. Странно, но он мог поспорить, что воспоминание было какое-то неприятное, но у него и так хватало неприятностей, чтобы вспоминать о какой-то еще.

    - Айвар здесь? - спросил он, войдя в кабинет инспекторов.

    - Сегодня не появлялся.

    - Болен?

    - Он не звонил.

    Жанвье вышел на работу, но у него было землистого цвета лицо и красный нос.

    - Как дети?

    - Конечно же все гриппуют.

    Пять минут спустя в дверь кабинета снова поскреблись, и Жозеф с таким видом, будто произносил нечто не совсем приличное, объявил о приходе посетителя:

    - Месье Фюмаль.

    Мегрэ, не взглянув на визитера, пробурчал:

    - Садитесь.

    Потом, подняв голову, обнаружил перед собой огромного рыхлого мужчину, который едва умещался в кресле.

    Фюмаль смотрел на него с хитрым видом, как будто ждал от комиссара определенной реакции.

    - О чем идет речь? Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной лично.

    На пальто посетителя было всего лишь несколько капель, должно быть, он приехал на машине.

    - Вы меня не узнаете?

    - Нет.

    - Ну подумайте.

    - У меня нет времени.

    - Фердинанд.

    - Какой Фердинанд?

    - Толстый Фердинанд… Бум-Бум!..

    Внезапно Мегрэ вспомнил. Он оказался прав, когда за несколько минут до этого подумал, что речь идет о каком-то неприятном воспоминании. Ассоциация пришла издалека, от школы в его деревне, которая называлась Сен-Фиакр, в департаменте Алье, а учительницей в этой школе была мадемуазель Шенье.

    В те времена отец Мегрэ был управляющим в замке Сен-Фиакр. А Фердинанд был сыном мясника из Катр-Ван, деревушки, которая находилась в двух километрах по соседству.

    В классе всегда бывают такие парни, как этот, больше, чем остальные, с какой-то болезненной полнотой.

    - Ну, теперь вспоминаете?

    - Да.

    - И что вы почувствовали, когда меня увидели? Ну, я-то знал, что вы стали фараоном, потому что видел вашу фотографию в газетах. А раньше мы вроде бы были на "ты".

    - Не теперь, - обронил Мегрэ, выбивая свою трубку.

    - Как вам угодно. Вы читали письмо министра?

    - Нет.

    - И вам ничего не говорили?

    - Говорили.

    - В общем, у нас обоих есть достаточный жизненный опыт. Но не одинаковый. Что касается меня, то мой отец был не управляющим, а простым деревенским мясником. Из лицея в Мулене меня выгнали после пятого класса^[2].

    Чувствовалось, что он настроен очень агрессивно, и не только по отношению к Мегрэ. Это был тот самый тип человека, который злобно и неприязненно относится ко всему: к людям, к небу…

    - Ну так вот, Оскар сегодня сказал мне…

    Оскар был министр внутренних дел.

    - "Иди к Мегрэ, потому что именно с ним ты хочешь увидеться, и он будет в полном твоем распоряжении. Впрочем, я прослежу за этим".

    Комиссар никак не прореагировал и продолжал смотреть на собеседника тяжелым взглядом.

    - Я очень хорошо, очень хорошо помню вашего отца… - продолжал Фюмаль. - У него были рыжеватые усы, не так ли? Он был худым… У него была слабая грудь… Они с моим отцом, должно быть, провернули вместе немало делишек…

    На этот раз Мегрэ было трудно сохранять хладнокровие, так как Фюмаль затронул чувствительное место в его душе, это было одно из самых тяжелых воспоминаний его детства.

    Как многие деревенские мясники, отец Фюмаля, которого звали Луи, приторговывал скотом. Он даже арендовал луг, где откармливал скот, и понемногу расширял свою деятельность в районе.

    У него была жена, мать Фердинанда, которую звали Красотка Фернанда и судачили, что она никогда не носила трусиков и однажды даже цинично заявила: "Пока будешь их снимать, можно упустить случай".

    Неужели в детских воспоминаниях каждого есть какое-то темное пятно?

    В качестве управляющего Эварист Мегрэ должен был заниматься продажей скота, принадлежащего замку. Он долго отказывался иметь дело с Луи Фюмалем. Однако однажды решился. Фюмаль пришел в контору, достал свой потертый бумажник, как всегда набитый деньгами.

