Я помог Изабель отнести матрас Моны в комнату для друзей, и обе женщины сообща стали стелить постель. Я пошел в нашу спальню, надел пижаму, и когда вошла жена, я уже лежал в кровати. Изабель сказала: - Мона весьма спокойно принимает то, что произошло. Сама она говорила тоже вполне спокойно, как бы констатируя совсем маловажное событие… Несколько позже она разбудила меня, взяв за плечо. - Телефон, Доналд… В первую минуту я подумал, что кто-то нас вызывает - возможно, Рэй. Но Изабель всего лишь хотела сказать, что телефон включился. Старинные часы над комодом показывали половину восьмого. Я встал. Пошел в ванную, выпил стакан воды и пригладил перед зеркалом волосы. Потом, усевшись на краешек постели, вызвал полицию. Занято… Опять занято… Десять, двадцать раз гудки показывали, что номер полиции занят… Наконец послышался усталый голос… - Говорит Доналд Додд из Брентвуда… Да, Додд… Адвокат… - Я знаю вас, господин Додд… - Кто у аппарата? - Сержант Томаси… Что у вас случилось? - Лейтенант Олсен на месте? - Он провел здесь всю ночь, так же как и мы все… Хотите говорить с ним? - Пожалуйста, позовите его, Томаси… Алло! Лейтенант Олсен? - Олсен слушает… - Говорит Додд… - Что у вас случилось? Изабель не могла видеть моего лица, потому что я сидел к ней спиной, но я был уверен, что она уставилась мне в затылок и способна судить о моих мыслях так же хорошо, как если бы смотрела мне в глаза. - Я должен заявить об исчезновении… Вчера вечером… То есть позавчера вечером… Представление о времени совершенно сместилось. - В субботу вечером мы поехали с двумя друзьями из Нью-Йорка на прием к Эшбриджам… - Осведомлен об этом… Олсен - высоченный румяный блондин с бесстрастным лицом и прической ежиком. Никогда мне не привелось заметить ни пылинки, ни складочки на его костюме. Также не проявлял он никогда ни усталости, ни нетерпения. - Когда поздно ночью мы возвращались, машина увязла в снегу в нескольких сотнях метров от дома… Электрический фонарь перегорел… Нас было четверо. Когда мы пробирались пешком к дому, две женщины шли впереди, я и мой друг - сзади… Молчание по ту сторону линии, словно ее опять выключили. Это смутило меня, тем более что я ощущал пристальный взгляд Изабель. - Вы слушаете? - Да, господин Додд. - Женщины добрались благополучно. Я в конце концов тоже добрался до дома и только тогда обнаружил, что моего друга нет со мной… - Кто это? - Рэй Сэндерс из фирмы Миллер, Миллер и Сэндерс, рекламного агентства на Мэдисон-авеню… - И вы не нашли его? - Я отправился на розыски, почти без света… Я блуждал в снегу, выкрикивая его имя… - Во время бурана он должен был бы стоять вплотную к вам, чтобы расслышать… - Да… Когда силы мои иссякли, я вернулся… Вчера утром… Да, утром, в воскресенье, мы опять сделали попытку вместе с женой, но снег оказался чересчур глубоким… - Вы не звонили вашим ближайшим соседям? - Нет еще… Я думаю, что, если бы он попал к одному из них, он бы уже вызвал меня… - Возможно… Попробую выслать к вам команду… Нам понадобятся не снегоочистительные машины, а бульдозеры… Только небольшая часть дороги более или менее расчищена… Если будут новости, позвоните… Вот мы и сделали все, что могли. Теперь я расквитался с законом. - Они приедут? - спросила ровным голосом моя жена. - Только часть дороги расчищена. Он сказал, что потребуются не снегоочистительные машины, а бульдозеры… Он попытается выслать к нам команду, но не знает, когда сможет…. Изабель пошла на кухню приготовить кофе, а я принял душ и надел те же серые фланелевые брюки и старую коричневую фуфайку, что и вчера. Изабель приготовила яичницу с беконом для нас двоих, так как Мона еще спала. Я думаю, что Изабель изумляла реакция Моны или, вернее сказать, отсутствие реакции. Как бы вела себя Изабель, если бы я затерялся в снегу? Теперь я понял, почему ощущаю какую-то пустоту с тех самых пор, как жена разбудила меня, потрогав за плечо: ветер утих. Вселенная стала молчаливой, и молчание это казалось неестественным после тех часов, которые мы прожили среди неистового воя. Я включил телевизор. Увидел дома с сорванными крышами, машины, застрявшие в снегу, поваленные