– К вам, дорогой друг, в Пьерфон: ваш прекрасный замок достоин того, чтобы оказать гостеприимство его преосвященству. К тому же он расположен отлично: ни слишком близко, ни слишком далеко от Парижа; оттуда нетрудно будет поддерживать сношения со столицей. Пожалуйте, монсеньор. Вы будете там жить, как и подобает королю. – Свергнутому королю, – прибавил Мазарини жалобно. – Военная фортуна капризна, – сказал Атос. – Но будьте уверены, мы не станем злоупотреблять положением. – Да, но мы им воспользуемся, – сказал д’Артаньян. Всю ночь похитители ехали с быстротой и неутомимостью былых лет. Мазарини, мрачный и задумчивый, покорился своей участи. К рассвету проскакали без остановки двенадцать миль. Многие всадники выбились из сил, несколько лошадей пало. – Нынешние лошади не стоят прежних. Все вырождается, – сказал Портос. – Я послал Гримо в Даммартен, – сказал Арамис, – он должен привести пять свежих лошадей; одну для его преосвященства и четыре для нас. Главное – не надо оставлять монсеньора; остальная часть отряда присоединится к нам после. Только бы проехать Сен-Дени, дальше уже нет опасности. Действительно, вскоре Гримо привел пять лошадей. Владелец поместья, к которому он обратился, оказался другом Портоса и, не пожелав даже взять денег за лошадей, предоставил их даром; через десять минут отряд сделал остановку в Эрменонвиле; но четыре друга помчались дальше, конвоируя Мазарини. В полдень они въехали в ворота замка Портоса. – Ах! – сказал Мушкетон, ехавший все время молча рядом с д’Артаньяном. – Поверите ли, сударь, в первый раз с тех пор, как мы покинули Пьерфон, я дышу свободно. И он пустил лошадь в галоп, чтобы предупредить слуг о приезде г-на дю Валлона и его друзей. – Нас четверо, – сказал д’Артаньян своим друзьям, – мы установим очередь; каждый из нас по три часа будет караулить монсеньора. Атос осмотрит замок; его нужно хорошенько укрепить на случай осады; Портос будет заботиться о продовольствии, а Арамис – наблюдать за гарнизоном. Иначе говоря, Атос будет старший инженер, Портос – главный интендант, а Арамис – комендант крепости. Тем временем Мазарини устроили в самых лучших покоях замка. – Господа, – сказал он, водворившись в них, – вы, я надеюсь, не намерены долгое время держать в тайне мое местопребывание. – Нет, монсеньор, – ответил д’Артаньян, – напротив, мы очень скоро объявим, что вы у нас в плену. – Тогда ваш замок подвергнется осаде. – Мы имеем это в виду. – Что же вы сделаете? – Будем защищаться. Если бы покойный кардинал Ришелье был жив, он бы рассказал вам одну неплохую историю про бастион Сен-Жерве, где мы продержались вчетвером с четырьмя слугами и дюжиной покойников против целой армии. – Такие вещи удаются только раз и больше не повторяются. – Да нам теперь и нет надобности быть такими героями. Завтра дано будет знать парижской армии, а послезавтра она будет здесь. Сражение разыграется не под Сен-Дени или Шарантоном, а у Компьена или Вилле-Котре. – Принц побьет вас, как всегда бил. – Возможно, монсеньор; но перед сражением мы перевезем ваше преосвященство в другой замок нашего друга дю Валлона, – у него три таких, как этот. Мы не желаем подвергать опасностям войны ваше преосвященство. – Я вижу, – сказал Мазарини, – мне придется согласиться на капитуляцию. – До осады? – Да, условия, может быть, будут легче. – О монсеньор! Вы увидите, наши условия будут умеренны. – Ну, говорите, что у вас за условия? – Отдохните сперва, монсеньор, а мы подумаем. – Мне отдых не нужен. Мне надо знать, нахожусь я в руках друзей или врагов. – Друзей, монсеньор, друзей! – Тогда скажите сейчас, чего вы от меня хотите, чтобы я знал, возможно ли между нами соглашение. Говорите, граф де Ла Фер. – Монсеньор, для себя мне требовать нечего, но я многого бы потребовал для Франции. Поэтому я уступаю слово шевалье д’Эрбле. Атос поклонился, отошел в сторону и, облокотившись на камни, остался простым зрителем этого