- Одно-то вы забыли сделать в церкви: поцелуйтесь-ка!.. Я и не помню, куда поцеловал невесту, поди в затылок!.. Народная песня В лес по ягоды ходила, Черного жука нашла Со руками и с ногами, И с курчавой головой Настоящий милый мой. Завяжу жучка в платочек, Понесу его домой Родной маме показать. Родна тетка увидала, Разворчалась надо мной, Чтоб я кинула в окно. Я не сделаю того, Брошу жучка под кровать. Темной ноченькой не спится, Жук покою не дает, На белую грудь ползет. Записана в деревне Алька, Малмыжского уезда. МУЖИК - ВОЛК Крестьянин в селе Голино, на берегу озера Ильменя, рассказывал мне о том, что на свадьбе часто людей портят. - Разве это случается? - удивился я. - Только зря болтают. - Случается ли? И теперь это бывает. Если кто захочет - так очень легко испортить можно. Навести порчу легко, а снять порчу трудно. Я видел в Михайловском Погосте, Псковской губернии, лет тому 20 или 15 назад, шел молодой парень через деревню, - сам он из Москвы родом был, - а за ним следом целая свадьба волчья, голов десять их было. Смирные волки, что овцы, так за ним и шли, а парень собак палкой отгонял. Это, значит, целая свадьба была испорчена, жених, невеста и дружки. На всех порчу навели поганые и в волков обратили... А то и такой случай был. Мужик, с кем дело случилось, сам мне рассказывал, знаю его хорошо, врать не станет. Да и в деревне все тоже эту историю видели. Собрался жениться этот парень, а мать евоная того не хотела, злющая баба была, не могла перенести, чтобы в дом невестку пустить. Решилась она невестку спакостить и поставила на столе кружку квасу для нее, чтобы ее спортить. Но как от свадьбы вернулись, сын-то вместо невестки выпил этот квас. Стало ему душно, тело зудит, вышел он на двор, завернул за пуню* и разделся. Видит - по всему телу у него шерсть пошла. Волком он оборотился. Собака дворовая за ним шла, зарычала на него, залаяла, уже перестала узнавать. Испугался он и убег в поле. _______________ * П у н я - дворовый сарай для сена, мякины, и т. п. Тоска его взяла, да что ж делать, поселился в лесах, стал питаться кореньями и падалью. Помнит, какова на вкус падаль, точно пареное мясо, или перепрелое. Тосковал он по своей деревне, подбегал к задворкам, а мужики его увидят - цепами выгоняют. Собаки бросаются за ним следом. Пригорюнится он и уйдет. Стошнела ему эта жизнь. Уже на охотников он сам бросался, убили бы лучше, думал, так один конец. Увидит он человека, и радостно и страшно ему станет. Схоронится от него в кусты. И так прошло много лет. На его глазах мальчишки мужиками стали, девчонки сами ребятишек позаводили. Раз на Воздвиженье день был жаркий. Зачесалась спина у человека-волка, стал он валятцать, побежал к реке, воды напился, опять стал валятцать и весь мох с него сошел. Остался он голым, как мать родила, и пошел к байне (бане) и спрятался в ней. А ребятишки заметили его и начали кричать: - Морушка коровья вошла в байню! В эту пору поветерье было на скотину, много ее пало; так мужики поверили, что это "морушка" явилась. Побежали с кольями к байне, придушить хотели, сотский только унял их - "может и впрямь этот человек несчастный", - сказал. Снял с себя кафтан и надел на голого. А тот хочет сказать, а чувства нет слов выговорить. "Братцы!" - говорит, только "братцы", и "я ваш"..." "Ну, покажи избу свою, если ты наш", - спрашивает сотский. Взяли его под руки и повели. Остановился он перед своей избой и рукой указывает, здесь, значит. Ввели его в избу, отец его, старик, сидит. "Да, - говорит, - пропал у меня сын после свадьбы, 20 лет назад, но ведь столько лет прошло! Я и не помню его". А мать евоная лежала в клети - с тех пор как испортила сына своего, гортань у ней выдернулась и слов она лишилась. Как увидела своего сына, - всю ее и передернуло. "Признала, верно!" - решили мужики, и стали у них старики припоминать, что и в самом деле давно пропал на деревне человек. Явился урядник и приказал давать по полфунта хлеба есть в день, но не больше, а то с непривычки бы не выдержал. Через три дня начал болтать языком. Священник его исповедовал. Скопились потом священник и становой, и повел их наш