    Мегрэ было тогда семь или восемь лет, и он не пошел в тот день в школу. Он болел не гриппом, как дети Жанвье, а свинкой. Его мать еще была жива. На кухне было тепло и сумрачно. По стеклам хлестал дождь.

    В кухню ворвался отец с непокрытой головой, что противоречило его привычкам, с капельками влаги на усах.

    Он был очень возбужден.

    - Этот негодяй Фюмаль!.. - воскликнул он возмущенно.

    - Что он сделал?

    - Я не сразу заметил… Когда он ушел, я положил деньги в сейф, потом позвонил по телефону и только тогда заметил, что он подсунул две купюры под пресс-папье.

    О какой сумме шла речь? Мегрэ по прошествии стольких лет уже не мог вспомнить, но он очень хорошо помнил гнев отца, тот чувствовал себя оскорбленным…

    - Я догоню его…

    - Он поехал в двуколке?

    - Да. На велосипеде я его догоню и,..

    Остальное вспоминалось как-то расплывчато. Однако с тех пор фамилию Фюмаля произносили в доме с особенной интонацией. Мужчины больше не здоровались.

    Произошло еще что-то, о чем у Мегрэ было и того меньше информации. Должно быть, Фюмаль попытался посеять сомнения у графа де Сен-Фиакр (то был еще старый граф) в отношении своего управляющего, и тот вынужден был оправдываться.

    - Я вас слушаю.

    - А вы после школы не слышали обо мне?

    В голосе Фердинанда слышалась теперь глухая угроза.

    - Нет.

    - А вам знакомо название "Мясные ряды"?

    - Понаслышке.

    Это были мясные лавки, расположенные повсюду - одна находилась на бульваре Вольтера, недалеко от дома Мегрэ, - против которых мелкие торговцы выступали без всякого результата.

    - Это я. А вы слышали об "Экономных рядах"?

    Смутно. Еще одна сеть лавочек в рабочих кварталах и в пригороде.

    - И это опять я, - заявил Фюмаль с вызовом во взгляде. - А вы знаете, сколько миллионов стоят эти два предприятия?

    - Это меня не интересует.

    - Я стою также за "Северными мясными рядами", администрация которого находится в Лилле, и за Ассоциацией мясников, чья контора на улице Рамбюто.

    Мегрэ чуть было не сказал, глядя на жирного мужчину, сидящего в кресле: "Ну это же очень много мяса!"

    Он сдержался, предчувствуя, что это дело будет еще более неприятным, чем исчезновение миссис Бритт. Он уже ненавидел Фюмаля, и не только из-за воспоминаний об отце - этот человек был слишком уверен в себе, той наглой уверенностью, которая оскорбительна для простых смертных. И в то же время под этой маской можно было угадать некоторое беспокойство и даже, может быть, нечто вроде паники.

    - А вы не спрашиваете себя, зачем я пришел сюда?

    - Нет.

    Это еще один из способов вывести людей из себя: быть абсолютно спокойным, инертным. Во взгляде комиссара не было ни любопытства, ни интереса, и это начало выводить его собеседника из себя.

    - А вы знаете, что у меня достаточно большое влияние, чтобы сместить чиновника, какое бы высокое положение он ни занимал?

    - Ах так!

    - Даже чиновника, который считает себя очень важным.

    - Я слушаю вас, господин Фюмаль.

    - Заметьте, что я пришел сюда как друг.

    - Ну и что дальше?

    - Вы сразу повели себя…

    - Вежливо, месье Фюмаль.

    - Предположим! Как вам будет угодно. Если я захотел поговорить именно с вами, так это потому, что подумал… Вследствие нашей старой дружбы…

    Они никогда не дружили, никогда не играли вместе.

    Впрочем, Фердинанд Фюмаль не играл ни с кем и все перемены проводил в одиночку, забившись в угол.

    - Позвольте мне заметить в свою очередь, что у меня много работы.

    - У меня еще больше работы, чем у вас, но я все же приехал к вам. Я мог бы вас пригласить в одну из моих контор…

    К чему спорить? Фюмаль был знаком с министром, которому оказал кое-какие услуги, как и, без всякого сомнения, другим политикам, а это кое-что значило.

    - Вы нуждаетесь в помощи полиции?

    - Да.

    - Я вас слушаю.

    - Естественно, все, что я вам скажу, должно остаться между нами.