Ян Василий - На крыльях мужества.

    На другой день после посещения бабки Туркан-Хатун и прыжка с балкона Джелаль-эд-Дин сидел в своей комнате в домике матери Ай-Джиджек. Он пересмотрел сбрую верхового коня, выбрал самую скромную и прочную, сам зашил порванные ремни. Осмотрел седло и переменил войлочную подстилку. Почистив, отточил меч, отнятый у кипчакского хана.

    – Неважный меч! – проворчал он. – Но для дороги и этот пригодится.

    Подобрал для меча ножны, насыпал в ковровые переметные сумы запас изюма, урюка и сухих лепешек, приготовил мешок с ячменем на пять дней кормежки коня.

    С любовью завернув в красный шелковый платок красивой вязью написанную книгу об Искандере Зулькарнайне, засунул ее в хуржум и пошел во двор чистить вороного коня.

    Он беззаботно напевал сложенную им песенку:

    К Джелаль-эд-Дину подошла его мать Ай-Джиджек и с грустью спросила:

    – Я с утра присматриваюсь к тебе… Что ты задумал? Ты так усердно и тщательно собираешься, точно тебе предстоит далекий путь.

    – О нет, моя драгоценная горлинка! Я хочу проехать в гости к Тимур-Мелику, поохотиться в его загородном охотничьем домике, при котором имеется большой сад с оленями и джейранами.

    – Но этот сад Тимур-Мелика славится также дикими кабанами и пантерами? – с тревогой спросила Ай-Джиджек.

    – Люди страшнее диких зверей! – нахмурившись, ответил Джелаль-эд-Дин и стал куском войлока растирать блестящую шелковистую шерсть вороного жеребца, продолжая напевать свою песенку:

    – Я слышал, вы упоминали имя Тимур-Мелика!.. Вот я сам и явился на ваш зов!.. – Высокий и, несмотря на свои преклонные годы, стройный и сильный, Тимур-Мелик входил в калитку сада. За ним торжественно шагал векиль (смотритель дворца) Хорезм-шаха, держа на вытянутых руках серебряный поднос. На нем лежал сверток, обернутый в пеструю шелковую ткань.

    Позади слуга-негр нес глиняное расписное блюдо с персиками, инжиром и грушами. Старый полководец сперва склонился до земли перед шахиней Ай-Джиджек, потом, на правах старого друга, обнял и поцеловал Джелаль-эд-Дина.

    – К тебе являюсь я по приказу его величества, твоего отца. Шах-ин-шах повелел передать тебе, что он строго запрещает куда-либо выезжать из столицы. А в знак своей радости, что ты перешел из периода юности в возраст мужественности и стал смелым джигитом, что ты доказал, отняв у кипчакского хана его меч, его величество жалует тебе в постоянное владение дворец Тиллялы с фруктовым садом!..

    Тимур-Мелик, весело прищурив левый глаз, наблюдал, как Ай-Джиджек и Джелаль-эд-Дин обменялись удивленными взглядами. Он продолжал:

    – Его величество приказывает тебе переехать в Тиллялы немедленно, сегодня же, так как завтра вечером, между четвертой и пятой молитвой, хазрет придет тебя навестить в твоем новом дворце. Слуги уже приготовляют тебе и ковры, и шелковые подушки, и посуду, и диких уток, и куропаток для ужина в честь его величества.

    – Да ведь этот дворец просила для себя царица Туркан-Хатун? Что она теперь скажет? – воскликнула Ай-Джиджек.

    – Поэтому-то шах-ин-шах и приказывает немедленно переехать в Тиллялы, тогда царица Туркан-Хатун уже не посмеет отобрать дворец, тем более что здесь, на серебряном подносе, тебе присылается высочайший фирман, скрепленный подписями его величества, шейх-уль-ислама и начальника диван-арза, что отныне дворец Тиллялы является твоей наследственной собственностью.

    Векиль, старательно вытирая рукавом слезы, кланяясь до земли, передал серебряный поднос. Джелаль-эд-Дин схватил сверток, развернул указ, пробежал его глазами и передал матери:

    – На что мне все это?! Лучше бы отец назначил меня начальником тысячи своих джигитов, стоящих на границе, и разрешил мне сделать с ними набег на вечно враждующих с нами каракитаев!.. – И Джелаль-эд-Дин стал снова усердно чистить коня.

    Ай-Джиджек вмешалась:

    – Храбрый и славный Тимур-Мелик! Передай горячую благодарность моего сына и мою за оказанную нам высокую милость и драгоценное внимание. Сегодня вечером Джелаль-эд-Дин будет уже устраивать свои комнаты в новом дворце.