мужик за околицу, где его шкура лежала. Стали ее исследовать и нашли что то не шерсть была, а мох. На шее у мужика остался крест медный, на веревочке, так даже полоска была, где мох протерло. Долго после этого говорил он, что понимал, про что волки воют, всякую речь волчью постигал. Все это правда, мужик и до сей поры жив, у сестры своей вдовой проживает, в деревне Жарах, что по Петербургскому тракту. Сколько раз я с ним чай пил! Только след у него на щеке остался - так с медных два пятака мох растет у него на лице, до сих пор - не смог вывести... Народная песня Меж крутых берегов Река Волга течет, Вслед за нею волной Легка лодка плывет. В ней сидел молодец, Шапка с кистью на нем; Он с веревкой в руке Воду резал веслом. Он ко бережку плыл, Ко крутому пристал, Лодку в миг привязал, Соловьем просвистал. Как на бережке том Красный терем стоит. Что во том терему Тут красотка живет. У ней вотчим крутой Воевода лихой. Записана в деревне Септяк, Елабужского уезда* _______________ * Е л а б у г а - город и центр района Татарской АССР. СЧАСТЬЕ Это было осенью. Выйдя из города, я пошел по дороге не в мороз и не в оттепель. Льдинками затянуло лужи, кругом по равнине расстилались коричневые сырые поля, кое-где редкими белыми пятнами лежал тающий снег. Вдали виднелись небольшие рощи с молодыми тонкими деревьями, обнаженными от листьев. Галки и вороны стаями летали по небу, прыгали по дороге и садились на мятые, низкие полузамерзшие озими. Иногда по дороге встречались мужики, возвращавшиеся из города. Бесчисленные облака как будто застыли на сером небе в таком же задумчивом молчании, как и природа этой равнины. Меня перегоняло много мужиков. Их маленькие взъерошенные лошадки мелкой рысью бежали по дороге; в телегах лежали мужики, предоставив лошадкам бежать как вздумается. В одном месте у спуска к ручью, где дорога была изрыта колеями, полными воды, шагом плелись три телеги. Мужики, соскочив на землю, шли рядом. - Далеко идешь? - спросил меня один из мужиков. - Не знаю, далеко ли, - ответил я, - далеко ли, близко ли, как свое дело найду. - По какому же делу ты идешь? - Мое дело такое, иду по России и хочу узнать, есть ли на свете счастье? - Ишь ты какой, на слова гораздый! - недоверчиво стал всматриваться в меня собеседник. - А что такое счастье? - воскликнул другой мужик, молодой парень. Вот, когда деньги звенят в кармане, вошел в кабак, подошел к стойке: "подходи ребята, всех я угощаю!" Да еще девка при этом хорошая, - вот тебе и счастье! - Нет, ты не ладно сказал, это счастье только до завтрашнего дня, сегодня счастье, а завтра голова болит. - А ты, дядя, скажи, что такое счастье? - Счастье? А я и не знаю, что такое счастье, в наш деревню оно не заходит, да и на дороге я его тоже не встречал. Ты попытай, может где в других местах оно живет, счастье-то! - А вот третий что еще скажет? Ты как насчет счастья думаешь? - Я думаю, что счастье - это кто человек, значит, рассудительный, себя соблюдает; может все справить как следует быть, и в дороге, к примеру, тоже себя соблюдает и в хозяйстве тоже человек карахтерный, вот это и есть счастье! Посмотрел я на этого мужика: одежонка на нем заплатанная, из шапки дыры глядят, даже лапти растрепались. - Да ты на меня не смотри, это я ведь не про себя говорю. Потому я сказал про счастье, что у меня самого двугривенный в кармане не залежится, сейчас его в кабак снесу. - Так куда же ты все-таки идешь? Мы же видим, что счастьем ты это нам зубы заговариваешь. - Я знаю, ты, верно, в деревню Заболоть идешь? - Да. - Не к Митрию ли Иванову? - Да. - Так-то. Смотрю я и думаю: верно, он к Митрию Иванову в Заболоть идет!.. Мужики уехали вперед. Я никогда в Заболоть не собирался и не слыхивал про нее, а подавно о каком-то "Митрии". Верст через десять я подошел к опушке леса, возле нее расползлись по склону несколько изб. Баба, бравшая воду у колодца, сказала, что эта деревня - Заболоть, а Митрий Иванов возле самого леса, в крайней избе. Было часа 4 дня, когда осенние сумерки начинают заволакивать туманом даль. Я подошел к избе, где была прибита доска с надписью "Дмитрий Иванов" и нарисована пожарная