деревья, опрокинутый посреди улицы в Хартфорде автобус. Увидел также и нью-йоркские улицы, которые с трудом расчищали, силуэты редких прохожих утопали в снегу, наметенном на тротуары. Несколько морских судов не подавали о себе сведений. Один дом снесло ветром. Другой перекосило на сторону, и он не опрокинулся только потому, что его удерживала целая гора снега. Повсюду снег, его намело больше чем на метр у нашей собственной двери, и нам ничего не оставалось, как только ждать. Я позвонил к трем ближайшим соседям: к Ланкастеру, электрику, чей дом в полумили от нашего, к Глеядэилю, бухгалтеру, и, наконец, к типу, которого я недолюбливаю, по фамилии Камерон. Он занимается какими-то операциями с недвижимостью, - Говорит Доналд Додд… Простите за беспокойство… Не укрылся ли у вас случайно от непогоды один из моих друзей? Никто из троих не - видел Рэя. Один лишь Камерон спросил прежде, чем ответить: - Какой он из себя? - Высокий брюнет лет сорока… - Его зовут? - Рэй Сэндере… Вы его видели? - Нет… Я никого не видел… Когда я вернулся на кухню, Мойатамела. В отличие от Изабель она еще не занялась своим туалетом, и волосы падали ей на лицо. От нее пахло постелью; От Изабель никогда так не пахнет - она, как сказала бы моя мать, пахнет чистотой. Растрепанность Моны, ее несколько животная неряшливость взволновали меня, так же как и тот вопросительный, но не тревожный взгляд, который она бросила на меня, спросив: - Когда они приедут? - Как только смогут. Они уже в пути, но им приходится выжидать, пока расчистят дорогу. Изабель переводила взгляд с меня на Мону, но я не мог разгадать ее мысли. Если она читала мысли других, то ее собственные оставались загадкой. А ведь лицо-то у нее самое что ни на есть открытое. Она всем внушает доверие. В благотворительных обществах ей дают всегда самые наиделикатнейшие поручения или самые скучные, и она выполняет их со своей неизменной улыбкой. Изабель всегда на месте, когда она нужна… Для совета, для утешения, для помощи… Если не считать приходящей работницы, которая проводит у нас ежедневно три часа, а раз в неделю полный день, Изабель всю домашнюю работу, включая приготовление еды, делает сама. Она же занималась и нашими дочерьми, пока мы не отдали их в пансион Адаме, найдя, что брентвудская школа недостаточно хороша для них. В этом была, пожалуй, доля снобизма. Когда-то и Изабель училась в пансионе Адаме, считающемся самым закрытым учебным заведением во всем Коннектикуте. Однако Изабель чужда снобизма. Я живу с ней уже семнадцать лет. Все семнадцать лет мы спим с ней в одной спальне. Полагаю, что мы предавались любовным утехам тысячи раз. И тем не менее у меня нет точного представления об Изабель. Мне знакомы черты ее лица, цвет ее кожи, рыжеватый оттенок ее белокурых волос, покатые полные плечи, размеренные движения. Она одевается часто в бледно-голубое, но самый любимый ее цвет светло-лиловый. Я хорошо знаю ее улыбку, всегда сдержанную, но от которой еще светлеет ее светлое от природы лицо. Но о чем думает она целый день? Что думает она обо мне, своем муже и отце своих детей? Каковы ее истинные чувства ко мне? Что думает она сейчас о Моне, которая кончает есть яичницу? Она не может любить Мону, та совсем на нее непохожа, чересчур беспорядочна, распущенна и Бог знает что еще… Прошлое Моны не столь открыто и просто, как ее собственное. В прошлом Моны далеко не все ясно: бродвейские ночи, театральные кулисы, актерские уборные и, наконец, отец, который без зазрения совести поручал надзор за дочерью то одной своей любовнице, то другой. Мона не плакала. И не казалась подавленной. Она, скорее, производила впечатление человека, который испытывает нетерпение. Ее муж - где-то там, в снегу, в ста или двухстах метрах от дома, чужого дома, где все ей непривычно и где она должна чувствовать себя пленницей. Теперь, когда ураган прекратился, когда перестал валить снег, вернулся свет и возможность телефонных сообщений, когда ожил экран телевизора, приходилось дожидаться бригады из Ханаана, которая начнет прочесывать метр за метром многие тысячи кубометров снега. - У меня кончились