– Посмотрите на мои руки, – отвечал тот, поднимая окровавленные руки со скрюченными, похожими на когти пальцами. Действительно, левая рука его была красна до кисти, правая – до локтя. Кроме того, на правой руке струйка крови текла вдоль большого пальца: вероятно, жертва в борьбе укусила своего убийцу. В это время подъехали два жандарма. Они остановились в десяти шагах от главного действующего лица этой сцены и смотрели на него с высоты, восседая на своих лошадях. Мэр подал им знак. Они сошли с лошадей, бросили вожжи мальчику в полицейской шапке, по-видимому, сыну кого-то из стоявших тут же. Затем подошли к Жакмену и подняли его под руки. Он подчинился без сопротивления и с апатией человека, ум которого сосредоточен на одной мысли. В это время явились полицейский комиссар и доктор. – А! Пожалуйте сюда, господин Робер! А, пожалуйте сюда, господин Кузен! – сказал мэр. Робер был доктор, Кузен – полицейский комиссар. – Пожалуйте, я хотел уже послать за вами. – Ну! В чем дело? – спросил доктор с самым веселым видом. – Кажется, убийство? Жакмен ничего не отвечал. – Ну что, Жакмен, – продолжал доктор, – правда, что вы убили вашу жену? Жакмен молчал. – Он, по крайней мере, сам сознался, – сказал мэр. – Однако, может быть, это галлюцинация, и он не совершил преступления. – Жакмен, – сказал полицейский комиссар, – отвечайте. Правда, что вы убили свою жену? То же молчание. – Во всяком случае, мы увидим, – сказал доктор Робер. – Вы живете в переулке Сержан? – Да, – ответили два жандарма. – Я не пойду туда! Я не пойду туда, – закричал Жакмен, вырываясь из рук жандармов быстрым движением, как бы желая убежать, и убежал бы раньше, чем кто-либо вздумал его преследовать. – Отчего вы не хотите туда идти? – спросил мэр. – Зачем идти, я признаюсь во всем: я ее убил. Я убил ее большой шпагой с двумя лезвиями, которую взял в прошлом году в Артиллерийском музее. Мне нечего там делать, ведите меня в тюрьму! Доктор и мэр переглянулись. – Мой друг, – сказал полицейский комиссар, который, как и Ледрю, полагал, что Жакмен находится в состоянии временного помешательства, – вам необходимо пойти туда, чтобы направить правосудие в надлежащее русло. – А зачем направлять правосудие? – отвечал Жакмен. – Вы найдете тело в погребе, а около тела, в мешке от гипса, голову, а меня отведите в тюрьму. – Вы должны пойти, – настаивал полицейский комиссар. – О боже мой! Боже мой! – воскликнул Жакмен в ужасе. – О боже мой! Боже мой! Если бы я знал… – Ну, что бы ты сделал? – спросил полицейский комиссар. – Я бы убил себя! Ледрю покачал головой и, посмотрев на полицейского комиссара, хотел, казалось, сказать ему: тут что-то неладно. – Друг мой, – сказал он убийце, – пожалуйста, объясни мне, в чем дело? – Да, я скажу вам все, что вы хотите, господин Ледрю, спрашивайте. – Как это случилось? Как это у тебя хватило духу совершить убийство, а теперь ты не можешь пойти взглянуть на свою жертву? Что-то случилось, о чем ты не сказал нам? – О да, нечто ужасное! – Ну, пожалуйста, расскажи. – О нет, вы не поверите, вы скажете, что я сумасшедший. – Полно! Скажи мне: что случилось? – Я скажу, но только вам. Жакмен подошел к Ледрю. Два жандарма хотели удержать его, но мэр сделал знак, и они оставили арестованного в покое. К тому же если бы он и пожелал скрыться, то это было уже невозможно: половина населения Фонтенэ запрудила улицу Дианы и Большую. Жакмен, как я уже сказал, приблизился к самому уху Ледрю. – Поверите ли вы, – спросил он вполголоса, – поверите ли, чтобы голова, отделенная от туловища, могла говорить? Ледрю испустил восклицание, похожее на крик ужаса, и заметно побледнел. – Вы поверите, скажите? – повторил Жакмен. Ледрю овладел собою. – Да, – сказал он, – я верю. – Да-да, она говорила… – Кто? – Голова… голова Жанны! – Ты говоришь?.. – Я говорю, что ее глаза были открыты и она шевелила губами. Я говорю, что она смотрела на меня. Я говорю, что, глядя