    – А эти сладкие плоды и жемчужное ожерелье, спрятанное под ними, шах-ин-шах посылает тебе, пресветлая Ай-Джиджек, в благодарность за то, что ты вырастила такого возвышенно думающего и доблестного сына! – И Тимур-Мелик взял у слуги-негра блюдо с фруктами и передал его матери Джелаль-эд-Дина.

    На другой день, в назначенное время, Джелаль-эд-Дин сидел на суфе^[6] под высоким деревом в саду Тиллялы. В стороне в ряд стояли девять жеребцов, также подаренных ему Хорезм-шахом. Три из них были серые в темных пятнах, как барсы, три светло-рыжие и три вороные. Каждый жеребец был привязан к приколам за переднюю и заднюю ногу. Каждый конь, по обычаю кочевников, был с головой закутан в войлочную попону, чтобы не кусали мухи, не жгло солнце и не огрубела шерсть. Видны были только вздрагивавшие уши и отгонявшие мух хвосты.

    Джелаль-эд-Дин поджидал нескольких знатных приближенных Хорезм-шаха, которых он пригласил на праздник новоселья. Но от них прискакали гонцы с одинаковыми записками, в которых они "сожалели", что, "вследствие болезни и государственных срочных дел, лишены возможности воспользоваться его любезным приглашением".

    Прибыл только старый Тимур-Мелик, передать "огорчение" Хорезм-шаха, что, вызванный остро заболевшей матерью Туркан-Хатун, он переносит свое посещение на один из ближайших дней, но требует, чтобы завтра Джелаль-эд-Дин присутствовал на празднике в честь Искандера Великого.

    Джелаль-эд-Дин громко свистнул и сказал слова поэта Монтесера:

    На свист появился немедленно старший из джигитов. Джелаль-эд-Дин, взглянув на него, повел бровью. Джигит подошел и наклонился.

    – У нас приготовлен большой достархан на много гостей, а их нет! Поставь заставу на дороге и спрашивай всех, кто проедет мимо. Среди них найди таких людей, которые развеселили бы мою душу, и приведи их сюда. Лучше я буду угощать безвестных путников с дороги, чем лицемерных ханов.

    – Будет сделано! – ответил джигит и побежал к воротам.

    Джелаль-эд-Дин, сидя на суфе и распивая красное крепкое вино, объяснял Тимур-Мелику:

    – Я не знаю, почему отец хочет держать меня здесь, чтобы я валялся на коврах и слушал сказочников?.. Я люблю горячего коня, светлую саблю и степной ветер…

    – Шах-ин-шах прав, – ответил Тимур-Мелик, – тебе уезжать нельзя. Кругом уже разгорается война. Кипчакские ханы просят Хорезм-шаха двинуться с войском в их степи. Туда пришел с востока неведомый народ. Он сгоняет кипчакский скот с хороших пастбищ и пускает туда свои табуны.

    – Лучше бы отец выгнал из Хорезма всех кипчакских ханов и стал править без них. Они изнежились и развратились, грабя наших тружеников-земледельцев. В тяжелую минуту эти ханы предадут моего отца.

    – Почему ты так думаешь? – спросил, подняв брови, Тимур-Мелик.

    – Когда шах не доверяет народу Хорезма и отдает защиту власти и порядка иноземным ханам, приведенным в страну злобной царицей Туркан-Хатун, то он похож на того хозяина, который поручает сторожить и стричь своих баранов степным волкам. У него скоро не окажется ни шерсти, ни баранов, да и сам он попадет на обед волкам.

    Вскоре вернулся старший джигит, и за ним следовали три всадника, запыленные, потемневшие от зноя. Двое, ехавшие по сторонам, были вооружены, а средний, привязанный веревками к седлу, имел вид пленника.

    – Вот, я привел желанных гостей! – крикнул джигит. – Они расскажут занятные новости!

    Пленник имел необычайный вид. Он был перевязан много раз волосяными веревками. Синяя длинная одежда с красными полосками^[7], нашитыми на левом рукаве, и плоская войлочная шапка с загнутыми кверху полями говорили о каком-то чужом племени. От висков, как два рога буйвола, опускались на плечи свернутые узлом две черные косы. Дикими казались скошенные глаза, неподвижно уставившиеся в одну точку.

    – Подведи пленника сюда, – сказал Джелаль-эд-Дин. – Кто это такой, и где ты его нашел?

    – На границе, в степи, около города Отрара. Ну и крепкий! Жилистый! Едва втроем мы его скрутили.

    – Что он говорит?

    – Говорит, что он из войска непобедимого татарского владыки Чингиз-хана. Ехал он в нашу сторону.

    – Почему ж ты скрутил его?

    – А зачем ему ехать в нашу землю? Может быть, это лазутчик?

