- Хочешь остаться здесь? - Так ведь не холодно. - Но ты весь мокрый. - Не впервой. На террасе они были не одни. За соседним с голиком сидела пара белокурых скандинавов, явно совершающих свадебное путешествие: все на них, от шляп до обуви, было новенькое. Другие посетители, в большинстве люди пожилые, выходили из автобуса с бельгийским номерным знаком. Они много лет ждали пенсии, чтобы приехать на Лазурный берег, а через час-другой их снова посадят в автобус и отвезут в Монте-Карло под столь же яростный нескончаемый дождь. - Что будешь пить? - А ты? - Фруктовый сок. - Не коктейль? - Здесь его не делают. Официант быстро, не глядя, обслужил их, вытирая на ходу столики мокрым полотенцем. - Что-нибудь случилось, Андре? Ты не такой как всегда. Она уже говорила "как всегда", хотя виделись они всего лишь в пятый раз, считая два семейных обеда. - Скажи честно, - голос его звучал неприветливо, твой отец звонил моему? - Не знаю. А почему он должен звонить? Их мысли были далеко друг от друга. Она не понимала его. - Ты хорошо знаешь, что я хочу сказать. - Ах вот ты о чем! Разумеется, мой отец ничего не сказал и говорить об этом не собирается. - Не уверен. - Почему? - Мой отец знает. - Что знает? - Что мне все известно о матери. - И ты считаешь, что мои родители… - А кто же еще? - Так-то ты им доверяешь! - Я больше никому не доверяю - ни твоим родителям, ни своим. - А мне? - Именно об этом я и думаю. Он не лгал. Глядя на нее, он пытался представить, какой она будет в сорок лет. На какую из двух матерей станет похожа? А может быть, на Наташу? Вид у него был усталый, взгляд измученный, но жесткий. - Не могу поверить, чтобы мой отец позвонил твоему и рассказал, что мы видели твою мать выходящей из дома на улице Вольтера. Глаза Франсины вдруг потускнели, и она нервно разорвала картонный кружок-подставку под пивные кружки. - Я не узнаю тебя, Андре. - Прости. - Что же все-таки произошло? - Теперь я ничего не знаю. Они словно сговорились и ни на минуту не оставляют меня в покое. Я уже дошел до того, что начинаю бояться экзаменов. - Что они говорят? - Трудно объяснить. Иногда это что-то неопределенное: мелкие, на первый взгляд безобидные замечания. Иногда настоящие обвинения - либо против самих себя, либо друг против друга. В субботу мать поджидала меня в саду, и мне пришлось выслушать все, что она думает об отце. Удручающий портрет! - Она была пьяна? - Откуда ты знаешь? Она не ответила. - Да, репутация у нее порочная. Нет, в тот день она не пила. - В чем же она упрекает твоего отца? - Она делает это так, что я становлюсь сам не свой. Во всем и ни в чем. - Он изменяет ей? - Нет, этого она не говорила. А что, он изменял? - Не знаю, Андре. - Ты что-нибудь слышала? - Нет, клянусь. Я просто пытаюсь понять. - Никогда еще у меня не было такого мрачного воскресенья. За обедом они не обменялись ни словом, обращаясь лишь ко мне или Ноэми. Я чувствовал, что они, каждый по-своему, наблюдают за мной. Они видели во мне судью, чей приговор пытались угадать. - Ты уверен? Тебе не кажется? - Сразу видно, что ты не живешь в нашем доме. Мать вышла из-за стола первой и поднялась к себе, посмотрев на нас так, словно хотела сказать: "Ну и ладно! Говорите все, что хотите". Она думает, что отец откровенничает со мной и собирается рассказать что-то еще, бросить на нее тень, как делает она сама. - А отец тебе ничего не говорил? - По-моему, у него было такое желание. Мы остались вдвоем, друг на друга не смотрели, уставились на яблочную кожуру в наших тарелках. Вопреки привычке обычно он курит только у себя на антресолях, он закурил длинную тонкую сигару; я, кажется, и сейчас еще чувствую этот запах. - Не суди