- Послушайте, мне надо видеть Вринса. Хотя бы на минуту. Он на мостике? Капитан по-прежнему не отвечал. - Умоляю вас! - настаивала девушка. - Клянусь, он не виноват! Все это должно наконец разъясниться. Мы что, ушли из Тромсё? - Мы в него и не заходили. Она вскочила и бросилась к нему. Эффектное зрелище! Черное платье сливается с темнотой, лицо искажено непривычным освещением. Петерсен заметил, что прыщ на лбу пассажирки побагровел, пересохшие губы потрескались. Да у нее жар! - Нет, это невозможно! Отвечайте же, почему без захода? Когда следующая стоянка? - Завтра вечером в Хаммерфесте. Катя вцепилась в него, и он почувствовал, что ее бьет дрожь. - Но тогда… Девушка провела рукой по лбу, болезненно поморщилась и умоляюще простонала: - Кто остался на борту? - Все, кто был. Вернее, исчез только один - некий Петер Крулль. Петерсен не сводил с нее глаз. Ноги у него подрагивали от нетерпения: с минуты на минуту его могут вызвать наверх. Место капитана - на мостике. Разглядят ли Вринс с лоцманом Шервейский буй, один из тех, что видны хуже всего? В то же время он сознавал всю исключительность момента. Собеседница на пределе. Страх и шторм сломили в ней всю волю к сопротивлению. Но не дай ему Бог произнести хоть одно неосторожное слово! Она еще способна напрячься, обрести былое присутствие духа. С Петерсена капала вода - на нем было мокро все: и кожанка, и большие сапоги, в которых ноги его казались живыми колоннами. - Я могу передать Вринсу ваше поручение. Из-за найденных у него денег он фактически под арестом. А в Хаммерфесте будет передан… - Нет! Нет! - вне себя крикнула Катя. - Замолчите! Дайте мне сказать! Вернее… Она озиралась вокруг, словно ища, за что ухватиться. - Во-первых, его привлекут к ответственности за кражу. Во-вторых, он обязан будет доказать, что не имеет ничего общего с неким Рудольфом Зильберманом. Девушка отступила на шаг и неприязненно посмотрела ему в глаза. - Вы о ком? - Об убийце Мари Барон, убийце и племяннике советника фон Штернберга. О Рудольфе Зильбермане, инженере из Дюссельдорфа, едущем на "Полярной лилии" под чужим именем. Катя села. И - странно! - стала так спокойна, что капитан даже испугался. Она сидела в двух метрах от него, опершись локтем на стол, где еще стояла пустая бутылка, и, опустив голову на руку, смотрела себе под ноги. - Что вам еще известно? Она отбросила упавшие на лицо волосы, машинально поискала рукой сумочку, чтобы достать папиросу. Но сумочка, видимо, осталась в каюте. В этот момент пароход так качнуло, что Катя упала бы вместе со стулом, если бы не успела уцепиться за стол. Петерсену и тому пришлось схватиться за дверной наличник. Заревел гудок. Капитану не терпелось вернуться на мостик. Перед глазами у него неотступно стоял черный океан, в котором он должен разглядеть Шервейский буй. "Еще минуту", - мысленно дал он себе срок и продолжал: - Зильберман в сопровождении какой-то женщины бежал в Гамбург, где сел на "Полярную лилию", совершив буквально чудеса, чтобы сбить полицию со следа. Придумал даже мифического пассажира. Девушка нервно рассмеялась. - Ну, дальше! - От самого Гамбурга он ловчит, стараясь все запутать. Его спутница постоянно ему помогает. Он убил Штернберга. А теперь, чувствуя, что его обложили со всех сторон, попытается, вероятно… - Перестаньте! От недавнего спокойствия Кати ничего не осталось. Она раздирала ногтями голубоватый носовой платочек. - Дайте мне поговорить с Вринсом, капитан. А еще лучше… Нет, бесполезно. Теперь все бесполезно. - Зильберман ваш любовник, так ведь? - Перестаньте! И уходите. - Отвечайте. - Да нет же! Ничего вы не поняли. Идите. - Кто же он? Девушка была так издергана, что малейшее прикосновение - и она подскочила бы на стуле. Ее потрескавшиеся губы судорожно подергивались. - Зачем все это? Слишком поздно. - Вы можете предотвратить новое преступление! - Умоляю, оставьте