совещания. – Говорите же вы, господин д’Эрбле, – сказал кардинал. – Чего вы желаете? Говорите прямо, без обиняков: ясно, кратко и определенно. – Я открою свои карты, – сказал Арамис. – Я вас слушаю, – сказал Мазарини. – У меня в кармане программа условий, предложенных вам вчера в Сен-Жермене депутацией нашей партии, в которой участвовал и я. – Мы уже почти договорились по всем пунктам, – сказал Мазарини. – Перейдемте к вашим личным условиям. – Вы полагаете, они у нас есть? – сказал Арамис с улыбкой. – Я думаю, не все вы так бескорыстны, как граф де Ла Фер, – сказал Мазарини, делая поклон в сторону Атоса. – Ах, монсеньор, в этом вы правы, – сказал Арамис, – и я счастлив, что вы воздаете наконец должное графу. Граф де Ла Фер – натура возвышенная, стоящая выше общего уровня, выше низменных желаний и человеческих страстей: это гордая душа старого закала. Он совершенно исключительный человек. Вы правы, монсеньор, мы его не стоим, и мы рады присоединиться к вашему мнению. – Бросьте, Арамис, смеяться надо мной, – сказал Атос. – Нет, дорогой граф, я говорю то, что думаю, и то, что думают все, кто вас знает. Но вы правы, не о вас теперь речь, а о монсеньоре и его недостойном слуге, шевалье д’Эрбле. – Итак, чего же вы желаете, кроме тех общих условий, к которым мы еще вернемся? – Я желаю, монсеньор, чтобы госпоже де Лонгвиль была дана в полное и неотъемлемое владение Нормандия и, кроме того, пятьсот тысяч ливров. Я желаю, чтобы его величество король удостоил ее чести быть крестным отцом сына, которого она только что произвела на свет; затем, чтобы вы, монсеньор, после крещения, на котором будете присутствовать, отправились поклониться его святейшеству папе. – Иными словами, вам угодно, чтобы я сложил с себя звание министра и удалился из Франции? Чтобы я сам себя изгнал? – Я желаю, чтобы монсеньор стал папой, как только откроется вакансия, и намерен просить у него тогда полной индульгенции для себя и своих друзей. Мазарини сделал не поддающуюся описанию гримасу. – А вы, сударь? – спросил он д’Артаньяна. – Я, монсеньор, – отвечал тот, – во всем согласен с шевалье д’Эрбле, кроме последнего пункта. Я далек от желания, чтобы монсеньор покинул Францию, напротив, я хочу, чтобы он жил в Париже. Я желаю, чтобы он отнюдь не сделался папой, а остался первым министром, потому что монсеньор – великий политик. Я даже буду стараться, насколько это от меня зависит, чтобы он победил Фронду, но с тем условием, чтобы он вспоминал изредка о верных слугах короля и сделал капитаном первого же свободного полка мушкетеров того, кого я назову ему. А вы, дю Валлон? – Да, теперь ваша очередь, дю Валлон, – сказал Мазарини. – Говорите. – Я, – сказал Портос, – желаю, чтобы господин кардинал почтил дом, оказавший ему гостеприимство, возведя его хозяина в баронское достоинство, а также чтобы он наградил орденом одного из моих друзей. – Вам известно, что для получения ордена надо чем-нибудь отличиться? – Мой друг сделает это. Впрочем, если будет необходимо, монсеньор укажет способ, как это можно обойти. Мазарини закусил губу: удар был не в бровь, а в глаз. Он отвечал сухо: – Все это между собой плохо согласуется, не правда ли, господа? Удовлетворив одного, я навлеку на себя неудовольствие остальных. Если я останусь в Париже, я не могу быть в Риме; если я сделаюсь папой, я не могу остаться министром; а если я не буду министром, я не могу сделать господина д’Артаньяна капитаном, а господина дю Валлона бароном. – Это правда, – сказал Арамис. – Поэтому, так как я в меньшинстве, я беру назад свое предложение относительно путешествия в Рим и отставки монсеньора. – Так я остаюсь министром? – спросил Мазарини. – Вы остаетесь министром, это решено, монсеньор, – сказал д’Артаньян. – Вы нужны Франции. – Я отказываюсь от своих условий, – сказал Арамис. – Его преосвященство остается министром и даже фаворитом ее величества, если он согласится сделать то, что мы просили для