бочка. Поднялся, пройдя сквозь сени в избу, где на лавке сидел старик с очками на конце носа, щелкал на счетах и, слюнявя палец, перебирал какие-то бумаги и страницы растрепанной тетрадки. - Бог на помощь! - сказал я, крестясь на иконы в углу. - Здравствуйте! - ответил старик, вглядываясь в меня. - Нельзя ли у вас чайком погреться? Я заплачу за самовар. - Милости просим, баба сейчас поставит. Ты, может, и ночевать хочешь остаться? - Хорошо бы. Уморился с дороги. - Да куда ж идти теперь, смеркает. Пока придешь в другую деревню, там спать лягут, не достучишься. Ложись у меня на лавке ли, или на печи, где хошь. Места у меня довольно. - Спасибо на том. Так ты и есть Митрий Иванов? - Так я и есть. Кто ж тебя послал ко мне? - Встретил по дороге мужика; говорит, что ты человек добрый, и если кто к тебе попросится ночевать, ты его и побережешь, как следует, и вообще уважишь. - Да... Смотрю я на тебя и дивлюсь: не было еще у меня до сих пор таких чистых странников. И полушубок у тебя новый, и сапоги целы, и часы есть, - вижу, парень ты фартовый... Хозяин позвал баб. Пришли две девушки, поставили самовар и сели на лавке под печкой, слушая наш разговор. Хозяин же стал со мной вместе пить чай, расспрашивая меня обо всем, а сам рассказал о себе, что держит маленькую мелочную торговлю. Стали мы говорить о разных делах и высоких предметах, о церкви и Боге, о смерти, о правде. - Правда теперь прячется и стыдится, и робеет, - говорил Дмитрий. Правда по маленьким людям сидит, которые про себя ее держат. Все бедные, тихие, робкие - они правду знают и правдой живут. А сильные, веселые, здоровые, удачливые, живут иным чем-то; они живут чутьем и тем, что глядят в оба. А мужик недоволен. Он молчит, ничего не говорит, и ничего не скажет, потому что ему рассуждать не приказано и от него никто рассуждений его не спрашивает. Что такое мужик? - Первое: хозяин. Один барин имеет 1000 десятин, другой сто, а крестьянин четыре. А он такой же хозяин. Своя у него земля, он по своим четырем десятинам может ходить и властвовать. Так что первое мужику нужно оказать уважение. Ты стоишь в шапке, и я стой в шапке; ты вошел в церковь, снял шапку, и я; ты перед царским портретом снимешь шапку, и я сниму. А друг перед дружкой мы оба станем в шапке стоять. Это первое. А второе: зачем на мужика кричат? Что он, скотина или душа христианская? Разве мужик что скверное делает, что на него кричат? В церковь ходит, молится, как по чину полагается, окрещен во святой воде, в бане парится, удавленного или чего скверного не ест. За что же на него кричать? Мужик работает, землю пашет, подати в казну платит, на службе царской свою кровь проливает, а все он виноватый в чем-то. Все на него покрикивают, точно на нем вина какая-то висит. А третье, скажи мне по совести, - зачем мужик закона не знает, почему мужику не дадут законов? Евангелием сколько уже лет мир стоит. И деды, и прадеды, и святые, и народы, и царства живут, а книжка всего на всех одна, и там ясно сказано, как жить надо, и можно всякого спросить, почитай Евангелие: хочу знать, как я жить должен. Ну побратим мне почитает Евангелие, я и знаю, как мне жить нужно; а если преступлю, так и знаю, что преступил. А законы должны быть как Евангелие, одна книга, чтобы она здесь передо мной на столе лежала, чтобы я мог прочитать ее и знать, как поступать. И чтобы, когда я прочел законы и пошел на улицу, уже меня никто не смел тронуть пальцем, если я законы знаю и соблюдаю. А если я закон преступлю, тогда меня и судите. Теперь мужики - маленькие помещики, и они хотят поведения по ясным законам да христианской обходительности. А то идет мужик и все озирается, не начнет ли кто кричать на него? Да тебе, чужак, не понять того, что я говорю. Ты - зверь свободный. Сегодня ты здесь, а завтра поднялся и ушел за сто верст. Думаешь ты по-дорожному: на холоде изба - клад, а самовар сокровище!.. - Смотрю я на тебя, Митрий Иванович, слушаю, и ты какой-то не русский, будто. Не то ты штундист*, не то сектанец... _______________ * Ш т у н д и с т (от нем. Stunde - час молитвы) - последователь штундизма - евангелическо-баптистской