Он пошел в закуток, затворил за собой дверь. Записал на листе бумаги число и время происшествия на почте, как будто в один прекрасный день это может оказаться важным, и в конце записи поставил несколько восклицательных знаков. Потом выдвинул ящик, достал конверт и разложил перед собой фотографии. Детские снимки не интересовали его, да их было и не так много, все больше групповые школьные фото. Портрет отца был у него только один, очень маленький, - там отцу двадцать пять, и он улыбается поразительной улыбкой, в которой беззаботное веселье смешано с меланхолией. Спенсер не похож на отца, разве что удлиненной формой головы да длинной шеей с выпирающим кадыком. Он нашел то, что искал, - фотографию матери в синем платье со стоячим воротничком, схватил валявшуюся на столе лупу - снимок был очень мал, и стал его рассматривать; на лице его проступила горечь. Трудно сказать, чем похожи обе женщины: дело тут не в чертах лица, а в выражении; но главное - чисто человеческое сходство. Он не ошибся утром, глядя на Кристину, когда она причесывалась. Обе они относятся к одному типу. И, может быть, мать, на которую у него накопилось столько злобы, на самом деле тоже делала все, что могла, чтобы отец был счастлив. Счастлив, но на ее лад. Ей необходимо было, чтобы он был счастлив на ее лад. Она не сомневалась во всеобщем одобрении, поскольку ее взгляды совпадали со взглядами ее круга. В церкви она распевала так же истово, как Кристина, и не опасалась, что ряды верующих сомкнутся, оставив ее в стороне. Так что же, остается признать, что он женился на Кристине инстинктивно, чтобы попасть под ее защиту, верней, подчиниться ее воле и спастись от самого себя? Как видно, он всегда боялся, что кончит так же, как отец. Отца он почти не знал. Все, что ему было известно, рассказали родные, главным образом мать. Спенсер очень рано поступил в школу-интернат, лето чаще всего проводил в детском лагере, а не то его отправляли к теткам, которые жили далеко, так что ему редко доводилось видеть отца и мать вместе. У отца были любовницы. Так говорили. Позже Спенсер понял, что это не вполне справедливо. Насколько ему удалось воссоздать прошлое, сопоставляя факты, отец, бывало, пропадал где-то целыми неделями, словно уходил под воду, а потом его обнаруживали в злачных местах Бостона, Нью-Йорка, а то и Чикаго или Монреаля. Он бывал там не один, но дело было не в женщине, не в женщинах. Он пил. Его пытались лечить, два раза он ложился в клинику. Ясно, что он оказался неизлечим, - иначе родные не оставили бы эти попытки. Когда Спенсер был мальчишкой, мать, глядя на него, качала головой и вздыхала: - Только бы он не пошел в отца! А сам он всегда был убежден, что станет таким же, как отец. Потому-то смерть отца и привела его в такой ужас. Ему было семнадцать, когда его вызвали из колледжа на похороны. В тот раз он остался в тени. В центре внимания был покойный. Но все равно Спенсер испытал тогда примерно те же чувства, что в это воскресенье в церкви. Может быть, потому-то и нахлынули на него во время службы эти ощущения? В день похорон церковь была переполнена, потому что отец был из хорошей семьи, а мать - урожденная Харнесс, ее семья была еще влиятельней. Люди сплотились вокруг гроба в каком-то единодушном неодобрении, и пастор с явным облегчением распространялся о том, что пути Господни неисповедимы. Господь наконец избавил всех от Стюарта С. Эшби. На самом деле Эшби выстрелил себе в рот из пистолета, и - любопытная подробность! - осталось неизвестно, откуда он взял оружие. Было, конечно, расследование. Вмешательства полиции избежать не удалось. Самоубийство произошло в Бостоне, в меблирашках; в конце концов задержали женщину, которая была при Эшби в момент смерти и удрала, прихватив его часы. Даже соболезнования подразумевали только одно: "Наконец-то, дорогая, вы избавлены от этого креста!" Отец оставил прекрасное письмо, в котором просил прощения. Мать поняла его буквально и читала всем подряд; одному только Спенсеру пришло в голову, что в некоторых выражениях, если перечесть их еще раз, чувствуется какая-то горестная ирония. - Надеюсь, ты никогда