на меня, она сказала: "Негодяй…" Произнося эти слова, которые он хотел сказать только Ледрю и которые прекрасно слышали все, Жакмен был ужасен. – О, чудесно! – воскликнул, смеясь, доктор. – Она говорила! Отсеченная голова говорила! Ладно, ладно, ладно! Жакмен повернулся к нему: – Я же говорю вам! – Ну, – сказал полицейский комиссар, – тем необходимее отправиться на место преступления. Жандармы, ведите арестованного! Жакмен испустил крик и стал вырываться. – Нет, нет, – кричал он, – можете изрубить меня на куски, а я туда не пойду! – Пойдем, мой друг, – сказал Ледрю. – Если правда, что вы совершили страшное преступление, в котором вы себя обвиняете, то это будет искуплением. К тому же, – прибавил он тихо, – сопротивление бесполезно: если вы не пойдете добровольно, вас поведут силою. – Ну, в таком случае, – сказал Жакмен, – я пойду, но пообещайте мне лишь одно, господин Ледрю… – Что именно? – Что все время, пока мы будем в погребе, вы не покинете меня. – Хорошо. – Вы позволите держать вас за руку? – Да. – Ну хорошо, – сказал он, – идемте! – И, вынув из кармана клетчатый платок, он вытер покрытый потом лоб. Все отправились в переулок Сержан. Впереди шли полицейский комиссар и доктор, за ними Жакмен и два жандарма. Следом шагали Ледрю и два человека, появившиеся у двери одновременно с ним. Затем двигалось, как бурный и шумный поток, все население, в том числе и я. Через минуту ходьбы мы вступили в переулок Сержан. То был маленький переулок, отходивший налево от Большой улицы; вел он к полуразвалившимся воротам с калиткой, едва державшейся на скобе. По первому впечатлению все было тихо в доме; у ворот цвел розовый куст, а на каменной скамье грелась на солнце толстая рыжая кошка. Завидев людей и заслышав шум, кошка испугалась, бросилась бежать и скрылась в отдушине погреба. Подойдя к упомянутой калитке, Жакмен остановился. Жандармы хотели заставить его войти. – Господин Ледрю, – сказал он, оборачиваясь, – господин Ледрю, вы обещали не покидать меня. – Конечно! Я здесь, – ответил мэр. – Вашу руку! Вашу руку! – И он зашатался. Ледрю подошел, подал знак двум жандармам отпустить арестованного и протянул ему руку. – Я ручаюсь за него, – сказал он. В этот момент Ледрю был не мэром общины, карающим преступление, то был философ, исследующий область таинственного. Только направлял его в этом странном исследовании убийца. Первыми вошли доктор и полицейский комиссар, за ними Ледрю и Жакмен, затем два жандарма и некоторые привилегированные лица, в числе которых был и я благодаря моему знакомству с жандармами, для которых я уже не был чужим, потому что встретился с ними в долине и предъявил им разрешение на ношение оружия. Перед остальными же, к крайнему их неудовольствию, дверь закрылась. Мы направились к двери маленького дома. Ничто не указывало на происшедшее здесь страшное событие, все было на месте: в алькове – постель, покрытая зеленой саржей; в изголовье – распятие из черного дерева, украшенное веткой вербы, засохшей с прошлой Пасхи, на камине – младенец Иисус из воска между двумя посеребренными подсвечниками в стиле Людовика XVI, на стене – четыре раскрашенные гравюры в рамках из черного дерева, на которых изображены четыре стороны света. На столе стоял один прибор, на очаге кипел горшок с супом, била полчаса кукушка, открывая рот. – Ну, – сказал развязным тоном доктор, – я пока ничего не вижу. – Поверните в дверь направо, – прошептал глухо Жакмен. Последовав указанию арестованного, все очутились в каком-то погребе. Огляделись – из отверстия в углу, откуда-то снизу, пробивался свет. – Там, там, – прошептал Жакмен, вцепившись в руку Ледрю и указывая на отверстие. – А-а, – шепнул доктор полицейскому комиссару со страшной улыбкой человека, на которого ничто не производит впечатления, потому что он ни во что не верит, – кажется, мадам Жакмен последовала заповеди Адама. И он стал напевать: Умру, меня похороните,
