Сименон Жорж - Пассажир “Полярной лилии” - стр 10

Доехать до места назначения ему не дают. Зильберман выдает себя за него и является на пароход.

- Нет! - неожиданно проворчал капитан себе под нос, вспомнив фотографию учебного корабля.

И, однако, из всех, кто может оказаться Зильберманом, Вринс внушает наибольшие подозрения!

Во-первых, он любовник Кати. А Катю ведь тоже можно заподозрить в том, что она участница трагической оргии на улице Деламбр.

И зачем они вдвоем придумали мифического Эриксена? Сперва он разгуливал по "Полярной лилии", затем в Ставангере исчез - в виде мешка с углем.

У Кати ни гроша, а на борту кража! И основная часть украденного найдена у ее любовника!

Петерсен силился поймать нить своих мыслей и злился на себя, что не может сосредоточиться.

Идти приходилось почти наугад. Вдоль побережья, от которого "Полярная лилия" не удалялась больше чем на две мили, тянется цепь островков и подводных камней, разделенных узкими проливами, где, кипя, сталкиваются противоположные течения.

Задача состояла в том, чтобы вовремя заметить мигание зеленых, красных, белых буев.

Потом кто-нибудь указывал рукой в пространство, остальные сразу же обнаруживали слабый свет, и тогда, наконец, произносилось название:

"Если Вринс - это Зильберман…" - вновь принимался за свое Петерсен, хмурил лоб, перечеркнутый глубокими морщинами, и восстанавливал в памяти события, пытаясь объяснить их с новой позиции.

Несмотря на подозрение, его нисколько не раздражало общество молодого человека, хотя из-за качки Вринс порой прижимался плечом к капитану.

Но зачем тогда Крулль раскрыл трюк с мешком из-под угольных брикетов?.. А вдруг он соврал? Вдруг некий Эриксен или тот, кто выдал себя за него, действительно прыгнул в Ставангере за борт?

Трупы зацепляются под водой за старый трос или якорь; иногда отлив уносит их в открытое море".

Оторванный от раздумий Петерсен вздрогнул и увидел стюарда. Тот осторожно пробирался по палубе, напуганный скачками судна и особенно зрелищем белых от пены волн, которые, словно ожив, неслись с сумасшедшей скоростью вдоль бортов "Полярной лилии".

Капитан проверил курс, посмотрел на лоцмана, Вринса и рулевого, казавшегося бледной тенью в полумраке застекленной рубки. Потом спустился по трапу, отметив про себя, что Катя по-прежнему сидит на том же месте в углу салона и что стекло одной из ламп уже закоптилось.

Нет, это невыносимо! И атмосфера какая-то кошмарная, и вид у всех какой-то необычный, настороженный!

Что она там делает? Плачет? Потешается над всем и вся? Или у нее тоже морская болезнь?

Никогда еще на "Полярной лилии" не было так мрачно и тревожно. Даже комнатный ледник и тот давеча прыгал по палубе с подлинным коварством!

В девяноста девяти случаях из ста лопнувшая ванта никого не задевает. И надо же было, чтобы, несмотря на холод, ветер и брызги, которые, едва коснувшись палубы, тут же превращаются в лед, лапландец уселся именно на кабестан!

А ведь бедняге ничего не втолкуешь - он по-норвежски ни в зуб ногой. Знай себе бросает вокруг злобные взгляды, словно тут его нарочно искалечили.

Нет, все началось еще в Гамбурге, когда лопнул трос, Вринс вернулся вдребезги пьяным, и "Полярная лилия" чуть не пустила моторку ко дну.

Петерсен распахнул дверь в каюту инспектора и застал его согнутым над картонным бачком, который выдается пассажирам на случай морской болезни.

От свечи остался лишь огарок сантиметра в три, не больше. Он освещал искаженное лицо, слезящиеся глаза, скривившийся рот.

Ложусь - еще хуже. Неужели от этого нет никакого лекарства? Минутку, капитан… Я спустился вниз. Чуть не убился на этих ваших железных лестницах. Обыскал вещевой мешок Крулля. И вот что нашел… - Йеннингс указал на несколько золотых монет, лежавших на столе рядом с мокрым полотенцем. - Господин Эвйен их опознал. Это его монеты.

- Его не было: кажется, вышел на палубу подышать. В Тромсё надо проследить, чтобы он не удрал.

На секунду он, разинув рот, опять склонился над бачком; грудь его несколько раз конвульсивно дернулась.

Инспектор насторожился и привстал. На палубе что-то загрохотало.

Петерсен тоже встревожился: он понимал, что эта волна задела мостик.