    Джелаль-эд-Дин внимательно осмотрел пленника, потом спросил:

    – Кто ты такой, куда и зачем едешь?

    – Я вольный мерген (охотник) Гуркан-Багатур. Я сам себе хан, сам себе нукер. И я бросил войско жадного Чингиз-хана, потому что этот краснобородый и кислолицый старик приказал переломить хребет моему отцу и двум братьям… Потому что он не терпит на своей земле никакой другой воли, кроме его каганской!.. И я приехал вас предупредить, мирный народ Хорезма, чтобы вы готовились к страшной войне, чтобы вы помнили, что Чингиз-хан великий полководец, великий и в злобе, и в военной удаче. Если вы поверите одному его слову, то все ваше царство обратится в пепел и дым! Берите мечи и копья, готовьте стрелы! За смелым летит удача, а трусливый сам себя обрекает на смерть!..

    – Ты мне нравишься, Гуркан-Багатур! Сегодня ты будешь моим гостем! И вы тоже, – обратился он к джигитам, – садитесь на суфе. Мы будем ужинать, пить сладкое вино и слушать этого невиданного воина. – Джелаль-эд-Дин добавил: – А завтра Тимур-Мелик отвезет Гуркан-Багатура в диван-арз и там подробно расспросит.

    – Я зачислю его в мою дружину, – сказал Тимур-Мелик.

    Все уселись на суфе, где слуги уже приготовили обильный достархан, а сидевшие поблизости, среди розовых кустов, музыканты и певцы стали услаждать гостей боевыми песнями.

    Еще до рассвета на широкой крыше дворца Хорезм-шаха, вдоль стен с бойницами и сонными часовыми, выстроились юные ханы, сыновья владетелей Гура, Газны, Балха, Баниана, Термеза и других мелких областей Хорезма. Всех этих юношей и мальчиков шах-ин-шах держал при своем дворце заложниками, чтобы их отцы, заносчивые феодалы, не вздумали "поднять меч восстания". У всех юных ханов в руках были барабаны, медные тарелки и бубны с бубенчиками.

    Тут же, на другой стороне плоской крыши, толпились музыканты с длинными трубами – карнаями, пронзительными гобоями и мелкими музыкальными инструментами. В стороне стояли в ряд главные военачальники и высшие правители страны.

    Все они раз в неделю, утром в пятницу, собирались на крыше дворца, чтобы участвовать в нубе^[8] – торжественном возвеличении памяти знаменитого полководца Искандера Зулькарнайна. Эту нубу ввел в обычай шах-ин-шах, высоко чтивший македонского завоевателя.

    Небо, еще темное, в серых тучах, над самым горизонтом прорезалось оранжевой полосой, постепенно становившейся багровой. Вдали, в тумане, медленно пробуждался город Ургенч, и бесчисленные голубые дымки завитками поднимались к небу. Восходящее солнце осветило розовыми лучами верхушки самых высоких зданий: мечетей, минаретов и башен. Все собравшиеся на крыше безмолвно ожидали появления строгого владыки Великого Хорезма.

    С высоты минаретов, точно копья взлетевших к небу, стали перекликаться тонкие, словно детские, голоса муэдзинов:

    На площадку по внутренней лестнице поднялся Хорезм-шах, в боевом вооружении, точно готовый к битве – шлеме, кольчуге, – опираясь на большой древний меч.

    За шахом прошли и заняли места по сторонам векиль, начальник диван-арза, Тимур-Мелик и сын шаха, бывший наследник престола Джелаль-эд-Дин. Хорезм-шах подошел к золоченому трону и взмахнул мечом. Все музыканты заиграли бурную песню в честь Искандера. Когда песня замолкла и только эхо старых башен повторило последние звуки, Мухаммед обратился к собравшимся. Громким, уверенным голосом он говорил:

    – Мы, смелые воины Великого Хорезма, возносим сегодня славу нашему непобедимому учителю, великому Искандеру. Он должен в боях всегда нам быть примером. Он сам вел свое грозное войско и сражался в его первых рядах… Нам предстоит далекий, но славный поход. Мы скоро двинем наше доблестное войско на восток, к столице спящего богатого Китая. Покорив его, приведя с собой на родину тысячные караваны верблюдов с богатствами, собранными в китайских дворцах, мы затем двинемся на запад, против моего врага, дерзкого халифа Насира… Клянусь, что я воткну мое копье перед главной мечетью столицы халифа Багдада! Тогда мы раздвинем во все стороны границы Великого Хорезма, и он станет самым большим и могущественным государством всей Азии!..

    Все закричали:

    – Да здравствует наш новый Искандер, великий шах-ин-шах могучего Хорезма!