маму слишком строго, Андре, что бы тебе ни сказали, что бы ты ни узнал. Он словно стыдился своих слов и сделал вид, что закашлялся от дыма, а потом вышел из комнаты. Я попытался работать, с грехом пополам настроился. В доме стояла тишина. Ноэми отправилась к дочери - та вышла замуж и живет в Муан-Сартру. Нас было трое. Я думал, что отец у себя в мастерской. - Тебе удалось позаниматься? - Я никак не мог войти в работу. Мне было страшно. Казалось, с минуты на минуту что-то произойдет. Свистел мистраль, нервы мои напряглись до предела. Андре украдкой посматривал на девушку, словно проверяя, можно ли ей доверять, не выглядит ли он наивным в ее глазах. Он уже знал, как важны слова, как они возникают из прошлого, искаженные, ядовитые, и задавался вопросом, почему Франсина так непохожа на других. - Около четырех мне захотелось есть, и я пошел на кухню. Проходя мимо комнаты родителей, я услышал какой-то рокот, похожий скорее на бесконечный монолог, а не на разговор Говорил отец, тихо, твердо, не давая прервать себя. - А потом? - Я выпил стакан молока, налил второй. Часов в пять, когда я уже давно вернулся к себе, я услышал, как за ворога выехала машина. С чердака мне было не видно, и я подумал, что они уехали вместе. Растерянная, она лихорадочно искала возможность подбодрить его. - Как ты думаешь, из-за чего изменились отношения? - Между отцом и матерью? - Да. - Наверно, из-за меня. После того, что мы увидели в прошлый четверг, я не мог оставаться самим собой. Они оба заподозрили, что мне все известно, и теперь каждый как бы пытается перетянуть меня на свою сторону. - Отец тоже? - Не так, как мать. Деликатнее. В воскресенье, разговаривая со мной, он словно сожалел, что ему приходится это делать. Раз в две недели, по воскресеньям, Ноэми не приходил к ужину, и мы сами накрываем на стол - картофельный салат и холодное мясо уже приготовлены в холодильнике. Когда в восемь с четвертью я спустился вниз, отец все уже сделал. - Поужинаем вдвоем, сын? - А где мама? - Она ушла, а куда - не сказала. Расспрашивать Андре не осмелился. Может быть, родители поссорились? Произошло более или менее решительное объяснение? Мать угрожала перед уходом? - Есть хочешь? - Не очень. - Я тоже, но все-таки надо перекусить. Ни тому, ни другому кусок в горло не лез. - Тебе удалось поработать? - С трудом. - Кажется, дочка Ноэми опять ждет ребенка. Даже эта фраза, если вдуматься в нее, связывалась, хоть и отдаленно, с их тревогами. Жена каменщика-итальянца, дочь Ноэми чуть ли не постоянно была беременна. Едва отлучив от груди одного ребенка, она уже ждала другого, и только тогда по-настоящему радовалась жизни, когда с гордостью носила свой выпирающий живот. - Странно, что у тебя нет друзей. Что ответить? Да он и не хотел отвечать. - Ты счастлив, Андре? - Как все. - Что значит: "Как все"? - Бывают дни хорошие, бывают плохие. По-разному. - От чего это зависит? - И от себя, и от других. Главным образом от себя самого. Он смотрел, как хлещет дождь, как темные фигуры, выскочив из машин, бросаются бежать, слышал, как хлопают дверцы. - Мы убрали со стола, сложили в мойку посуду. - Ты к себе? - Хочу еще раз полистать историю девятнадцатого века - боюсь, что на ней-то я и сверну себе шею. В десять часов мать еще не вернулась. В одиннадцать он, сам не зная почему, начал беспокоиться, хотя, случалось, она приходила и позже, особенно если была с Наташей. Увидев в гостиной отца, он удивился, и удивление его возросло, когда он заметил, что отец звонит по телефону. - Благодарю вас, Наташа… Нет, ни малейшего представления… Да, к пяти часам. Их взгляды встретились, и отцу не удалось скрыть свое волнение. - Мама не у