А все-таки он немного удивлен, что я говорю о таких вещах шутливым тоном. - В общем, это подросток, который изо всех сил старается походить на взрослую женщину… За два года она два или три раза сменила прическу… Часами сидит перед зеркалом… Иногда веки у нее зеленые, иногда коричневые или перламутровые… Спать означает для нее терять время, и она идет на это, только если валится с ног… Ее исключили из лицея, а потом из школы, которая известна своим не очень строгим режимом… Она ждет, чтобы ей исполнилось шестнадцать лет, тогда она уйдет из третьей школы и займется изучением изящных искусств… Можно подумать, что все это восхищает меня и что я первый этому удивляюсь. - Она сидит до поздней ночи в погребках и кабачках Сен-Жермен-де-Пре… - А бабушка? - Бабушка ничего не может поделать… Если бы мы ей мешали поступать, как она хочет, я думаю, Натали ушла бы из дома, и бог знает, где бы мы ее разыскали… - И она выдерживает такую жизнь? - Потому-то я и думаю, что она крепче, чем кажется… - Прежде всего ее надо показать хорошему гинекологу… - Вам не кажется, что она слишком молода? - Я не придаю значения возрасту… Я знал тринадцатилетних девчонок, даже одну двенадцатилетнюю, которые рожали вполне нормальных детей… Подумав, он вытаскивает из кармана записную книжку, обычную записную книжку в черном клеенчатом переплете, похожую на те, которыми пользуются кухарки. - Я ищу его телефон… Это мой старый товарищ, Пьер Жориссан, один из лучших гинекологов в Париже… Он живет на бульваре Османн… Вот!.. Номер 112… Он так занят, что лучше я сам ему позвоню… Вы позволите? Вряд ли он лег спать… Кандиль набирает номер и стоит, приложив трубку к уху, - Алло, Пьер?.. Говорит Аллан… Ты сейчас очень замотался?.. Конечно, как всегда… Слушай… Я звоню тебе от своего друга… Его внучка, которой еще нет шестнадцати, призналась что беременна… Не знаю… Нет… Она не хочет избавляться от ребенка… Все будет зависеть от того, что ты решишь, когда ее осмотришь… Как можно скорее, да… В таких случаях ждать не очень приятно… В двенадцать?.. - Он оборачивается ко мне. - Если завтра в двенадцать? - Конечно… - Договорились… Ее зовут Натали… Лучше, чтобы ее фамилия не фигурировала в твоей картотеке… Это внучка Перре-Латура… Да, банкира… Спасибо, старина… Поцелуй от меня жену… - Он снова садится в кресло. - Завтра мы узнаем, как обстоит депо… А что отец ребенка? - Она и слышать не хочет о нем… Насколько я знаю, он оставил о себе дурные воспоминания, и она решила, что этот ребенок будет принадлежать ей, только ей одной… Кандиль курит, что-то соображая. - В связи с этим возникают некоторые вопросы, не так ли? - Завтра утром у меня свидание с Полем Терраном, мы с ним обсудим юридическую сторону дела… - Тут не может быть нескольких решений… Либо отец признает ребенка и даст ему свое имя, женившись или не женившись на твоей внучке, либо надо согласиться с тем, что отец ребенка неизвестен… - Я думал сделать иначе… - То есть? - Не будем пока говорить об этом… Я хотел только знать, в чем состоит долг врача, присутствующего при родах, по отношению к властям… Обычно ведь отец является, в мэрию, чтобы объявить о рождении ребенка? - Врач заполняет удостоверение и посылает его в мэрию. - Это обязательно? - Совершенно обязательно… В родильных домах, клиниках и больницах этим занимается администрация, а врач только подписывает… - А если он не подпишет? - Это очень серьезно. Настолько серьезно, что и думать об этом нечего… - Мои вопросы тревожат доктора: его густые брови хмурятся. - Я, например, не знаю ни одного врача, который согласился бы поставить себя в такое положение… Я не настаиваю. Сначала мне нужно посоветоваться с Терраном. - А ваша бывшая жена, что она говорит по этому поводу? - Для нее само собой разумеется, что Натали должна избавиться от ребенка… Она считает, что будущее нашей внучки под угрозой… - Понимаю… Он тоже взвешивает все "за" и "против". - А ваш сын, Жак? В конце