Еще ребенком Филипп укрывался в этом убежище от ссор между ним и Людовиком. Часто после тумаков, которыми он награждал его величество, или после утренних сражений в одних рубашках, в присутствии камердинера Ла Порта в роли судьи, или поединка, в котором король и его непокорный слуга пускали в ход кулаки и ногти, Филипп, победив, но сам страшась своей победы, обращался к матери за поддержкой или стремился получить у нее уверенность в прощении Людовика XIV, которое тот давал неохотно. Благодаря такому мирному посредничеству Анне Австрийской удавалось смягчать разногласия сыновей, и она была посвящена во все их тайны. Король, немного завидовавший исключительной нежности матери к брату, склонен был вследствие этого в большей степени подчиняться Анне Австрийской и больше заботиться о ней, чем можно было ожидать, судя по его характеру. Такую же тактику Анна Австрийская применяла по отношению к молодой королеве. Анна почти неограниченно царила над королевской четой и уже принимала меры, чтобы так же царить в доме своего второго сына. Итак, мы сказали, что королева писала, когда принц вошел в ее молельню. Филипп рассеянно поцеловал руки матери и сел раньше, чем она ему позволила. Ввиду строгих правил этикета, установленного при дворе Анны Австрийской, такое нарушение приличий служило признаком глубокого волнения, в особенности когда приличия нарушал Филипп, любивший выказывать матери особенную почтительность. – Что с вами, Филипп? – спросила Анна Австрийская, обращаясь к сыну. – О, ваше величество, очень многое, – с печальным видом произнес принц. – Однако из всего, что вас смущает, – продолжала Анна Австрийская, – вероятно, есть что-нибудь, внушающее вам больше забот, чем все остальное? – Да. – Я вас слушаю. Филипп открыл рот, чтобы высказать свои огорчения. Но вдруг остановился, и все, что переполняло его сердце, вылилось во вздохе. – Ну, Филипп, больше твердости, – сказала королева. – Когда жалуются на что-нибудь, это "что-нибудь" всегда оказывается человеком, который мешает, не так ли? – Видите ли, ваше величество, вопрос, который я хочу затронуть, весьма щекотлив. – Ах боже мой! – Конечно, потому что женщина… – А, вы хотите говорить о принцессе? – спросила вдовствующая королева с чувством живого любопытства. – О принцессе? – Да, о вашей жене. – Ах, конечно. – Так что же? Если вы хотите говорить о принцессе, сын мой, не стесняйтесь. Я ваша мать, а принцесса для меня чужая. Однако, так как она моя невестка, знайте, что я выслушаю с участием, хотя бы только из-за вас, все, что вы мне о ней скажете. – Матушка, – колебался Филипп, – вы ничего не заметили? – Не заметила, Филипп? Вы говорите так неопределенно… Что, собственно, могла я заметить? – Правда, принцесса хороша собой? – Да, конечно. – Однако она не красавица? – Нет, но с годами она может необычайно похорошеть. Вы же видели, как за несколько лет переменилось ее лицо. Она будет развиваться все больше и больше. Ведь ей всего шестнадцать лет. В пятнадцать лет я тоже была очень худа; но принцесса уже и сейчас красива. – Следовательно, ее можно заметить? – Конечно, даже на обыкновенную женщину обращают внимание, а тем более на принцессу. – Хорошо ли она воспитана? – Королева Генриетта, ее мать, – женщина довольно холодная, с некоторыми претензиями, но чувства у нее возвышенные. Образованием молодой принцессы, может быть, немного пренебрегали, но, я думаю, ей внушили хорошие правила. По крайней мере так мне казалось во время ее пребывания во Франции. С тех пор она побывала в Англии, и я не знаю, что там произошло. – Что вы хотите сказать? – О боже мой, я говорю, что некоторые слегка легкомысленные головы могут закружиться от счастья и богатства. – Вот, ваше величество, вы сказали именно то, что я думал. Мне кажется, что принцесса немного легкомысленна. – Не следует преувеличивать, Филипп. Она остроумна, и в ней есть известная доля кокетства, что очень естественно в молодой