самих себя и для Франции. – Заботьтесь только о себе, – сказал Мазарини, – и предоставьте Франции самой договориться со мной. – Нет, нет, – возразил Арамис, – фрондерам нужен письменный договор; пусть монсеньор соблаговолит его составить, подписать при нас и обязаться в самом тексте договора выхлопотать его утверждение у королевы. – Я могу отвечать только за себя, – сказал Мазарини, – и не могу ручаться за королеву. А если ее величество откажет? – О, – сказал д’Артаньян, – вам хорошо известно, что королева ни в чем не может вам отказать. – Вот, монсеньор, – сказал Арамис, – проект, составленный депутацией фрондеров; потрудитесь его внимательно прочесть. – Я его знаю, – сказал Мазарини. – Тогда подпишите. – Подумайте о том, господа, что подпись, данная при таких обстоятельствах, может быть признана вынужденной насилием. – Вы заявите, что она была дана вами добровольно. – А если я откажусь подписаться? – Тогда вашему преосвященству придется пенять на себя за последствия отказа. – Вы осмелитесь поднять руку на кардинала? – Подняли же вы руку, монсеньор, на мушкетеров ее величества! – Королева отомстит за меня! – Не думаю, хотя в желании у нее, пожалуй, не будет недостатка. Но мы поедем в Париж вместе с вами, ваше преосвященство, а парижане за вас вступятся. – Какая, вероятно, сейчас тревога в Рюэе и в Сен-Жермене! – сказал Арамис. – Все спрашивают друг у друга: где кардинал? Что сталось с министром? Куда исчез любимец королевы? Как ищут монсеньора по всем углам и закоулкам! Какие идут толки! Как должна ликовать Фронда, если она узнала уже об исчезновении Мазарини! – Это ужасно! – прошептал Мазарини. – Так подпишите договор, монсеньор, – сказал Арамис. – Но если я подпишу, а королева его не утвердит? – Я беру на себя отправиться к ее величеству, – сказал д’Артаньян, – и получить ее подпись. – Берегитесь, – сказал Мазарини, – вы можете не встретить в Сен-Жермене того приема, какого считаете себя вправе ожидать. – Пустяки! – сказал д’Артаньян. – Я устрою так, что мне будут рады; я знаю средство. – Какое? – Я отвезу ее величеству письмо, в котором вы извещаете, что финансы окончательно истощены. – А затем? – спросил Мазарини, бледнея. – А когда увижу, что ее величество совершенно растеряется, я провожу ее в Рюэй, сведу в оранжерею и покажу некий механизм, которым сдвигается одна кадка. – Довольно, – пробормотал кардинал, – довольно. Где договор? – Вот он, – сказал Арамис. – Видите, как мы великодушны, – сказал д’Артаньян. – Мы могли бы многое сделать, владея этой тайной. – Итак, подписывайте, – сказал Арамис, подавая кардиналу перо. Мазарини встал, прошел несколько раз по комнате с видом скорее задумчивым, чем подавленным. Потом остановился и сказал: – А когда я подпишу, какую гарантию вы дадите мне? – Мое честное слово, – сказал Атос. Мазарини вздрогнул, обернулся, посмотрел на благородное, честное лицо графа де Ла Фер, потом взял перо и сказал: – Мне этого достаточно, граф. И подписал. – А теперь, господин д’Артаньян, – добавил он, – приготовьтесь ехать в Сен-Жермен и отвезти от меня письмо королеве. Глава XLVIII
Перо и угроза иногда значат больше, чем шпага и преданность
У д’Артаньяна была своя мифология; он верил, что на голове случая растет только одна прядь волос, за которую можно ухватиться, и не такой он был человек, чтобы пропустить случай, не поймав его за вихор. Он обеспечил себе быстрое и безопасное путешествие, выслав вперед, в Шантильи, сменных лошадей, чтобы добраться до Парижа в пять или шесть часов. Но перед самым отъездом он рассудил, что нелепо умному и опытному человеку гнаться за неверным, а верное оставлять позади себя. "В самом деле, – подумал он, уже готовясь сесть на лошадь, чтобы отправиться в свое опасное путешествие, – Атос со своим великодушием – настоящий герой из романа. Портос – превосходный человек, но легко поддается чужому влиянию. На загадочном лице Арамиса ничего не прочтешь. Как проявит