меня. Пощадите! Клянусь вам, не могу… Скажите Вринсу… И поверьте: он не виноват ни в чем, в краже - тем более. Скажите ему… - она подбирала слова, затравленно озираясь, - что все кончено и он может… - Что? - Ничего. Ничего я не знаю. Разве вы не видите, что я на пределе, что у меня… Уходите! Тем хуже!.. И, повалившись пластом на банкетку. Катя обхватила голову руками и неудержимо разрыдалась. Гудок ревел с необъяснимой настойчивостью. Глядя на фигурку Кати в черном, на ее белокурые волосы, Петерсен все еще колебался. Задерживаться он больше не мог, он охотно оставил бы здесь кого-нибудь вместо себя, например Эвйена, - пассажирка не на шутку его тревожила. Однако спускаться в каюты было уже некогда. Он поднялся на мостик, и по пути его дважды накрывало волной. У рулевой рубки Вринс, не дожидаясь вопросов, задыхающимся голосом выдавил: - Слышите? Вон там… Голландец указал рукой в пространство: - Шум машины… Явно один из рудовозов… Дважды ответил, потом замолчал… Пальцы его вцепились в ручку гудка. Оба судна тонули в таком вихре снега, что если бы на них и обнаружили встречные огни, все равно было бы слишком поздно. - Шестьдесят оборотов! Сорок! - скомандовал Петерсен. Даже лоцман, ходивший на этой линии тридцать лет, и тот больше не скрывал беспокойства. - Эти англичане плюют на все правила… Да где же они, наконец! Если бы не шторм, англичане услышали бы его слова, потому что в ту же секунду меньше чем в тридцати метрах от судна проскользнул красный огонь. С "Полярной лилии" различили туз пик на белой трубе и ярко освещенный ют. Не обращая внимания на воду, струившуюся по одежде, Вринс с вымученной улыбкой отер лоб мокрым платком, словно пот досаждал ему больше, чем ледяные брызги. Петерсен, стоявший вплотную к нему, не столько расслышал, сколько угадал подавленный всхлип. Этот звук затронул лучшее, что было в капитане, - его морскую душу, и он все понял. Мальчишка в первом рейсе! И больше четверти часа провел один на мостике, напрягая нервы и высматривая во мраке это чудовище - рудовоз, идущий двадцать узлов! Красный огонь пронесся мимо, как метеор. Сейчас у Вринса ноги словно ватные. И его задним числом колотит от страха - это-то Петерсен знал наверняка. Тихий всхлип… Молодой человек сунул платок в карман, прислонился к штурманской рубке и опять уставился в темноту, высматривая сигнальные огни. - Вринс… Капитан тут же пожалел, что окликнул голландца: он представил себе недоверчиво повернутое к нему лицо, издерганное, бледное от усталости. Ему так хочется сказать парню что-нибудь ласковое. Нет, успокоительное. Он, Петерсен, еще не все разгадал. Но уже смутно представляет себе, какую роль сыграл его третий помощник. - Слушаю, капитан, - хрипло отозвался тот. - Гудок каждые тридцать секунд! Нас предупреждали о двух рудовозах; значит, остался еще один, - устало закончил Петерсен. В таких материях он чересчур неловок, и это сдерживает его. Легко ли, да еще в теперешних обстоятельствах, взять и сказать мальчику: "А знаете, я вам верю". Особенно, когда чувствуешь, что вот-вот добавишь: "Извините, что я был так суров, но…" Нет, в море, когда пальто на тебе набухло, а ноги застыли, гораздо проще выдавить: - Гудок каждые тридцать секунд! Гудок ревел так, что чуть не лопались барабанные перепонки. 11. Ночь в Гамбурге
Было восемь утра, и в первом сером свете уже начали проступать белые очертания гор, когда шторм начал утихать. Ветер заметно слабел, хотя волна была еще высокая и Атлантика покрыта длинными полосами белой пены. "Полярная лилия" легла наконец на другой галс, вошла в защищенный скалами пролив, и, хотя ванты еще гудели от ветра, наступил, казалось, полный штиль. Нервы, мускулы, кости - все было словно измолото. У трех мужчин на мостике покалывало глаза, тупо ныло в затылке, ломило поясницу. Первым делом капитан вытащил из кармана трубку, вытряхнул из нее кристаллики снега, набил