Наш отец принадлежал тогда к Великой армии Наполеона и был героем войны. Ему только что исполнилось 29 лет. Капитан конных гренадер, он отличался удивительной храбростью и завоевал все чины саблей. Наполеон лично знал его, ценил и уважал, так что капитан Бургейль мог смело рассчитывать на высшие чины. В одной из битв отец находился вместе с маршалом Неем в арьергарде и, несмотря на чудеса храбрости, должен был уступить численности врага. Окруженный казаками Платова, он получил опасный удар копьем в грудь и был оставлен на снегу как мертвый. Его увидели крестьяне и из сострадания, так как он еще дышал, взвалили его на сани и привезли на конюшню. Умирающий ожил. Его поили снегом вместо воды, кормили корками черного хлеба, и он, этот железный человек, вернулся к жизни. Тогда его свезли во Владимир и хотели предоставить относительную свободу, если он даст слово не делать попыток к бегству. Понятно, он отказался, достойный отец милого Сорви-головы! – Это у нас фамильное! – серьезно произносит зуав. – Несмотря на строгую охрану, отец бежал, был схвачен и сослан в Сибирь… – Но вернулся? – Да, каким-то чудом… Я продолжаю. Бегство из Сибири было невозможно, и пленник походил на льва, грызущего свою цепь. Ужасное существование для солдата, триумфально прошедшего всю Европу! Он умирал от голода, холода и отчаяния. Случай свел его с русским княжеским семейством Милоновых, когда-то очень богатым и известным в России. Семья состояла из отца, матери, двух сыновей и двух дочерей. Несчастье сблизило изгнанников, и, в конце концов, капитан Бургейль женился на старшей княжне Милоновой Берте в 1816 году. В 1818-м у них родился сын Павел. Это я! Мы жили тихо и счастливо в своем уединении, вдали от цивилизации, как дикари. Но мой дед, князь Милонов, не мог успокоиться, не мог забыть свой чин, свое состояние и отчаивался, видя, что его сыновья живут, как рабы. Он впал в немилость императора, и хотя при дворе у него были могущественные и богатые друзья, но, по проискам более сильных недоброжелателей, князь все-таки был обвинен в государственной измене вместе с сыновьями, был арестован, осужден и казнен! – Ужасно! – восклицает Сорви-голова. – Это еще не все, – продолжает майор, – наш отец, капитан Бургейль, неповинный ни в чем, был сослан на вечные каторжные работы. Это случилось в 1822 году, и мне было только четыре года. Рассудок бедной матери не выдержал тяжких испытаний, она тронулась умом и умерла шесть месяцев спустя. Я остался сиротой и жил с теткой Ольгой Милоновой. Как мы жили? Ужасно. В пять лет я был пастухом, тетка прислуживала где могла. Мы терпели голод, холод и всякие невзгоды! В 1825 году взошел на престол император Николай 1. Ему сказали о нас. Он заинтересовался нашим делом, простил нас и вернул нам все имущество. Мы вернулись в Россию. Мне было восемь лет. Моя тетка вышла замуж за посланника, и мы зажили богато и открыто. Но я не мог забыть отца и горько оплакивал любимого человека; я задался мыслью найти его. Мой дядя, посланник, делал розыски в Сибири, но безуспешно. Убежал ли он, или погиб? У нас оставалась надежда, что он бежал с рудников и вернулся во Францию. Мы обратились с запросом во Францию, в военное министерство. Ответ был печален. Капитан Бургейль давно исчез и не появлялся, давно вычеркнут из списка армии и легионеров. Всякая надежда исчезла. Я долго оплакивал обожаемого отца и никогда не забуду его! Майор умолкает, хватает за руку Жана и долго смотрит на него. – Суди же, брат мой, о моем ужасе и удивлении, когда увидал на столе, в каземате, твое письмо, адресованное нашему отцу! Тебя хотели казнить… Слава Богу, я поспел вовремя. Теперь, Жан, доскажи мне то, чего я не знаю, говори поскорее… время идет. Я должен увидеть губернатора, получить помилование. Наши законы беспощадны! Говори скорее, милый Жан! Сорви-голова, с покрасневшими глазами, бьющимся сердцем, старался преодолеть свое волнение. – Слушай, Поль! Отец никогда не говорил ни мне, ни матери о России, хотя любил рассказывать про свои походы с Наполеоном. Стоило произнести слово "Россия", и он умолкал. Мы понимали, что ему тяжело и больно говорить об этом, и никогда не намекали даже на кампанию 1812 года. Никогда мы не слыхали ни слона о Сибири, знали только, что он вынес там ужасные мучения и что побег его был ужаснейшей драмой. Он вернулся во Францию неузнаваемым, совершенно не похожим на блестящего офицера из гвардии Наполеона. Это было в 1825 г., и отцу исполнилось 42 года. Реставрация отнеслась очень сурово к старому