сигареты… - констатировала Мона, отодвигая тарелку. Я пошел к шкафу с напитками в котором хранились и сигареты. Тут меня поразила мысль, что мы едим на кухне, тогда как при гостях всегда пользуемся столовой. Да, даже и вдвоем мы с Изабель завтракаем и обедаем в столовой. Мы отнесли матрасы девочек в их комнаты, а грязные стаканы на кухню. - Я тебе помогу, - сказала Мона. На ней были вчерашние черные брюки и желтый свитер. Она помогала Изабель мыть посуду, а я не знал, куда себя девать. Чересчур уж много я думал. Чересчур много вопросов себе задавал. Это выводило меня из равновесия. За прожитые с Изабель семнадцать лет я не раз задавал себе и прежде некоторые из них. Каким же образом до сих-то пор они меня не смущали? Наверное, я отвечал себе на них приличествующим образом, готовыми прописными истинами. Отец. Мать. Любовь. Супружество. Верность. Доброта. Преданность… Да, конечно, именно так я и жил. Даже свою работу я принимал столь же всерьез, как и Изабель. Неужели же я никогда не отдавал себе отчета, что лгу самому себе и что в глубине души не верю в эти лубочные картинки? В нашей конторе мой компаньон Хиггинс, которого я всегда зову стариком Хиггинсом, хотя ему только шестьдесят лет, обычно занимается всеми техническими делами: куплей, продажей, опекой, организацией акционерных обществ. Хиггинс - пухленький, добродушный, хотя и себе на уме человечек, который в прежние времена мог бы торговать на ярмарках эликсиром жизни. Он плохо одевается и, пожалуй, нечистоплотен, но я подозреваю, что он нарочно утрирует вульгарность своих привычек, чтобы легче дурачить клиентов. Он не верит ни во что и никому и часто шокирует своим цинизмом. Что касается меня, то я больше связан с живыми людьми, занимаюсь завещаниями, наследствами и бракоразводными процессами. Я улаживаю их сотнями, так как наша клиентура распространяется далеко за Брентвуд, а в районе живет много богатых людей. Я не говорю о преступлениях. Едва наберется десять случаев, когда я выступал в суде в качестве защитника. Казалось бы, я должен знать людей. Мужчин и женщин. Да я и думал, что знаю их, а вот в моей собственной жизни я поступал и размышлял согласно прописным истинам. В глубине души я на всю жизнь остался бойскаутом. А вот на скамейке… Куда делись обе женщины? Наверное, ушли в комнату для друзей, а я слоняюсь в одиночестве по гостиной, захожу в библиотеку и без конца думаю. А я-то воображал себя сухим педантом. И вот достаточно было зрелища мужчины и женщины, предающихся любви в ванной комнате… Потому что несомненно: это-то и является отправной точкой. Во всяком случае, видимой. Конечно, должны существовать и другие, более отдаленные причины, которые я открою лишь позднее. Но только на красной скамейке в сарае с сорванной с петель дверью истина открылась мне и все во мне изменила: я ненавижу его… Ненавижу - и предоставляю ему умирать. Ненавижу и убиваю. Ненавижу за то, что он сильнее меня. За то, что он ведет такую жизнь, какую и мне хотелось бы вести; за то, что он шагает вперед, не помышляя о тех, кого сталкивает со своего пути… Я вовсе не так уж слаб. Да и не неудачник я тоже. Я сам выбрал свою жизнь, так же как сам выбрал Изабель. Мысль жениться, например, на Моне никогда не пришла бы мне в голову, если бы я и познакомился с ней, когда был холостяком. Также не думал бы я вступать в рекламное агентство на Мэдисон-авеню. Свой выбор тогда я сделал не из подлости и не из трусости. Все это - куда сложнее. Я подхожу к той области, где рискую наткнуться на неприятные открытия. Возьмем хотя бы случай с Изабель. Я познакомился с ней на балу в Литчфилде, где она жила со своими родителями. Ее отец, Ирвинг Уайттекер, был хирургом, которого часто вызывали на консилиумы в Бост он и другие места. Мать ее из рода Клэйбэрнов, тех Клэйбернов, которые прибыли на "Мэфлауере". Но на мой выбор не повлияло ни положение отца, ни имя матери, ни красота Изабель, ни какие-либо ее физические качества. Другие девушки влекли меня к себе куда больше, чем она. Ее спокойствие, безмятежность, которые уже и тогда угадывались в ней? Ее кротость? Всепрощение? Но к чему было мне ее