концов, он отец… - Он пока ничего не знает… Натали не хочет расстраивать его накануне свадьбы и переезда на улицу Гранз-Огюстен… Послушайте… Завтра около часа я позвоню Жориссану и потом сразу же вам, чтобы поставить вас в известность… Он смотрит на часы, подымается. - Мне пора спать. Я встаю в шесть часов… Он устало берет свой тяжелый чемоданчик и направляется в переднюю. Я иду за ним и нажимаю кнопку лифта. - Спасибо, Кандиль… - Делаю, что могу… Я восхищаюсь его спокойствием. Он сталкивается с самыми уродливыми сторонами жизни, работает как каторжник, и дома его ждет одиночество. Я никогда не слышал, чтобы он жаловался. Никогда не видел, чтобы он падал духом. Вернувшись в кабинет, набираю номер Жанны - она подходит к телефону. Услышав мой голос, она, кажется, удивилась. - Есть что-нибудь новое?.. Почему ты опять звонишь? - Я бы хотел поговорить с Натали… - Теперь вы оба начинаете секретничать? Она недовольна тем, что наша внучка приходила ко мне. Она воспитала Натали и считает, что это ее внучка. - Пойду посмотрю, вернулась ли она… Она только что выходила, но потом кто-то, кажется, открывал дверь… - Ее шаги удаляются, слышно, как она зовет: - Натали… Натали… С тобой хочет поговорить дедушка… - Потом снова берет трубку. - Надеюсь, то, что ты хочешь сказать, ее не расстроит? - Напротив… - Мне не нравятся эти секреты… Вопрос настолько важный, что мы должны поговорить серьезно… - Поговорим немного позже… - Я тебя не узнаю… - Алло, Бай… - Теперь говорит Натали. - Ты виделся со своим врачом? - Он только что ушел от меня. Он полагает, что возраст не имеет значения… - Я же говорила… - Он знал тринадцатилетних девочек, которые родили совершенно нормальных детей… Она, должно быть, повернулась к своей бабушке, и я слышу, как она почти слово в слово повторяет то, что я сказал. - Все дело в том, какое у тебя здоровье… - А знаешь, сколько сигарет я выкурила сегодня?.. Четыре… Завтра выкурю только две… Я заставила себя съесть вдвое больше, чем обычно… Хочу привести себя в порядок, понимаешь… - Понимаю… У тебя есть карандаш и бумага?.. - Минутку… Я даю ей адрес Жориссана. - Это приятель Кандиля, моего врача, один из лучших акушеров в Париже, и ты можешь полностью ему доверять… Он ждет тебя завтра в двенадцать… - Зачем, раз я уже была у врача? - Так уж полагается, маленькая… Он посмотрит тебя, задаст несколько вопросов… - А он не… - Он даже не имеет права предлагать тебе это… - Я все-таки боюсь… - Хочешь, чтобы я пошел с тобой? Еще две недели тому назад я и подумать не мог ни о чем подобном. Они меня как бы изолировали. Я был один в своей башне, в этой квартире, где старался наслаждаться тем, что у меня осталось. Они едва помнили о моем существовании. И вот теперь… - Когда мы получим ответ? - Какой ответ? - Когда мы узнаем, все ли в порядке… - Я полагаю, он тебе скажет… Потом он позвонит Кандилю, и тот сообщит мне подробности. - А ты позвонишь мне? - Да… - Обещаешь? - Обещаю… - Подожди… Жанна делает мне знаки, хочет говорить с тобой… Доброй ночи, Бай… Спасибо… Я тебя крепко целую… Не бойся… Клянусь тебе, я растолстею… - Алло… - Это голос Жанны. - Я полагаю, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? - Конечно… - Ты подумал о том, что взвинчиваешь ее и что отступить уже будет невозможно? - Если только нет серьезных медицинских причин… - Существуют другие причины, кроме медицинских… - Разве ты ведешь колонку сердечных тайн в твоем журнале? Я обидел ее. Но сделал это не нарочно. Я принимаю это дело настолько близко к сердцу, что волнуюсь почти так же, как Натали. - Хотела бы я, чтобы ты не пожалел о своем поведении,- вздыхает Жанна прежде, чем положить трубку. - Доброй ночи… Я никогда не понимал так хорошо выражения "цепная реакция". Все началось с письма, написанного на больничной койке и вернувшего меня в далекое прошлое. А потом женитьба Жака, эта чудесная девушка, которая пришла ко мне, будто хотела одна явиться к предводителю