женщине. Но, сын мой, когда дело касается высокопоставленных особ, этот недостаток приносит пользу двору. Слегка кокетливая принцесса всегда окружена блестящим двором. Одна ее улыбка рождает роскошь, остроумие и даже мужество: дворяне лучше сражаются за принца, жена которого хороша собой. – Покорно вас благодарю, – недовольным тоном ответил Филипп. – Право, матушка, вы рисуете мне тревожные картины. – В каком отношении? – с притворной наивностью спросила королева. – Вы хорошо знаете, – печально сказал Филипп, – вы отлично знаете, как мне не хотелось жениться. – О, на этот раз вы меня пугаете! Значит, у вас есть серьезные основания быть недовольным принцессой? – Серьезные – я этого не говорю. – Тогда зачем же это мрачное лицо! Если вы покажетесь с таким лицом, берегитесь: вас примут за очень несчастного мужа. – И в самом деле, – согласился Филипп, – я совсем не счастливый муж, и я хочу, чтобы это видели. – Филипп, Филипп! – Право, ваше величество, скажу вам откровенно: я не такой жизни ждал, какую мне устраивают. – Объяснитесь. – Моя жена никогда не бывает со мной. Она постоянно ускользает от меня. Утром – визиты, переписка, туалеты; вечером – балы, концерты. – Филипп, вы ревнуете! – Я? Упаси меня бог! Пусть другие играют глупую роль ревнивого мужа; но я раздосадован. – Филипп, вы упрекаете свою жену за очень невинные вещи, и до тех пор, пока у вас не будет чего-нибудь более серьезного… – Выслушайте меня! Женщина, хоть и невиновная, может внушать беспокойство мужу. Некоторые посещения, некоторые предпочтения способны довести бог знает до чего самого неревнивого мужа… – Наконец-то! Посещения, предпочтения – прекрасно! Уже целый час мы говорим обиняками, и только теперь вы заговорили по-настоящему. – Ну да. – Это серьезнее. Но разве принцесса виновата перед вами в подобных вещах? – Вот именно. – Как! На пятый день после свадьбы ваша жена предпочитает вам кого-то, посещает кого-то? Берегитесь, Филипп, вы преувеличиваете ее вину; кто ищет во что бы то ни стало доказательств, ничего не может доказать. Испуганный серьезным тоном матери, принц хотел ответить, но смог только невнятно пробормотать несколько слов. – Ну вот, вы отступаете? – сказала Анна Австрийская. – Тем лучше! Вы признаете ошибочность своих обвинений. – Нет, нет, – вскричал Филипп, – я не отступаю, и я докажу свои слова. Я сказал "предпочтения", не так ли? Так слушайте… Анна Австрийская приготовилась слушать с тем удовольствием кумушки, которое всегда испытывает даже самая лучшая женщина, даже лучшая мать, будь она самой королевой, когда ее посвящают в мелкие супружеские ссоры. – Итак, – продолжал Филипп, – скажите мне одну вещь. – Какую? – Почему моя жена сохранила английских придворных? Скажите! И Филипп скрестил руки, глядя на мать, в уверенности, что королева не найдет ответа на этот вопрос. – Но, – ответила Анна Австрийская, – дело очень просто: потому, что англичане ее соотечественники; потому, что они истратили много денег на проводы ее во Францию; потому, что было бы невежливо и даже недипломатично внезапно отослать обратно представителей знатных семей, которые не побоялись никаких жертв, чтобы доказать свою преданность. – О матушка! Нечего сказать, большая жертва приехать со своей дрянной родины в нашу прекрасную страну, где на одно экю можно купить больше вещей, чем там на четыре! Большая преданность проехать сто лье, провожая женщину, в которую влюблены! – Влюблены? Филипп, подумайте, что вы говорите! – Я знаю, что говорю! – Но кто же влюблен в принцессу? – Красавец герцог Бекингэм… Неужели вы и его собираетесь защищать? Анна Австрийская покраснела и улыбнулась. Это имя воскресило в ней столько сладких и в то же время печальных воспоминаний. – Герцог Бекингэм? – прошептала она. – Да, один из салонных любимчиков, как говаривал мой дед, Генрих Четвертый. – Бекингэмы преданны и отважны, – решительно сказала королева. – Ну вот, теперь моя мать защищает