всепрощение, если я не совершал никаких дурных поступков? Вероятно, я хотел, чтобы все вокруг меня было хорошо, добротно организовано и спокойно. Но ведь влекло-то меня до безумия к женщинам, подобным Моне, которые полная противоположность всему этому! - Самое важное, - говаривал мой отец, - не ошибиться в самом начале. Он имел в виду не только выбор жены, но и профессии, образа жизни, убеждений и верований. Мне казалось, что я правильно выбрал - Старался изо всех сил, до полного изнеможения. И мало-помалу я пришел к тому, что стал просто выискивать одобрение во взгляде Изабель! В конце концов в ее лице я выбрал всего лишь соглядатая, благорасположенного, но все же соглядатая, который одобрительным взглядом давал мне понять, что я на правильном пути. И вот все это полетело к черту в ту ночь. Рэю и Эшбриджу я завидовал потому, что им наплевать на всех и они не ищут ничьего одобрения. Какое дело Эшбриджу, если над ним посмеиваются, когда его жены (у него их было три) обманывают его? Он выбирал молодых, красивых, чувственных и заранее знал, чего от них можно ждать. Так ли уж ему было на все наплевать? А Рэй, любил ли он Мону? Было ли ему безразлично, что до встречи с ним она уже прошла через столько мужских рук? Были ли они сильными, а я слабым только потому, Что выбрал жизнь, в которой мог существовать спокойно и в мире с самим собой? Да, но ведь я не нашел этого мира. Я всего лишь притворялся. Целых семнадцать лет своей жизни я только-то и делал, что притворялся. До моего слуха донесся отдаленный шум мотора. Я открыл наружную дверь, и он стал более различимым. Я понял, что к нам приближаются машины, и мне даже показалось, что я слышу голоса. Найдут ли Рэя сегодня же? Маловероятно. Мона проведет у нас по крайней мере еще одну ночь, и я сожалел, что на этот раз она не будет спать, как в первую ночь, на матрасе в гостиной. Я вновь мысленно увидел на паркете ее руку, руку, которой мне гак хотелось коснуться, которая стала для меня как бы символом. Я пытался избежать. Избежать чего? Вот уже больше суток, как я убедился в своей жестокости, обнаружил, что способен радоваться смерти человека, которого всегда считал своим лучшим другом, и, если потребуется, даже вызвать ее. - Ты нас заморозишь… Я быстро захлопнул дверь, и передо мной предстали принарядившиеся женщины. Мона надела красное платье, моя жена - бледно-голубое. Глядя на них, было понятно, что они стараются войти в нормальную жизнь. Но все выглядело как нельзя более фальшиво. Глава 3
Часам к четырем мы увидели через окно машины, которые медленно пробирались по снегу, проделывая в нем траншею, со стенками такими же гладкими, как отвесные скалы. Зрелище было захватывающим. Мы смотрели молча, смотрели, ни о чем не думая. Во всяком случае, я смотрел, не думая ни о чем. Начиная с субботнего вечера я как бы выпал из своей обычной жизни, а может быть, и из жизни вообще. Лучше всего я отдавал себе отчет в том, что в моем доме находится самка. Можно сказать, что я принюхивался к ней, словно собака, что я отыскивал ее глазами, едва она выходила из поля моего зрения, что я вился вокруг нее, выжидая случая коснуться. Я испытывал безумное, бессмысленное, животное желание касаться ее. Понимала ли это Мона? Она не заговаривала о Рэе, если не считать двух-трех раз. Может быть, и ей самой нужна была физическая разрядка? А тут еще Изабель, которая надзирала за нами обоими, без тревоги, но с некоторым удивлением во взгляде. Она так привыкла к тому человеку, каким я был на протяжении стольких лет, что обычно ей почти незачем было смотреть на меня. Она явно чувствовала перемену. Не могла не почувствовать. Но и понять сразу она Тоже не могла. Я так и вижу огромную снегоочистительную машину, возникшую в нескольких метрах от дома и не остановившуюся, как будто бы она хотела проложить дорогу сквозь гостиную. Но остановилась все же вовремя. Я открыл дверь. - Заходите, выпейте чего-нибудь… Их было трое. Еще двое в той машине, что шла за ними следом. Вошли все пятеро, неуклюжие в своих канадках и огромных сапогах, у одного из них обледенели усы. Их присутствие сразу остудило комнату. | 