табаком. - Второй помощник выспался, сейчас он сменит, - подбодрил Петерсен Вринса, который, решив держаться до конца, напрягал последние силы, чтобы не свалиться от усталости. - Есть, капитан. Петерсен посмотрел на компас, счетчик оборотов, оглядел выплывший из мрака совершенно обледенелый пароход. - Капитан… - начал Вринс, отводя глаза в сторону. Он безусловно чувствовал, что взгляд у Петерсена сердечный, ободряющий, и словно стеснялся этого. - Правда, что Крулль сбежал с парохода в Свольвере? - Не думаю. Он прячется где-то на борту. Сейчас я прикажу его разыскать. И, внезапно положив коллеге руку на плечо, капитан спросил: - Он ее любовник? Муж? Вринс опустил голову, потом поднял и с беспокойством посмотрел на Петерсена. - Брат, - тихо вымолвил он наконец. - Она - девушка. - Пошли! Капитан потащил его вниз по трапу, распахнул салон, и обоим мужчинам предстала картина, от которой им сделалось неловко. Одна из масляных ламп все еще горела, желтым пятном выделяясь в серой утренней полумгле. Бутылка с минеральной водой упала и разбилась. А на одной из банкеток спала Катя. Если бы не чуть слышное дыхание, ее можно было бы принять за мертвую. В лице, посуровевшем от усталости, не осталось и намека на прежнюю веселость. Волосы прилипли к влажным вискам. Правая рука свесилась на пол. Даже во сне черты выражали страдание и тревогу. Губы сложились в горькую гримасу - обычный признак морской болезни. Вринс отвернулся. Петерсену пришлось увести помощника к себе в каюту, где шторм тоже похозяйничал, в частности опрокинул бутылку чернил и те разлились по линолеуму. Капитан позвонил. - Садитесь. Он чувствовал, что голландец еще пытается сопротивляться, но попытки эти становились все слабей, и когда Вринс опустился на койку, у него вырвался усталый вздох. В дверь постучался стюард. Он натягивал на ходу свежую куртку, и шевелюра его хранила следы мокрого гребешка. - Передайте старшему помощнику: любой ценой взять Крулля. Когда дверь закрылась, капитан бросил Вринсу: - Это конец, верно? Он сообразил, что его обложили. Думаю, он хотел сбежать с "Полярной лилии" в Тромсё, но нас выручил случай: стоянку пришлось отменить. Его сестра это поняла. Петерсен протянул кисет, молодой человек непроизвольно отозвался: - У меня нет трубки. Курю только папиросы. Из иллюминаторов струился холодный свет, в котором лицо голландца выглядело еще более измученным. - Теперь можете говорить все, Вринс. Я знаю, вы не убивали и уж подавно не крали денег у Эвйена и Шутрингера. Однако при создавшемся положении я сразу же по приходе в порт буду вынужден передать вас полиции. Убийца держался до конца, но все-таки проиграл. Его приведут с минуты на минуту. Петерсен сел напротив молодого человека, из трубки его поплыла тонкая струйка дыма. - Вы познакомились с ней в Гамбурге? Раньше не встречались? - Скажите, ее тоже арестуют? Разве попытка спасти брата - преступление? У обоих перед глазами неотступно стояла новая Катя, лишенная всякой кокетливости, более того, женственности и буквально раздавленная случившимся. - Я люблю ее! - объявил Вринс и заморгал ресницами. - Все произошло в "Кристале"? - Нет. Я только что сошел с поезда. Было уже темно. Порта я не знаю, поэтому отправился в гостиницу. Катю увидел не сразу. Ночной портье оказался голландцем, стал меня расспрашивать - сперва, чтобы заполнить на меня карточку, потом из любопытства. Мы разговорились. Я сказал, что должен явиться на корабль, куда назначен третьим помощником. Только под конец я заметил, что она сидит в холле и слушает. Она попросила прикурить… - Вринс смолк и безнадежно махнул рукой. - Вам не понять… На этот раз капитан улыбнулся с нескрываемой нежностью. - Вы познакомились, ушли вдвоем? - Она - не такая, как все. Не знаю, как вам объяснить… Петерсену и не нужны были объяснения. Мальчик вырывается из училища и разом попадает в кильватер