секты, отражавшей интересы кулацких слоев крестьянства в России, возникшей в середине XIX в.; с е к т а н е ц - сектант. - Богу-то мы одному молимся... - Так-то так, только говоришь ты по-особенному. - Так то-с! Так то-с! - задумчиво ответил на мои слова Митрий Иванович. Потом в избу стали приходить мужики, беседовали о разных деревенских делах, "про хлеба, про покос, про старинушку", и мне не удалось более поговорить "по душам" с Митрием Ивановичем. Я переночевал у него и рано утром ушел дальше. СТАРОВЕРКА Раннее утро, светает. Скрипит ворот у колодца, плещет ледяная вода. Бабы в тулупах, закутанные в платки, идут по скрипучему снегу с ведрами. Еще сумерки; на небе густые, мрачные тучи. Белый снег, засыпавший все окрестности и наваливший сугробами на крыши, отливает синим цветом и лиловыми тенями. На востоке багрово-красный горизонт. За околицей свищет ветер, через дорогу видны заячьи следы. Входишь в деревню по уезженной дороге, идешь протоптанной дорожкой под избами; в окна заглядывают хозяева. Невольно приходится вглядываться в их любопытные лица, чтобы выбрать более ласковое и там попроситься передохнуть. - Эй, чужак, заходи погреться! Избенка маленькая, с черными гнилыми бревнами; покосилась и навалилась на хлев, тем только и держится, а то бы давно развалилась. Вхожу сквозь низенькие сени внутрь. Небольшая комната; стены так мохом законопачены, точно заросли от старости. На потолке копоть и паутина. Бедность, грязно; на старой бабе возле печки одни лохмотья. Возле окна сидит хозяин, высокий парень в разодранной рубахе. Глаза глядят внимательно, сосредоточенно, но бодро, только промеж бровей залегла мрачная складка. А возле стола, грустно облокотившись и подложив кулак под голову, сидит другой человек, по виду купец, одетый богато, в синей долгополой поддевке, с золотой цепочкой, в шелковой голубой рубахе; волосы кудрявые, светлая бородка, голубые душевные глаза. Перед ним на столе бутылка и два стаканчика. После нескольких фраз короткого разговора купец придвинулся ко мне, положил руку на плечо и, глядя в глаза, сказал: - Побратим, послушай! Я тебя озолочу, если ты мне поможешь! Ты человек чужестранный, ты и сделать это, поди, сумеешь. Побратим, помоги мне! - Если чем могу помочь, так и без денег помогу. - Слушай! Есть у нас купец, богатеющий сталовер. Туровский - его зовут, слышал, поди? Три сына у него, дуб дуба чище молодцы. Каждого он выделил, каждому свою усадьбу дал. И есть у него дочь Агриппина. Вышла Агриппина замуж за прикащика Туровского; выделил он и им имение. Да недолго прожили вместе, уморила мужа сталоверка, ума лишился, замешался совсем и помер. И случилась такая беда, что увидал я сталоверку молодую вдову: высокая, голову гордо несет, глаза темные, ресницы приспущены и на губах усмешка. Сказал я себе тогда: вот мне жена, женюсь я на ней... Что ж, я капиталом не меньше ее, три дома у меня каменных, два завода, село свое есть и мельница. Дело долго не затянулось; перед Рождеством я ее увидел, а после Рождества мы и обвенчались. Родился сын у нас. Жили мы сперва ничего, а скоро стало и жестко нам. "Сталоверка, говорит она, я, да и только! И ты, говорит, должен в нашу веру оборотиться..." Я любил ее, конешно, а сладить с ней не смог! В церковь нашу она меня не пускала. Ну, коли она уедет в воскресенье кататься, я тем временем сбегаю на погост, с полверсты он от нас будет, не больше. Узнала она про это. Один раз меня не было дома, я в город по своим делам уехал. Приказала она заложить сани и сказала, что кататься поедет. А кататься она любила. Села и укатила и сына с собой взяла. Вернулся я, нахожу записку: "Прощай навсегда. Не сумел меня подогнуть, так и не удержать подавно. А с никонианцем жить не хочу". Сперва я был как бешеный! Чего я ни делал, и полицией, и судом хотел ее вытребовать, и к ней ездил. Приехал раз под ее окно в беговых дрожках. Окно раскрыто, в окне сынок сидит. И узнал меня, закричал: "вон тятька приехал!" Да сама подбежала: "Врешь ты, это не твой тятька; твой тятька давно умер!" - схватила его в охапку и унесла. А тут собаки были спущены, мой жеребец испугался и понес дрожки... |