В погреб, где…
– Тише! – перебил Жакмен. Лицо его покрылось смертельной бледностью, волосы встали дыбом, лоб вспотел. – Не пойте здесь! Пораженный его голосом, доктор замолчал. И сейчас же, спускаясь по первым ступенькам лестницы, спросил: – Что это такое? Он нагнулся и поднял шпагу с длинным, испачканным в крови клинком. То была шпага, взятая, по словам Жакмена, в Артиллерийском музее 29 июля 1830 года. Полицейский комиссар взял ее из рук доктора. – Узнаете эту шпагу? – спросил он арестованного. – Да, – ответил Жакмен. – Ну, ну, скорее же. Это была первая улика, на которую наткнулись. Прошли в погреб в том же порядке, как я упомянул выше. Доктор и полицейский комиссар шли впереди, за ними – Ледрю и Жакмен, потом еще двое лиц, за ними жандармы, потом привилегированные, среди которых находился и я. Когда я сошел на седьмую ступеньку, мой взор погрузился в темноту погреба, которую постараюсь описать. Первый предмет, приковавший наши взоры, был труп без головы, лежавший у бочки; кран бочки был наполовину открыт, и из него текла струйка вина и, образовав ручеек, подтекала под доски. Труп был скрючен, как будто в момент агонии жертва пригнулась, а ноги ее не послушались. Платье с одной стороны приподнято было до подвязки. По-видимому, жертва застигнута была на коленях у бочки, когда она наполняла бутылку, которая выпала у нее из рук и валялась поблизости. Верхняя часть туловища плавала в крови. На мешке с гипсом, прислоненном к стене, как бюст на колонне, стояла, вернее, мы догадывались, что она там стояла, голова, утопавшая в волосах; полоса крови окрашивала мешок сверху донизу. Доктор и полицейский комиссар обошли труп и остановились перед лестницей. Среди погреба стояли два приятеля Ледрю и несколько любопытных, которые поторопились проникнуть сюда. Внизу, у лестницы, стоял Жакмен, которого не могли заставить двинуться дальше последней ступеньки. Возле Жакмена топтались два жандарма. Рядом стояло пять или шесть лиц, в числе которых находился и я. Мрачная внутренность погреба была освещена дрожащим светом свечки, которая была поставлена на ту бочку, откуда текло вино и напротив которой лежал труп жены Жакмена. – Подайте стол и стул, – распорядился полицейский комиссар и принялся за составление протокола. III. Протокол
Затребованная мебель была доставлена полицейскому комиссару. Он укрепил стол, уселся перед ним, спросил свечку, которую принес ему доктор; перелезая через труп, вытащил из кармана чернильницу, перья, бумагу и начал составлять протокол. Пока он заносил предварительные сведения, доктор с любопытством повернулся к голове, поставленной на мешок с гипсом, но комиссар его остановил. – Не трогайте ничего, – сказал он, – законный порядок прежде всего. – Верно, – сказал доктор и вернулся на свое место. В течение нескольких минут царила тишина. Слышен был лишь скрип пера полицейского комиссара по плохой казенной бумаге. Написав несколько строк, он поднял голову и оглянулся. – Кто будет нашими свидетелями? – спросил полицейский комиссар у мэра. – Прежде всего эти два господина, – указал Ледрю на стоявших возле полицейского комиссара двух приятелей. – Хорошо. Мэр повернулся ко мне: – Затем вот этот господин, если он не возражает, что его имя будет фигурировать в протоколе. – Нисколько, сударь, – отвечал я. – Итак, пожалуйте сюда, – сказал полицейский комиссар. Я чувствовал отвращение, подходя к трупу. С того места, где я находился, некоторые подробности казались менее отвратительными, они как бы скрывались в полумраке, и над ужасом витал покров чего-то романтического. – Это необходимо? – спросил я. – Что? – Чтобы я сошел вниз? – Нет. Останьтесь там, если вам это удобнее. Я кивнул, как бы говоря: я желаю остаться там, где нахожусь. Полицейский комиссар повернулся к двум приятелям Ледрю, которые стояли около него. – Ваше имя, отчество, возраст, звание, занятие и местожительство? – спросил