друга сердца моей жены! – простонал изнеженный Филипп в порыве отчаяния, потрясшем его до слез. – Сын мой, сын мой! – прервала его Анна Австрийская. – Это выражение недостойно вас. У вашей жены нет друга сердца, а если бы такой и явился, им не будет герцог Бекингэм. Мужчины из его рода, повторяю вам, честны и скромны; они свято чтут законы гостеприимства. – Ах, матушка! – вскричал Филипп. – Бекингэм – англичанин, а разве англичане оберегают достояние французских принцев и королей? Анна опять покраснела и отвернулась, словно для того, чтобы вынуть перо из чернильницы, на самом же деле желая скрыть от сына свой румянец. – Право, Филипп, – поморщилась она, – вы употребляете выражения, которые смущают меня. Ваш гнев ослепляет вас, а меня пугает. Ну подумайте, рассудите… – Мне нечего рассуждать, матушка, я вижу. – Что же вы видите? – Я вижу, что герцог Бекингэм не отходит от моей жены. Он осмеливается подносить ей подарки, и она решается их принимать. Вчера она заговорила о фиалковом саше. Наши парфюмеры – вы это знаете, матушка, так как сами безуспешно требовали от них сухих духов, – наши французские парфюмеры не могли добиться этого аромата. А у герцога было с собой фиалковое саше. Значит, это он подарил моей жене саше. – Сын мой, – сказала Анна Австрийская, – вы строите пирамиды на остриях иголок. Берегитесь. Что тут дурного, спрашиваю я вас, если человек даст своей соотечественнице рецепт новых духов? Ваши странные понятия, клянусь вам, вызывают во мне тяжелые воспоминания о вашем отце, который часто причинял мне страдания своей несправедливостью. – Отец герцога Бекингэма, наверное, был сдержаннее и почтительнее сына, – усмехнулся Филипп, не замечая, что он грубо оскорбляет чувства матери. Королева побледнела и прижала к груди судорожно сжатую руку. Но она быстро овладела собой и спросила: – Одним словом, вы пришли сюда с каким-нибудь намерением? – Конечно. – Так говорите. – Я пришел сюда, матушка, с намерением пожаловаться вам и предупредить вас, что я не потерплю такого поведения со стороны герцога Бекингэма. – Что же вы сделаете? – Я пожалуюсь королю. – Но что же вам может сказать король? – Тогда, – продолжил принц с выражением жестокой решимости, странно противоречившей обычной мягкости его лица, – тогда я сам приму меры. – Что вы называете "принять меры"? – с испугом спросила Анна Австрийская. – Я хочу, чтобы герцог оставил в покое мою жену. Я хочу, чтобы он уехал из Франции, и выскажу ему свою волю. – Вы ничего не выскажете, Филипп, – сказала королева, – потому что, нарушив до такой степени законы гостеприимства, вы поступите дурно, и я попрошу короля отнестись к вам со всей строгостью. – Вы грозите мне, матушка! – удивился Филипп. – Вы грозите, когда я жалуюсь! – Нет, я не угрожаю вам, я просто хочу охладить вас. Я говорю вам, что, приняв против герцога Бекингэма или любого другого англичанина суровые меры, даже совершив простую невежливость, вы посеете между Францией и Англией весьма прискорбный раздор. Как? Принц, брат французского короля, не может скрыть обиды, даже если она обоснована, когда этого требует политическая необходимость! – Но, государыня, – воскликнул Филипп, всплеснув руками, – будьте же не королевой, а матерью; ведь я говорю с вами как сын. Моя беседа с Бекингэмом займет всего лишь несколько минут. – Я запрещаю вам заводить об этом речь с Бекингэмом, – ответила королева с прежней властностью. – Это недостойно вас. – Хорошо, я не выступлю открыто, но я объявлю свою волю принцессе. – О, – вздохнула Анна Австрийская, охваченная грустными воспоминаниями, – не мучьте своей жены, мой сын! Никогда не говорите с ней слишком властным тоном. Побежденная женщина не всегда бывает убеждена в своем поражении. – Что же тогда делать?.. Я с кем-нибудь посоветуюсь. – Да, с вашими лицемерными друзьями, с вашим де Лорреном или де Вардом?.. Предоставьте действовать мне, Филипп. Вы хотите, чтобы герцог Бекингэм