Петерсен решил повременить с возвращением наверх и торопливо добрался до машинного отделения, где стармех все еще возился с динамо.

Кочегар на минуту высунул черное лицо из приоткрытой железной дверцы и разразился проклятьями.

Крулль вот уже два часа болтается невесть где, а тут только успевай давление сдерживать! Второму угольщику в одиночку не сдюжить. Кочегар требовал еще одного человека, хоть какого, лишь бы уголь перекидывал.

В машинном отделении было не менее жутко, чем наверху: при масляных лампах людям приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы не угодить под мотыли.

Выходя на палубу, изнервничавшийся Петерсен витиевато выругался, словно от грубой брани ему могло стать легче.

Сейчас не до споров. Наклонившись, капитан различил во мраке красный буй - подводные камни Рисутюхамма. А тут еще появился Белл Эвйен. Он тоже едва стоял на ногах. Кончик носа у него был желтоватый и блестел - верный признак морской болезни.

Как я вам уже говорил, пострадавшему пришлось ввести морфий: боль была невыносимая. Стюард принес мне аптечку, которую я оставил в каюте…

Петерсен был готов к чему угодно, даже к самым немыслимым неприятностям. Уж раз пошло одно к одному…

- Нет. Там была коробка с шестью ампулами морфия. Так вот, она исчезла. Не нашел я и шприца.

- Это знает только лапландец. А он не понимает, что ему толкуют. Внушил себе, что его хотят убить, и забивается в угол койки, как только к нему подойдешь.

Петерсен тяжело поднялся по трапу и добрался до лоцмана с Вринсом насквозь промокший: на полпути со спины накрыла волна.

Он молча втиснулся между обоими и привалился спиной к переборке, с какой-то странной иронией проводив глазами волну, набежавшую с борта и такую высокую, что она порвала найтовы одной из шлюпок под трубой.

К полуночи капитан совсем закоченел, рот его зло кривился, но он упорно оставался на месте, высматривая буи.

Не курил он уже три часа - для этого пришлось бы вытащить руки из карманов, распахнуть пальто, зайти в рулевую рубку, чтобы чиркнуть спичкой.

С вант свисали форменные сталактиты, а на грузовой стреле и баке от постоянно накатывающихся волн образовался целый айсберг, круглый, голубоватый, сверкающий и похожий на чудовищную медузу.

10. Тромсё

Голландец неторопливо повернулся, хотя оклик капитана после многочасового молчания явился для него полной неожиданностью.

Петерсен испытующе посмотрел в лицо молодому человеку, и ему тут же стало стыдно - так оно осунулось от усталости, тревоги и особенно печали, хотя в нем, может быть, впервые появилось нечто зрелое, подлинно мужское.

Капитан собирался вырвать у него неожиданное признание, какую-нибудь фразу, которая выдала бы его, но сразу сообразил: это не к месту и не ко времени.

Справа от Петерсена закутанный в шубу лоцман вытягивал шею, вглядываясь в темноту: они сегодня видели столько сигнальных огней, что будет чудо, если буи не станут мерещиться там, где их нет.

Рулевой в своей рубке - и тот был на пределе: он судорожно вцепился в медное колесо и не отрывал глаз от компаса. Каждые десять секунд "Полярную лилию" встряхивало так, что трещали все шпангоуты, и людям приходилось напрягаться, чтобы устоять на ногах.

Три волны, одна за другой, взлетели до самого верха красной с белым трубы, и третья, сорвав спасательную шлюпку, которая держалась теперь лишь на шлюпталях, унесла ее в кипящую бездну.

И он указал на мигающие огни, которые Петерсен разглядел не сразу.

- Да, Тромсё. Но ручаюсь: нам приказывают не заходить в порт. Разве не видите?.. Минутку - опять начали. Три белых… Один красный… Один белый…

Капитан шагнул вперед, обеими руками схватился за поручни и все же пошатнулся под водопадом ударивших в лицо брызг.

Петерсен тут же пожалел о своих словах. Вринс был уже в рулевой рубке и сам зажигал фонари.

- Посигнальте: "вас понял", - бросил капитан и, обращаясь к подошедшему лоцману, пояснил:

- Передают, чтобы мы оставались на внешнем рейде. В порт не войти: затонувший нынче вечером траулер загородил фарватер.

И снова ни огонька. Потом из тьмы выступило расплывчатое пятно света, и гудок "Полярной лилии" трижды издал долгий рев.

Тромсё лежал слева, за поясом скал, прохода между которыми еле-еле хватало для судна среднего тоннажа.

На молах вокруг затонувшего траулера несомненно велись работы - оттуда доносился скрип подъемного крана. Течение сносило пароход на подводные камни.