себя каждый из этих трех характеров, когда меня не будет, чтобы их соединить между собой, что получится – освобождение кардинала, быть может?.. Но освобождение кардинала – крушение всех наших надежд, единственной пока награды за двадцатилетний труд, перед которым подвиги Геркулеса – работа пигмея". И он отправился к Арамису. – Дорогой мой шевалье д’Эрбле, – сказал он ему, – вы воплощение Фронды. Не доверяйте Атосу, который не хочет устраивать ничьих личных дел, даже своих собственных. Еще больше не доверяйте Портосу, так как, стараясь угодить графу, на которого он смотрит как на земное божество, он может помочь ему устроить бегство Мазарини, если тот догадается расплакаться или разыграть из себя рыцаря. Арамис улыбнулся своей тонкой и вместе с тем решительной улыбкой. – Не бойтесь, – сказал он, – в числе условий есть лично мной поставленные. Я работаю не для себя, а для других, и для меня вопрос самолюбия, чтобы эти другие выиграли. "Отлично, – подумал д’Артаньян, – тут я могу быть спокоен". Он пожал руку Арамису и отправился к Портосу. – Друг мой, – сказал он ему, – вы столько поработали вместе со мной для устройства нашего благосостояния, что с вашей стороны было бы большой глупостью отказаться от плодов нашего труда, поддавшись влиянию Арамиса, хитрость которого (между нами будь сказано, не всегда лишенная эгоизма) хорошо вам известна, или влиянию Атоса, человека благородного и бескорыстного, но при этом ко всему равнодушного: он уже ничего больше не хочет для себя и потому не понимает, что другие могут чего-нибудь хотеть. Что скажете вы, если тот или другой предложат вам отпустить Мазарини? – Я скажу им, что нам стоило слишком большого труда овладеть им, чтобы отпустить его так легко. – Браво, Портос! Вы правы, мой друг, потому что, отпустив его, вы лишитесь баронства, которое у вас в руках, не говоря уже о том, что Мазарини, чуть только выйдет на свободу, сейчас же велит вас повесить. – Вы так думаете? – Я в этом уверен. – В таком случае я скорее все сокрушу, чем дам ему улизнуть. – Правильно! Вы понимаете, что, устраивая наши дела, мы меньше всего заботились о делах фрондеров, которые, кстати сказать, смотрят на политику не так, как мы с вами, старые солдаты. – Не беспокойтесь, дорогой друг, – сказал Портос, – я посмотрю, как вы сядете на лошадь, и буду смотреть вам вслед, пока вы не скроетесь из виду, а затем займу мой пост у дверей кардинала, возле той стеклянной двери, через которую видно все, что у него делается в комнате. Оттуда я буду следить за ним и при малейшем его подозрительном движении убью его. "Браво! – подумал про себя д’Артаньян. – Кажется, и с этой стороны за кардиналом будет хороший присмотр". Пожав руку владельцу Пьерфона, он пошел к Атосу. – Дорогой мой Атос, – сказал он ему, – я уезжаю. На прощание скажу вам одно: вы хорошо знаете Анну Австрийскую; один только плен Мазарини обеспечивает мою жизнь. Если вы его выпустите, я погиб. – Только такое соображение, – сказал Атос, – может превратить меня в зоркого тюремщика. Я даю вам слово, д’Артаньян, что вы найдете Мазарини там, где вы его оставляете. "Вот это надежнее всех королевских подписей, – подумал д’Артаньян. – Теперь, имея слово Атоса, я могу уехать". И он уехал один, без другой охраны, кроме своей шпаги и записки Мазарини в виде пропуска к королеве. Через шесть часов он был уже в Сен-Жермене. Об исчезновении Мазарини еще никому не было известно; о нем знала только Анна Австрийская, но она старательно скрывала от приближенных свое беспокойство. В комнате, где были заключены д’Артаньян и Портос, нашли двух солдат, связанных и с заткнутыми ртами. Их тотчас же освободили от веревок, но они ничего не могли сказать, кроме того, что их схватили, связали и раздели. А что сделали д’Артаньян и Портос, выйдя из своей тюрьмы тем самым путем, каким попали туда солдаты, – об этом последние знали так же мало, как и остальные обитатели замка. | 