уехал, не так ли? – Как можно скорее, матушка. – Тогда пришлите ко мне герцога, мой сын. Улыбайтесь ему, не показывайте виду ни жене, ни королю – никому. Спрашивайте совета только у меня. К сожалению, я знаю, чем становится семейная жизнь, когда ее смущают советчики. – Хорошо, матушка. – Вы будете довольны, Филипп. Отыщите герцога. – О, это сделать нетрудно. – Где же он, по вашему мнению? – Конечно, у дверей принцессы в ожидании ее выхода. В этом нет сомнений. – Хорошо, – спокойно произнесла Анна Австрийская. – Передайте, пожалуйста, герцогу, что я прошу его прийти ко мне. Филипп поцеловал руку матери и отправился на поиски герцога Бекингэма. XLIV. For ever!
[17] Повинуясь приглашению королевы-матери, лорд Бекингэм явился к ней через полчаса после ухода герцога Орлеанского. Когда лакей назвал его имя, королева, которая сидела, закрыв лицо руками, поднялась и ответила улыбкой на изящный и почтительный поклон герцога. Анна Австрийская была еще хороша собой. Всем известно, что в эти уже немолодые годы ее роскошные пепельные волосы, прекрасные руки и губы вызывали всеобщее восхищение. Теперь, во власти воспоминаний о прошлом, воскресших в ее сердце, она была столь же прекрасна, как в дни молодости, когда ее дворец был открыт для отца этого самого Бекингэма, молодого, страстного и несчастного человека, который жил ею и умер с ее именем на устах. Анна Австрийская остановила на Бекингэме ласковый взгляд, в котором можно было прочесть материнскую снисходительность и особенную нежность, похожую на кокетство возлюбленной. – Ваше величество, – почтительно спросил Бекингэм, – желали говорить со мной? – Да, герцог, – ответила по-английски королева. – Пожалуйста, сядьте. Такая милость Анны Австрийской и ласкающий звук родного языка, которого герцог не слышал со времени своего приезда во Францию, глубоко тронули его. Он тотчас понял, что королева хотела о чем-то просить его. Отдав в первые минуты дань невольному, непреодолимому волнению, королева весело улыбнулась. – Как вы нашли Францию, герцог? – спросила она по-французски. – Это прекрасная страна, ваше величество, – поклонился он. – Вы бывали в ней раньше? – Да, один раз, ваше величество. – Но, конечно, как всякий добрый англичанин, вы предпочитаете Англию? – Я больше люблю мою родину, чем родину французов, – ответил герцог. – Однако если ваше величество спросит меня, где мне больше нравится жить, в Лондоне или Париже, я отвечу: в Париже. Анна Австрийская отметила пылкость, с которой были произнесены эти слова. – Мне говорили, милорд, что у вас есть прекрасные имения, роскошный старинный дворец? – Да, дворец моего отца, – подтвердил Бекингэм, опуская глаза. – Это не только богатство, но и дорогие воспоминания, – вздохнула королева, невольно обратившись мыслью к прошлому, с которым люди расстаются так неохотно. – В самом деле, – согласился герцог грустно, под влиянием такого вступления. – Прошлое, как и будущее, будит мечты у людей, способных чувствовать. – Правда, – тихо сказала королева. – Из этого следует, – прибавила она, – что вы, герцог, человек глубоко чувствующий… скоро уедете из Франции, вернетесь в свои владения, к своим реликвиям. Бекингэм поднял голову. – Я этого не думаю, ваше величество, – проговорил он. – Как? – Напротив, я собираюсь покинуть Англию и переселиться во Францию. Теперь пришла очередь Анны Австрийской выразить изумление. – Как? – сказала она. – Значит, вы в немилости у нового короля? – Нет, ваше величество, король оказывает мне безграничную благосклонность. – Значит, у вас есть какая-нибудь тайная причина, которая руководит вами? – Нет, ваше величество, – с живостью ответил Бекингэм. – В моем решении нет ничего тайного. Мне нравится жизнь во Франции; мне нравится двор, где во всем чувствуются вкус и любезность; наконец, я люблю, ваше величество, искренний характер ваших наслаждений, несвойственный моей нации. Анна Австрийская улыбнулась тонкой улыбкой. | 