племени… Мое существование стало приобретать реальность. Потом у меня в квартире появляется Натали, чтобы сделать мне признание и позвать меня на помощь. Все это произошло почти одновременно. Я не удивлюсь, если в мою дверь постучится Жан-Люк, хотя это и случается не чаше одного раза в год. А в спальне меня ждет новый сюрприз. Я знаю, что увижу там мадам Даван. Но меня поражает ее лицо, более холодное, более застывшее, чем обычно. Я сразу же подумал: сейчас она объявит, что уходит от меня. Почему, не знаю. Но она, несомненно, приняла какое-то решение, нелегкое для нее. - Получили неприятное известие от родных? - У меня давно никого нет… - Беспокоит здоровье? - Нет… Лучше я сама скажу… - Скажите мне сначала, счастливы ли вы здесь… - Может быть, даже слишком… - Она как будто просит за это прощения с легкой улыбкой, которая ее молодит. - Я так привыкла... - Я тоже… - Вы другое дело… Вы у себя дома… - Вы тоже у себя… Не знаю, что бы я делал, если бы вы не ухаживали за мной… Я становлюсь таким ленивым, теперь даже не раздеваюсь без вашей помощи. Она не смотрит на меня. Уставилась на ковер. Мы оба стоим, и, должно быть, со стороны наша неловкость кажется смешной. - Не желаете ли сесть? Она нерешительно смотрит на одно из двух кресел, пока я сажусь в другое. - Вы меня боитесь? Она сразу поняла, на что я намекаю. Она очень чуткая. Конечно, она и не подозревает, почему я никогда не пытался вступить с ней в более близкие отношения. Я не делал этого почти из кокетства. Не хочу навязывать ей свое старое тело и боюсь, что, если буду думать об этом, у меня ничего не выйдет. - Вы никогда не спрашивали у меня рекомендаций… Когда я пришла к вам, я боялась, что вы о них заговорите… Я улыбаюсь, заинтересованный ее словами. - А у вас их нет? - Нет. - И карточки социального обеспечения? - Ничего нет… Вы поверили мне… И продолжаете верить, предоставили мне полную свободу… Поэтому вы должны знать… - Вам известно, откуда я вышла, когда бюро по найму прислуги послало меня сюда? - Никогда не интересовался… - Из Гагено, женской тюрьмы, которая тогда еще существовала… Я провела там десять лет… Стараюсь казаться совершенно спокойным, но я ошеломлен, - За что вы были осуждены? - За то, что стреляла в человека… - В любовника? - В мужа…. - Из ревности? - Мне было двадцать два года, когда я с ним познакомилась… - В Париже? - Я родилась и воспитывалась в Отёйе… Мой отец был архитектором… В Сорбонне я слушала лекции по литературе и социологии, изучала то, что теперь называется гуманитарными науками… И познакомилась с братом моей подруги… Сначала мы проводили время втроем… Потом перестали брать подругу с собой… Произошло то, что должно было произойти… - Сколько ему было лет? - Тридцать… - А что он делал? - Его отец занимался производством шин, и Морис работал на одном из его заводов… Мы поженились… - Вы были беременны? - Нет. Думаю, у меня не может быть детей, я никогда ничего не делала, чтобы избежать беременности… Года через два мой муж все чаще стал оставлять меня одну по вечерам. Я стала следить за ним. Оказалось, он встречался с одной женщиной или в ресторане, или у нее дома, возле ворот Дофин… Тогда я достала револьвер… - Как? Разве их продают без особого разрешения? - Я знала, что уже несколько лет у моего отца в ящике ночного столика лежит револьвер. Я разыграла настоящую комедию, вошла к нему в спальню и сунула револьвер в сумочку… Потому-то на суде установили отсутствие смягчающих обстоятельств и присяжные решили, что я стреляла преднамеренно… Я не скрываю своего удивления и замечаю: - Но раз вы достали револьвер… - Вот видите! Вы тоже не понимаете. Я как бы бросила вызов самой себе. Мне было стыдно ревновать и отравлять себе жизнь из-за женщины, с которой мой муж, возможно, перестал бы встречаться через несколько месяцев… - Она, судя по всему, вполне искренна. - Иногда я повторяла себе вполголоса: "Я убью их обоих…" Но знала, что никогда этого не