Пришлось маневрировать: двигаться вперед, останавливаться; давать задний ход, снова останавливаться, несмотря на это, "Полярную лилию" по-прежнему сносило, и всякий раз стоило больших трудов вернуть ее на курс.

- К нам идет катер с почтой, - объявил ему Петерсен. - Готовьте штормтрап. Лапландца спускать как можно осторожнее.

Он был даже доволен новым происшествием: в Тромсё его все знали, местный агент компании был не дурак выпить, и капитану пришлось бы со многими здороваться и разговаривать, чего ему сейчас никак не хотелось.

Во мраке затарахтел мотор катера, но лишь спустя несколько минут его белый сигнальный фонарь скользнул под бортом "Полярной лилии", от кормы к носу.

Раз десять катер оказывался в нескольких сантиметрах от трапа, раз десять его отбрасывало волной.

Наконец его удалось пришвартовать. На палубу вынырнули двое в дождевиках. Петерсен встретил их, пожал руки.

- Новенький траулер с отличным дизелем, в первый раз шедший на лов трески к югу от Шпицбергена.

Лоцмана, ясное дело, не взяли, на борту никто здешние воды не знает. Немцы полагаются только на свои карты. Это их не спасло: пошли ко дну прямо на фарватере.

- Юнга лет пятнадцати: при толчке свалился в воду. Наши спорят, не взорвать ли траулер динамитом.

Экспедитор принес мешки с почтой. Три матроса со всеми предосторожностями вынесли лапландца на палубу. Бедняга, которому невозможно было что-нибудь объяснить, исступленно отбивался, издавая нечеловеческие вопли.

Он так вырывался из рук, что в конце концов свалился с двухметровой высоты, стукнулся головой о планширь и потерял сознание.

- Будьте осторожны! Из Киркинеса идут два английских рудовоза. Должны быть здесь еще ночью.

"Полярная лилия" находилась в опасной близости от города, огни которого уже проступали сквозь ледяной туман.

Опять налетел снеговой заряд; снежная крупа крошечными иглами колола кожу, проникала в обувь и под одежду.

Петерсен ни на секунду не переставал наблюдать за суетой у катера. Как только отдали швартовы, он пересчитал людей на суденышке и дал сигнал отправления.

Маневром руководил с мостика Вринс, и капитан внимательно прислушивался: он испытывал известное беспокойство. Но винт стучал без перебоев. Едва катер отвалил, пароход повернул на полрумба вправо, и телеграф передал в машину: "Восемьдесят оборотов!"

А ведь мальчишка наверху бледен сейчас как мел, пальцы его стискивают ручку телеграфа, глаза сверлят темноту, где видны только беловатые гребни ближайших волн.

Петерсен не сразу поднялся наверх - сперва зашел в ресторан, где на одной из банкеток растянулся землисто-серый стюард.

- Не знаю. Инспектор только что пытался выйти, но тут же вернулся. Раскис почище, чем я.

Капитан посмотрел на тускло освещенный коридор и неожиданно направился к каюте Арнольда Шутрингера.

Немец, сняв очки, без которых глаза у него приобретали нормальные размеры, сидел на краю койки; лоб у него был в испарине.

Капитан с первого взгляда понял, что пассажиру пришлось прибегнуть к бачку из промасленного картона - тот еще стоял посреди каюты.

Немец рывком вскочил на ноги, и лицо его сделалось почти угрожающим - так он был возмущен.

Свеча еле теплилась. Тем не менее Петерсен разглядел на шишковатом лбу Шутрингера капли пота.

- Почту доставили нам прямо на борт. Груз сдадим на обратном пути.

Шутрингер впервые утратил хладнокровие; было видно, что он разъярен.

- Почему же не предупредили заранее? С почты прислали бы кого-нибудь. Вы, видимо, собирались затребовать из Германии перевод?

- В таком случае могу заверить, что ваши деньги вскоре будут найдены. Мы уже разыскали золотые монеты в матрасе угольщика Крулля. Сам он скрывается где-то на судне.

- Благодарю! - сухо бросил Шутрингер и потянулся к дверной ручке с явным намерением закрыть каюту.

Петерсен шел, опустив голову и вздрагивая всякий раз, когда пароход бросало особенно сильно. Будь у него свободные люди, он приказал бы любой ценой найти Петера Крулля: в нем сидела уверенность, что после отхода из Свольвера угольщик все еще оставался на борту.

Он медленно поднялся по трапу в салон и различил в темноте чье-то лицо.

Голос был Катин - и пока что неуверенный. Петерсен молча стоял на пороге.

Сименон Жорж - Пассажир “Полярной лилии”.

10. Тромсё