не станешь пить. Ведь если ты пошел в него… Он так боялся, что до двадцати пяти лет не притрагивался даже к пиву. Его не столько пугал какой-то определенный порок, какая-то конкретная опасность, сколько смутное влечение, которое испытывал он к некоторым кварталам города, к некоторым улицам и даже к некоему определенному освещению, определенной музыке, чуть ли не к запахам. Ему казалось, что есть целый мир, принадлежащий матери, мир покоя и чистоты, безопасности и разума, и этот мир рано или поздно может изгнать его, как изгнал отца. Но в минуты откровенности с самим собой он понимал, что все не так, что на самом деле его самого подмывает отвернуться от этого мира, перечеркнуть его, восстать против него. Иногда он ненавидел этот мир. Порой у него кружилась голова при виде дверей какого-нибудь бара в дождливый вечер. Он с завистью оборачивался вслед нищим, бродягам. В годы учения он долгое время был убежден, что его судьба - стать бродягой. Не потому ли он женился на Кристине? Все толкало его на стезю греха. Он тратил жизнь на то, чтобы убежать от греха; до самой женитьбы почти все каникулы проводил с рюкзаком за спиной, этакий великовозрастный одинокий бойскаут. - Завтрак готов. Спенсер. Она заметила фотографии, но ничего не сказала. Ума и чуткости у нее куда больше, чем у матери Спенсера. После завтрака он прикорнул в кресле у камина; когда затрезвонил телефон, он вздрогнул, но не встал, посмотрел на Кристину, которая взяла трубку, назвалась и больше уже, как обычно, не сказала ни слова. Когда она повесила трубку, он, не зная, как спросить, смущенно пробормотал: - Это он? - Никто ничего не сказал. - Ты слышала, как он дышит? - По-моему, слышала. А может быть, я лучше поеду с тобой? - заколебалась она. - Нет. Я сам. - Заодно купила бы кое-что в Личфилде, пока ты будешь у коронера. - Что тебе надо? - Всякие мелочи - нитки, пуговицы, резинку… - Это и здесь продается. Если уж на то пошло, он не хочет, чтобы она ехала с ним. Он хочет ехать один. Когда он выйдет от Района, будет совсем темно, а он так давно не видел города, пускай маленького, но с фонарями и освещенными витринами. Он сходил за бутылкой виски, налил себе стакан, спросил: - Будешь? - Нет, не сейчас, благодарю, - и, не удержавшись, она добавила: - Смотри, как бы не перебрать. Не забудь, что едешь к Райену. Он не злоупотреблял виски и никогда не напивался. Слишком уж был запуган! И теперь, видя, как он смотрит на бутылку, жена забеспокоилась, - можно подумать, что его страхи прошли. Бедная Кристина! Ей так хочется поехать с ним, чтобы его защитить! Это желание вовсе не обязательно продиктовано любовью; скорее, как его мать, Кристина обуреваема чувством долга, а может быть, ощущает себя представительницей общественности. Разве не так? Разве он ошибается? Возможно, и ошибается. Он не настаивает. Она, конечно, не влюблена в буквальном смысле слова. На страсть она не способна. Но кто знает? Вероятно, это не мешает ей его любить. Он почти жалел ее, видя, с каким ужасом смотрит она, как он пьет. Может быть, знай она, где взять другую машину, Кристина поехала бы за ним, чтобы оберегать его вопреки ему. Ну уж нет, черт побери! Он назло выпил виски одним духом и налил себе второй стакан. - Спенсер! - Что? - непонимающе глянул он. Она осеклась. Ее братец Уэстон сегодня утром на почте тоже осекся. А ведь Эшби ничего не сказал Вогэну. Не сделал даже ни одного угрожающего жеста. Только глянул в лицо человеку, который его унизил, а потом не спеша обвел глазами всех стоявших вокруг. Кто знает, если бы в воскресенье, во время службы, он смело повернулся к собравшимся и посмотрел им прямо в глаза - может быть, они и прервали бы свое самозабвенное пение, утратили бы невозмутимость? - А, сосед пожаловал убедиться, что ее не похитили! - усмехнулся Спенсер. Обычно он не позволял себе такого тона. Они вообще не говорили о Каце, чей черный лимузин и в самом деле виднелся перед домом напротив. Кристина посмотрела на мужа с удивлением и неподдельной тревогой. Он знал, что эти слова ей неприятны, но как ни в чем не бывало пошел в спальню, чтобы перед уходом пригладить волосы щеткой. Кристина в этот день занялась шитьем. Пожалуй, женщины нарочно прибегают порой к этому занятию, придающему им такой смиренный, такой достойный вид. - До скорого! Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Она дотронулась кончиками пальцев до его запястья, словно ободряя или пытаясь отвести злую судьбу. - Не гони машину, Он и не собирался гнать. Не такой смерти он хочет. Ему уютно было сидеть в темной машине и смотреть, как люди тонут в сияющих лучах его фар. Только что он сочувствовал разочарование, увидев, что приехал Кац, тем более что на сей раз едва ли он появился на часок-другой. После каждой поездки он обычно проводит дома несколько дней, и тогда по утрам Эшби видит, как в окне спальни маячит его жирная фигура, от которой веет невыносимым самодовольством. Райен, наверно, нарочно все подстроил. В четыре, когда Спенсер приехал, в приемной никого не было. Он постучался, увидел краем глаза, что коронер у себя в кабинете говорит по телефону. Но в это время в дверном проеме выросла мисс Меллер и сказала: - Не могли бы вы минутку подождать, мистер Эшби? Она кивнула ему на кресло в зале ожидания; там его продержали минут двадцать. В кабинет никто не входил. Никто не выходил оттуда. Однако, когда мисс Меллер наконец пригласила Эшби войти, оказалось, что в углу сидит высокий молодой человек с волосами ежиком. Его не стали знакомить со Спенсером. Все вели себя так, словно его вообще нет. Он устроился подальше от света, скрестил длинные ноги. На нем был солидный темный костюм в духе Новой Англии, и вид у него был серьезный, отрешенный, ни дать ни взять молодой физик-атомщик. Спенсер понимал, что на самом деле никакой он не физик, но лишь в самом конце узнал, что это врач-психиатр, приглашенный Биллом Райеном в качестве эксперта. Знай Спенсер об этом раньше, повел бы он себя иначе? Вряд ли. Он посмотрел прямо в лицо коронеру - того этот взгляд явно смутил. Райен не из тех людей, которые в глубине души гордятся собой. Если бы не женитьба, разве сделал бы он такую карьеру? Он всегда поступал должным образом: женился, на ком надо было жениться, смеялся, когда выгодно было смеяться, негодовал, когда от него ждали негодования. Людей взыскательных ему, наверно, нелегко обвести вокруг пальца: он толстокож, полнокровен, и аппетиты у него немалые. Вероятно, ему удалось найти надежное средство их удовлетворять? Быть может, в этом его выручает мисс Меллер? - Садитесь, Эшби. Не знаю, насколько вы осведомлены, но за неделю расследования мы совсем не продвинулись и даже, можно сказать, сделали шаг назад. Я решил взяться за это дело с самого начала, и не исключено, что в ближайшие дни состоится следственный эксперимент. Не забудьте, вы главный свидетель. Сегодня вечером, пока вы здесь, полиция поставит небольшой опыт, чтобы убедиться, что другой наш свидетель, миссис Кац, действительно могла видеть то, о чем она нам сообщила. Короче, на сей раз мы будем работать как следует. Быть может, он надеялся смутить Спенсера, но тот, напротив, пришел от его слов в наилучшее расположение духа. - Я снова задам вам по порядку все те вопросы, которые задавал, допрашивая вас в первый раз, а мисс Меллер будет записывать ваши ответы. На этот раз она сидит не на кушетке, а за столом, но ее ноги видны ничуть не хуже, чем тогда. - Вы готовы, мисс Меллер? - В любой момент. - Полагаю, Эшби, вы на память не жалуетесь? Считается, что учителя обладают превосходной памятью. - Текст я запоминаю плохо, если вы это имеете в виду, и не могу пересказать слово в слово то, что отвечал вам на прошлой неделе. Неужели такой человек, как Райен, может быть доволен собой? На следующих выборах он станет судьей, лет через десять сенатором, быть может, главным судьей Коннектикута с окладом двадцать тысяч долларов в год. Куча людей, иногда весьма низкого пошиба, помогли ему сделать карьеру, помогут и впредь и знают, что имеют на него права. - Исходя из того, что сообщила нам ваша жена, в день убийства вы с самого вечера не покидали дома. - Это верно. Слова сразу же срывались у него с языка. Вопреки тому, что он предполагал и о чем только что предупредил Райена, в памяти у него застряло все - и вопросы, и ответы; это превращалось в игру, напоминало учебные тексты, которые из года в год пересказывают ему ученики. - Почему? - Что - почему? - Почему вы не ушли? - Потому что не хотелось. - Ваша жена позвонила вам.., и т.