сделаю… - Однако же сделали… - В нее я не стреляла. Однажды вечером я должна была задержаться допоздна, но назначенная встреча не состоялась и я рано вернулась домой… Еще на улице я удивилась, что спальня освещена… Бесшумно открыла дверь… Услышала женский голос и голос моего мужа… Они говорили обо мне и смеялись… Я достала револьвер, спрятанный в бельевом шкафу, под простынями… Могу утверждать одно: все происходит не так, как представляется потом, после судебного разбирательства… Действовала я будто бы спокойно, продуманно, а на самом деле как-то машинально, не отдавая себе отчета… Мой адвокат тоже этому не поверил… Они оба лежали раздетые на нашей постели, на моей постели… Сначала, захваченные врасплох, они испугались… А потом муж натянуто улыбнулся и бросил мне: "Значит, Жюльетта, вы делите меня?" Я выстрелила всего один раз… Увидела кровавое пятно у его плеча… Женщина принялась истерически кричать, а я вышла… Десять минут спустя я остановила свою машину перед полицейским комиссариатом… Я смотрю на нее с невольным любопытством: ее спокойствие давно удивляет меня и я не раз себя спрашивал, где и каким образом обретают подобную безмятежность. Она неправильно понимает мой взгляд и говорит тихо, без всякого упрека: - Вы тоже считаете меня циничной? - Напротив. Я наконец узнал, почему вы так сдержанны… - Однако говорили, что на суде я вела себя возмутительно. В одних газетах писали о моем самодовольном виде, в других о моем равнодушии. На самом деле я была подавлена этой инсценировкой, в которой искажался даже проблеск истины. - Ваш муж умер? - Нет. Но был на грани смерти… Ему успели сделать переливание крови. С тех пор он держит голову немного набок и правая рука у него не действует… - Вы жалеете о том, что стреляли? - Конечно… - Она колеблется, глядя мне в глаза. - По правде говоря, не знаю… В то время я верила, что если два существа… - Мы всегда верим… Я был женат три раза - и все три раза верил… - Я знаю… - А добился только того, что больше не питаю никаких иллюзий… - Я тоже рассталась с ними… Мы оба вдруг улыбаемся одной и той же улыбкой. - Через год после того как я оказалась в Гагено, по требованию мужа я дала ему развод… Думаю, он женился вторично… Но меня это не интересует… Я хотел бы объяснить ей, что я чувствовал после трех своих разводов, что я чувствую теперь, когда Жанна навещает меня, но это было бы слишком долго и, наверное, ничего нового я бы ей не сообщил. Она так давно наблюдает меня, что в конце концов сама обо всем догадалась. Так мы сидим друг против друга, словно сообщники. Она в своем неизменном переднике. Из его кармана она машинально вытаскивает пачку сигарет, но тут же спохватывается. - Простите… - Прошу вас… Я никогда не видел, чтобы вы курили… - Потому что я курю только у себя в комнате… Я вас не шокирую? - Нет. - Вы не сердитесь на меня за то, что я так долго ничего вам не говорила? - От этого ничего бы не изменилось… - Все это время я чувствовала себя мошенницей… В Гагено я целых три года шила мешки… Директриса меня ненавидела, как ненавидела всех, у кого было какое-то образование… Так продолжалось, пока меня не заметил врач и не дал мне работу в лазарете… Там я получила кое-какие медицинские знания… Во всяком случае, в Гагено я больше узнала о людях, чем в Сорбонне… - Можно подумать, что вы не жалеете об этих годах… - Теперь я о них не жалею… - Она нерешительно встала, улыбнулась мне. Потом потушила сигарету и продолжала своим обычным голосом: - Вам пора ложиться… Мы не прикоснулись друг к другу. Она убрала мою одежду, а я не торопясь проделал вечерний туалет, и лег в постель. - В котором часу вы встанете? - Как обычно. То есть в половине седьмого. - Доброй ночи, мосье. - Доброй ночи, мадам Даван… Она хотела еще что-то добавить. Я чувствовал, что ей нелегко и что она уже готова отказаться от своего намерения. И все же она едва слышно произнесла: - Здесь я счастлива… - повернула выключатель и вышла. | 