    Хорезм-шах опустился на трон, держа старый меч перед собою. Все подходили к нему, сложив руки на животе, и, целуя край одежды шаха, говорили ему льстивые речи о его прозорливости, смелости и о предстоящих великих победах.

    Джелаль-эд-Дин стоял хмурый и безмолвный. Тимур-Мелик вполголоса его спросил:

    – Что ты загрустил? Скажи и ты отцу какой-нибудь привет!

    – Я бы ему сказал поговорку наших стариков: "Не говори, что ты силен, – нарвешься на более сильного. Не говори, что хитер, – нарвешься на более хитрого". Чтоб идти в поход…

    Ему не пришлось докончить. На площадку вбежал слуга, тихо, на цыпочках подошел к векилю и что-то шепнул ему на ухо. Векиль прошептал несколько слов Джелаль-эд-Дину. Тот громко обратился к Хорезм-шаху:

    – Прости, хазрет, что я прерву твою беседу. Явились во дворец три неведомых чужестранца и очень гордо и заносчиво требуют, чтобы ты немедленно их принял.

    Хорезм-шах нахмурился, гневно сдвинув брови:

    – Но кто они? Кем посланы? Из какой страны явились?

    Слуга упал на колени и дрожащим от страха голосом, при общей тишине, сказал:

    – Прости, хазрет, прости за дерзкие слова. Они твердят, что приехали с нашей границы, как послы грозного владыки мира, непобедимого царя монголов Чингиз-хана.

    Один из кипчакских ханов воскликнул:

    – Степной хвастун! Таких послов надо с позором гнать обратно!

    Тимур-Мелик спокойно заметил:

    – Зачем спешить? Сперва надо разузнать, кто они и чего хотят.

    Другие ханы зашумели:

    – Посмотрим на лгунов, степных фазанов, а потом разделаемся с ними!

    Хорезм-шах, уже собиравшийся уходить, снова опустился на трон:

    – Пусть чужестранцы придут сюда! Я хочу их увидеть.

    Слуга быстро удалился. По указанию Тимур-Мелика музыканты заиграли приветственный марш. На площадку поднялись три невиданных раньше иноземца. В синих, до пят, шубах, подбитых лисьим мехом, в собольих шапках, с кривыми саблями на поясе, они стали перед троном гордые, не склоняясь, как делали обычно все посетители, перед шах-ин-шахом.

    Один из иноземцев сказал:

    – Великий Чингиз-хан, победитель всех монголов, отправил наше чрезвычайное посольство к тебе, преславному владыке Хорезма, чтобы завязать узел дружбы и доброжелательного соседства. Он присылает тебе подарки и приказал заявить такие слова… Разреши прочесть это его послание…

    – Читай!

    Посол развернул пергаментный свиток с привешенной синей восковой печатью и стал читать:

    – "Я разорил Китай и заставил передо мной склониться его могучего владыку. Я покорил множество народов. Я собрал в своей ладони все земли беспредельной Азии. Сегодня я дошел до твоей границы. Если ты хочешь быть со мной в мире, открой твои границы для моих купцов и торговых караванов, а я разрешу твоим купцам свободно торговать в моих землях. Я предлагаю тебе, мой любезный сын, мою дружбу…"

    Хорезм-хан гневно вскочил и стукнул мечом:

    – Что ты сказал? Как смеет этот ничтожный, безвестный хан называть меня своим "любезным сыном"? Это я, шах-ин-шах, могу назвать твоего дерзкого владыку своим сыном, если пожелаю и он этого заслужит. Я требую к себе почтения и не разговариваю с наглыми! Гоните прочь этих безумных послов степного выскочки!

    Хорезм-шах выхватил из рук посла письмо Чингиз-хана, разорвал и, бросив клочки ему в лицо, быстро удалился, сопровождаемый векилем, во внутренние покои дворца.

    Кипчакские ханы волновались и кричали:

    – Смерть дерзким! Рубите их! Пусть их каган увидит, можно ли оскорблять нашего великого шах-ин-шаха!

    Один хан бросился на читавшего письмо посла и ударом меча свалил его с ног.

    Джелаль-эд-Дин вмешался и, подняв меч, загородил двух монгольских послов:

    – Безумные! Остановитесь! Разве вы не помните закон: "Посла не душат, посредника не убивают". Я беру их под свою защиту. Пусть их бережно, под охраной, доставят на границу.

    Тимур-Мелик тоже обнажил меч:

    – Я позабочусь, чтобы они безопасно вернулись к своему владыке.

    Джелаль-эд-Дин приказал:

    – Слуги, возьмите тело мертвого иноземца и передайте шейх-уль-исламу для достойного погребения… Какой бессмысленный удар! Какое ненужное убийство! Оно нам теперь грозит ураганом страшных бед…