д. и т.д. Я пропущу, если вы не возражаете? - Как угодно. Ответ такой: "Это правда. Я ответил ей, что собираюсь ложиться спать". Все так? Мисс Меллер кивнула. Реплики следовали одна за другой. Некоторые теперь, по прошествии времени, больно его задевали. - Вы не видели девушку? - Она заглянула ко мне пожелать спокойной ночи. Это похоже на сон, который приснился во второй раз и непонятно - повторится ли все в точности до конца. - Она сообщила вам, что ложится спать? Он посмотрел на незнакомца в углу, чувствуя, что тот наблюдает за ним пристальнее, чем раньше, и, забыв слова, ответил наугад: - Я не слышал, что она сказала. В первый раз он дал более подробное объяснение. Не то внезапный интерес человека, с которым его не познакомили, не то слова "ложится спать", вызвавшие у него определенные ассоциации, привели к тому, что он представил себе Беллу во всех подробностях. - Вы начали уставать? - Нет. С чего вы взяли? - Вид у вас не то утомленный, не то встревоженный. Райен повернулся к незнакомцу, обменялся с ним взглядом. Казалось, он хотел сказать: "Вот видите!" Фостер Льюис - так звали незнакомца - ничего не сказал. Он ни разу не вставил ни единого слова. Вероятно, при допросе он присутствует неофициально. Эшби не знал законов, но предполагал, что официальное освидетельствование производится в другом месте - в больнице или кабинете врача - и не при девушке, пусть даже секретаршей коронера. В сущности, с какой стати Райен вздумал показывать его психиатру? Разве поведение Эшби показалось коронеру ненормальным? Или просто он считает, что Белла могла быть убита только человеком психически неуравновешенным, вот ему и потребовалось мнение эксперта обо всех подозреваемых? Спенсер пока еще не задавался подобными проблемами. Опять пошли прежние вопросы и ответы. - В котором часу это было? - Не знаю. - Приблизительно? - Не имею ни малейшего понятия. - … - … - По возвращении из кино? - … Они перебрасывались репликами. Дело шло к концу. - Она была в шляпке и в пальто? - Да. - Как? Он ответил наобум. И ошибся. Пришлось поправиться. - Простите. Я хотел сказать, что на ней был темный берет. - Вы в этом уверены? - Да. - Вы не помните, при ней была сумочка? - У нее были поклонники? - У нее были друзья и подруги. Теперь он знает, что это не правда. Она занималась любовью по меньшей мере с двумя парнями. Впрочем, в газете об этом сказано иными словами, и, возможно, все это было не так уж серьезно. - О чем вы думаете? - Ни о чем. - Вы не знаете, кто-нибудь ухаживал за ней особенно настойчиво? - Я… - Слушаю вас. Вы?.. - Я должен отвечать так же, как в прошлый раз? - Отвечайте правду. - Я читал газеты. - Значит, вам известно, что у нее были поклонники. - Да. - Как вы отнеслись к этому, когда узнали? - Не сразу поверил. - Почему? Они совершенно отступили от текста. И тот, и другой сбились. Спенсер теперь импровизировал; глядя Райену в глаза, он объявил: - Потому что я долго верил в честность мужчин и порядочность девушек. - Вы хотите сказать, что утратили эту веру? - В отношении Беллы Шерман, разумеется. Вы ведь знаете факты? - А вы? - спросил коронер, приблизив к нему полное, лоснящееся лицо. III
Перешли к другой серии вопросов, которые были записаны у Райена на листе бумаги чьим-то чужим, не его почерком. Прежде чем идти дальше, он оглянулся на Фостера Льюиса, который с отсутствующим видом по-прежнему сидел в углу; потом весьма неловко объявил: - Полагаю, мисс Меллер, вы можете вернуться к себе в кабинет и перепечатать эту часть допроса. Как он зовет ее наедине? У нее большие глаза, пухлые губы и груди, пухлый зад, которым она вертит на ходу. Поравнявшись с Эшби, она окинула его вызывающим взглядом, который был у нее, должно быть, наготове для всех мужчин, и, покачивая бедрами, скрылась в соседней комнате, оставив дверь полуоткрытой. Эшби чувствовал себя совершенно непринужденно. |