он скороговоркою человека, привыкшего задавать подобные вопросы. – Жак Людовик Аллиет, – ответил тот, к кому он обратился, – журналист, живу на улице Ансиен-Комеди, 20. – Вы забыли указать ваш возраст, – напомнил полицейский комиссар. – Надо сказать, сколько мне лет в действительности или сколько дают на вид? – Укажите ваш возраст, черт возьми! Нельзя же иметь два возраста! – Да ведь, господин комиссар, существовали Калиостро, граф Сен-Жермен, Вечный Жид, например… – Вы хотите сказать, что вы Калиостро, граф Сен-Жермен или Вечный Жид? – сказал, нахмурившись, комиссар, полагая, что над ним смеются. – Нет, но… – Семьдесят пять лет, – уточнил Ледрю, – пишите: семьдесят пять лет, господин Кузен. – Хорошо, – кивнул полицейский комиссар и записал. – А вы, сударь? – обратился он ко второму приятелю Ледрю и повторил все те вопросы, которые предлагал первому господину. – Пьер Жозеф Мулль, шестидесяти одного года, духовное лицо при церкви Сен-Сюльпис, место жительства – улица Сервандони, одиннадцать, – ответил мягким голосом тот, кого он спрашивал. – А вы, сударь? – спросил он, обращаясь ко мне. – Александр Дюма, драматический писатель, двадцати семи лет, живу в Париже, на Университетской улице, двадцать один, – ответил я. Ледрю повернулся в мою сторону и приветливо кивнул мне; я ответил тем же. – Хорошо, – сказал полицейский комиссар. – Так вот, выслушайте, милостивые государи, и сделайте ваши замечания, если таковые имеются. – И носовым монотонным голосом, свойственным чиновникам, он прочел: – "Сегодня, 1 сентября 1831 года, в два часа пополудни, будучи уведомлены, что совершено преступление в общине Фонтенэ, убита Мария Жанна Дюкузрэ ее мужем Пьером Жакменом, и что убийца отправился в квартиру господина Жан-Пьера Ледрю, мэра вышеименованной общины Фонтенэ, и заявил по собственному побуждению, что он совершил преступление, мы лично отправились в квартиру вышеупомянутого Жан-Пьера Ледрю, на улицу Дианы, 2. В эту квартиру мы прибыли в сопровождении господина Себастьяна Робера, доктора медицины, живущего в общине Фонтенэ, и нашли там уже арестованного жандармами упомянутого Пьера Жакмена, который повторил в нашем присутствии, что он убийца своей жены; затем мы принудили его последовать за нами в дом, где совершено преступление. Сначала он отказывался следовать за нами, но вскоре уступил настоянию господина мэра, и мы направились в переулок Сержан, где находится дом, в котором живет господин Пьер Жакмен. Придя в дом и заперев дверь, дабы помешать проникнуть толпе, мы вошли в первую комнату, где ничто не указывало на совершенное преступление. Затем по приглашению вышеупомянутого Жакмена из первой комнаты перешли во вторую, в углу которой обнаружили лестницу. Когда нам указали, что эта лестница ведет в погреб, где мы должны найти труп жертвы, мы начали спускаться, и на первых же ступенях доктор нашел шпагу с рукояткой в виде креста и с большим острым лезвием. Вышеупомянутый Жакмен показал, что он взял ее во время июльской революции в Артиллерийском музее и воспользовался ею для совершения преступления. На полу погреба найдено тело жены Жакмена, опрокинутое на спину и плавающее в крови. Голова отделена от туловища и положена направо на мешок с гипсом, прислоненный к стене. Вышеупомянутый Жакмен признал, что этот труп и голова есть труп и голова его жены, в присутствии господина Жан-Пьера Ледрю, мэра общины Фонтенэ, господина Себастьяна Робера, доктора медицины, проживающего в Фонтенэ, господина Жана Луи Аллиста, журналиста, семидесяти пяти лет, проживающего в Париже, по улице Ансиен-Комеди, 20, господина Пьера Жозефа Мулля, шестидесяти одного года, духовного лица при Сен-Сюльпис, проживающего в Париже, по улице Сервандони, 11, господина Александра Дюма, драматического писателя, двадцати семи лет, проживающего в Париже, по Университетской улице, 21. После этого мы приступили к допросу обвиняемого".
|