нее? - Нет. - И не заходила к ней? - Даже не звонила. - Но ты хоть представляешь, где ее искать? - Нет. Интересно, о чем же так долго, безразличным, бесстрастным голосом разговаривал отец? Но спросить он не осмелился. Теперь спросила Франсина: - И что вы делали? - Ждали. Отец курил, пытался читать, внезапно вставал, ходил по гостиной и время от времени, краснея, посматривал на меня. Я листал журнал, не вникая в текст, и торчал внизу лишь затем, чтобы не оставлять отца одного. Мне показалось… Он замолчал и невидящими глазами уставился на скандинавскую пару, которая, держась за руки, молча смотрела на проходящий по площади Массены транспорт, на полицейского в шлеме, который время от времени свистел, а иногда, сердито размахивая руками в белых обшлагах, подходил к неисправным машинам. - Что тебе показалось? - Что его мучают угрызения совести и он сожалеет о случившемся днем. - Он так ничего и не сказал? - Позже, но сначала, около полуночи, пытался отправить меня спать. - Ложись, сын. Поверь, для беспокойства нет никаких оснований. У матери кроме Наташи есть и другие подруги. И мы напрасно портим себе кровь. Я все-таки остался с ним. И вот тогда он спросил: - Она тебе ничего не говорила? Не пыталась объяснить свое поведение? - Нет. - Вчера, по-моему, вы долго оставались вдвоем в саду. - Она рассказывала о том, как вы с ней встретились и поженились, о квартире на набережной Турнель. - Имена называла? - Упоминала ваших друзей. - У нас был только один друг. Послушай, Андре. Извини, что я говорю об этом теперь, когда тебя надо оградить ото всех забот. Не знаю, что случилось, но я тоже заметил, что с некоторых пор ты изменился. Не прошу у тебя откровенности. Лучше, чем кто бы то ни было, я понимаю, как нелегко затрагивать эту тему. Твоя мать уверена, что ты знаешь, и вбила себе в голову, что это я рассказал тебе обо всем. - Тогда, - заметила Франсина, - почему ты заговорил о телефонном звонке моего отца? - Постой, я не закончил. В субботу моя мать, а такое бывает часто, лгала, чтобы узнать правду. Речь шла о твоих родителях. И между прочим она бросила отцу: - Ты - как Буадье: они вечно суются не в свои дела. - Мои родители? - Ты не понимаешь, Франсина? - А ты-то понимаешь? - Пытаюсь. Я лучше тебя знаю свою мать, особенно с некоторых пор. Отец прав, говоря, что она страдает. Я даже уверен, что она всегда страдала. - От чего? - От того, что не такая, какой хотела быть. Если бы твоя мать болела раком и стонала целыми днями, ты сердилась бы на нее? - Конечно нет. - А здесь разве не то же самое? Она не выбирала свой темперамент, характер, склад ума. - Так сказал тебе отец? - Почти. - Он не сердится на нее? - Напротив, упрекает себя за то, что не смог сделать ее счастливой. - Видишь ли, сын, - прошептал он мне, густо покраснев, - когда берешь на себя ответственность за судьбу другого человека… Молодые люди замолчали, глядя на бельгийцев, которые семенили за гидом к автобусу, стоявшему возле террасы. - Когда вернулась твоя мать? - Около двух часов ночи. Мы услышали шум у ворот. Сначала хотели броситься туда - нам показалось, что машина врезалась в столб. Отец первым взял себя в руки и не позволил мне выйти. Он прислушался. Мотор продолжал урчать. Машина резко дернулась назад, потом въехала на аллею и, наконец, остановилась в гараже. - Поднимался бы ты к себе, Андре. Если она увидит нас здесь вдвоем… - А ты? - Я тоже поднимусь. Он даже погасил свет. Мы направились к лестнице и уже добрались до второго этажа, когда ключ начал тыкаться в замочную скважину. - Ты видел мать в тог вечер? - Нет. Я был у себя в комнате, и до меня доносился ее пронзительный голос, такой, словно она