такой женщины! Как тут не потерять голову! - О чем она вас попросила? - Сначала уступить мое место ее брату. Он явится на пароход под моим именем. Призналась, что с ним в Париже стряслась беда. Он пристрастился к наркотикам… Остальное вы знаете… Во время одного из сборищ погибла девушка. Он бежал: сперва в Брюссель, где друг снабдил его деньгами; затем в Гамбург. Но я не мог - вы же понимаете. В общем, ушел, чтобы не видеть ее больше, не поддаться соблазну… - Тогда она отправилась на "Полярную лилию" как пассажирка? - Да. Брата ее я не видел, хотя предполагал, что он на судне. Когда исчез Эриксен, я понял, что это его работа. - Сама объяснила? - Она призналась мне, что это хитрость, придуманная им на случай, если в последнюю минуту на него поступит материал из Парижа, - тогда с помощью своей уловки он подведет под подозрение несуществующее лицо. Утром один его приятель, надев серое пальто, взял до Ставангера билет на имя Эриксена, оставил в каюте кое-какой багаж и скрылся. - А Штернберг? Вринс стиснул голову руками. - Не знаю. Она тоже не поверила, что советника убил ее брат. Уговорила меня устроить так, чтобы все решили, что Эриксен бросился в воду. Понимаете - зачем? Чтобы следствие не успели начать на борту… Мешок с угольными брикетами набил я: я ведь тоже хотел бежать вместе с нею… Я не говорил, что они направлялись в Киркинес с одной целью - уйти в Финляндию? Больше из Вринса не надо было вытягивать ответы: у него самого появилась потребность выговориться. - Тогда я еще не знал, что мне делать. Клянусь, капитан, вам меня не понять. Бывали минуты, когда я думал, что готов вас убить: я предчувствовал, что в конце концов вы догадаетесь. - Она вам не сказала, какое имя взял себе ее брат? - Нет. Но не из недоверия - скорее из деликатности. Я стал следить за всеми - Эвйеном, Шутрингером, особенно Петером Круллем - я часто видел, как он шатается по палубе. Я знал: деньги кончились и у сестры, и у брата. А когда произошла кража, сообразил… Я предвидел, что до Киркинеса им не дотянуть. План у обоих был схожий. Катя призналась, что брат в одиночку попытается удрать в Свольвере или Тромсё. Для этого нужно, чтобы заподозрили другого Например, меня. - Вринс занервничал и поднялся. - Я должен видеть ее, капитан. Катя не виновата, клянусь в этом памятью матери. Она только пыталась спасти брата, верно? Например, когда устроила свой день рождения. Это была не правда. Катя встревожилась, потому что выяснила: в самоубийство, может быть, в существование Эриксена больше не верят. Она придумала отвлекающий маневр, но он не имел успеха. Это было ужасно. - Ваша мать умерла, Вринс? - Да, на Яве. - И вы единственный ребенок. У вашего отца нет никого, кроме вас. Я видел его фотографию среди ваших вещей… Не закончив фразу, Петерсен подтолкнул помощника к двери. - Не лучше ли вам пойти поспать, пока мы покончим со всем этим? - Нет, не хочу. - Тогда дайте слово, что будете мужчиной. Вы же носите форму! Сегодня ночью… - Что сегодня ночью? - Я был доволен вами. Вы сделали честь своему училищу. У Вринса невольно мелькнула слабая улыбка, которую он попытался спрятать, повернув голову. - Теперь нужно и впредь держаться так же. Идемте. На мгновение Петерсену показалось, что под дверью кто-то подслушивает. Но, распахнув ее, он увидел только Шутрингера, расхаживающего взад-вперед по дальнему концу коридора, причем увидел его со спины: немец упорно смотрел в другую сторону. Когда капитан с Вринсом вышли на палубу, раздался крик: - Вон в той шлюпке! В той! Мимо бежал старший помощник. Все глаза следили за ним. Он взлетел на мостик, обогнул трубу. Из четырех спасательных шлюпок осталось только три. Едва старпом остановился, брезент на одной из них приподнялся, и из-под него вылез угольщик. - Ваша взяла, - вздохнул он. Петерсен посмотрел на напрягшееся лицо Вринса. Старпом, чуть стесняясь, приказал: | 