крепко выпила. Прохаживаясь от будуара до ванной, она безостановочно говорила, но я слышал только то, что произносилось в коридоре: - Говори потише, Жозе. - А почему я должна говорить тише? Я пока еще у себя дома, разве нет? - Андре… - Что Андре? Я, что ли, научила его презирать свою мать, чуть ли не бояться ее? Бедный мальчик едва осмеливается взглянуть на меня. Дверь закрылась, и вскоре я заснул. - А утром? - Я увидел мать только после лицея. Отец уже сидел за столом и выглядел усталым. О ночных событиях он не обмолвился ни словом. Я спросил как можно естественней: - Что мама? - Ничего. Скоро ей будет лучше. - Ты так и не знаешь, где она была? - спросила Франсина. - Знаю. Она мне сказала. - Когда? - В полдень она так и не вышла к столу; отец поднялся к ней, но дверь оказалась закрытой на ключ. Он спустился озабоченный. Я слышал, как он расспрашивает Ноэми. - Не беспокойтесь, мсье. Я видела: ничуть не хуже, чем в прошлый раз. Андре продолжал угрюмо: - Ужинать она тоже не пришла-ограничилась овощным бульоном, который велела подать к себе в комнату. - Отец так ничего тебе и не сказал? - Он положил руку мне на плечо, что стал делать все чаще и чаще, и прошептал: "Не переживай, сын. Не хватало еще, чтобы наши раздоры помешали тебе сдать экзамены". Я поднялся к себе, сел заниматься. Примерно через час дверь открылась - я даже не слышал шагов - и вошла мать, в рубашке, в пеньюаре. - Не бойся, Андре. Я не собираюсь говорить тебе ничего неприятного. - Послушай, ма… - Нет, это ты выслушаешь меня до конца, и, умоляю, не прерывай. Так больше не может продолжаться. Мне очень плохо. Пора рассказать тебе все, что у меня на сердце. В субботу я защищалась, наивно думая, что еще можно защищаться. А сейчас пришла рассказать тебе правду, правду о той ужасной женщине, которая является твоей матерью… Он почувствовал, как рука Франсины ищет его руку, сжимает кончики пальцев. - Бедный Андре! Он не хотел жалости. - Почему бедный? Она быстро пошла на попятный - отняла руку и пролепетала: - Не знаю. Просто я попробовала поставить себя на твое место. - Разве можно поставить себя на чье-либо место? Он снова увидел мать, внешне почти спокойную, но словно снедаемую энергией, которую ее худенькое тело, казалось, не могло удержать в себе. - Ты волновался вчера вечером? - Ты исчезла, ничего не сказав. Когда я услышал, как отъезжает машина, я подумал, что вы с папой уехали вместе. А потом спускаюсь к ужину отец накрывает на стол. - Он тебе ничего не сказал? - Нет. Он выглядел усталым. Я снова ушел заниматься, но мне было не по себе, и в половине одиннадцатого, не знаю почему, я спустился. В гостиной отец звонил Наташе. - Я не была у Наташи. - Именно это она и сказала. Мы стали ждать, пытаясь читать. И только услышав, что подъехала машина, я поднялся к себе. - Ты боялся увидеть меня в том состоянии, в каком ожидал? Ведь я действительно задела столб, въезжая в ворота. Он ничего не ответил. - Может, я и была пьяна. Во всяком случае, должна была быть пьяной: выпила я довольно много. К сожалению, голова оставалась трезвой, как сейчас. Знаешь, что я вчера делала? - Нет. - Заходила без разбора во все бары подряд, где раньше ноги моей не было и о существовании которых я даже не подозревала. Побыть одной, иметь возможность подумать - вот все, чего я хотела. Когда, поглядывая на меня, официант начинал бросать косые взгляды, а посетители шептаться, я уходила и шла в другое место. Кстати, в одном из баров я увидела группу парней твоего возраста, с девушками, лицеистов без сомнения, и, возможно, среди них были твои одноклассники. Ты стыдился бы, узнай они меня? - У меня нет никаких оснований стыдиться тебя. |