наполеоновскому солдату, и капитан Бургейль дошел до крайней нищеты. Он решился бороться с судьбой и поступил в качестве слуги на ферму одного землевладельца, бывшего квартирмейстера его эскадрона. Огромного роста, бодрый, кроткий и веселый, он понравился своему хозяину, который не мог узнать в работнике своего командира и спасителя, так как отец спас ему жизнь при Фридланде. Пикар, так звали землевладельца, по окончании жатвы сказал отцу: – Здесь, на десять лье кругом не найдешь такого работника, как ты. Оставайся у меня и проси, чего хочешь! – Я хочу немногого, – отвечал отец, – сто экю в год! – Согласен! Мне нужно твое имя – для формы, понимаешь? – Мишель Бургейль, солдат из армии Наполеона! – Ах, командир! Я не узнал вас. Я обязан вам жизнью! Оба радостно обнялись. – Здесь все ваше, – сказал Пикар, – берите, распоряжайтесь! – Мне достаточно твоей дружбы, Пикар, и местечка у очага! С тех пор они не расставались, и отец женился на красивой дочери Пикара. Началась революция 1830 года. Правительство Луи-Филиппа, желая загладить несправедливость реставрации, вызвало старых солдат Наполеона и в том числе нашего отца. Ему вернули орден Почетного Легиона и назначили пенсию соответственно его чину. Это было настоящим счастьем для отца, измученного прошлыми невзгодами. Я родился в конце 1831 года. Обожаемый отцом, матерью и дедом, я с самых ранних лет мечтал быть солдатом. Наоборот, мои родители желали, чтобы я сделался фермером. Странная идея! С моей натурой, с моей кровью – и вдруг фермер! Не правда ли, брат? Восемнадцати лет я поступил в линейный полк, потом перешел в полк зуавов и вот теперь сержант второго полка с орденом Почетного Легиона, стараюсь оправдать свое прозвище – Сорви-голова… Разговор двух братьев был внезапно прерван приходом унтер-офицера с запечатанным конвертом в руках. Русский офицер хмурит брови, вскрывает конверт и читает вполголоса: "Приказ майору Бургейлю отправиться вместе с французским пленником к военному губернатору Севастополя. Подпись – Остен-Сакен". – Вот чего я боялся! – добавляет майор. – Пойдем, брат. Я попытаюсь умолить этого железного человека – выпросить у него для тебя помилование! – Пойдем! – хладнокровно отвечает Сорви-голова. Они идут под ураганом бомб и снарядов. Через десять минут они приходят ко двору губернатора. Граф Остен-Сакен, красивый старик шестидесяти пяти лет, прямой, крепкий, подвижный. Острым взглядом голубых глаз, хитрым лицом, спокойной уверенной осанкой этот человек напоминает скорее дипломата. Он корректно отвечает на поклон майора и Сорви-головы и резко говорит: – Господин майор, вы нарушили военный регламент, помешав казни этого человека. Отдайте вашу шпагу дежурному офицеру и идите в тюрьму! – Слушаю, Ваше превосходительство! – холодно отвечает майор, в то время как Сорви-голова бледнеет, стискивая зубы, чтобы не закричать. – Но, принимая во внимание ваши заслуги и вашу семью, – резко добавляет губернатор, – я желал бы спросить, какими мотивами вы руководились в данном случае? – Ваше превосходительство, в тот момент, когда хотели расстрелять этого храброго француза, я узнал, что он мой брат! – Объяснитесь! – холодно отвечает Остен-Сакен. Дрожащим голосом майор Бургейль рассказывает необычайные события и свою встречу с братом. – А теперь, Ваше превосходительство, – добавляет он тоном горячей мольбы, – умоляю вас именем военных заслуг этого солдата, во имя великодушия, свойственного русскому сердцу, во имя уважения, которое вы питаете к моему брату, наконец, во имя священных уз, соединяющих нас… умоляю вас… вы можете все… вы хозяин Севастополя… задержите казнь, прошу вас… Пока государь простит его! Остен-Сакен встает, выпрямляется и говорит ледяным тоном: – То, что вы просите, невозможно! Сержант Бургейль, ваш брат, умрет! Если бы он был мой сын – слышите ли? мой сын, – он был бы расстрелян! – Ваше превосходительство, немного человечности! – лепечет майор, бледнея. – Государь поручил мне защиту Севастополя, и я буду защищать его до последнего вздоха. Какая тут человечность? – отвечает Остен-Сакен. – У меня четыре тысячи пленников, французов и англичан. Предположим, что все эти четыре тысячи пленников восстанут и проделают то же, что сержант Бургейль, что тогда будет? Нужен пример, чтобы подавить все зачатки возмущения. Повторяю вам: сержант Бургейль, ваш брат, храбрец, которого я уважаю, умрет сейчас! Губернатор произносит эти слова совершенно спокойно, не возвышая голоса. Майор понимает, что все пропало, и с отчаянием смотрит на Сорви-голову. Сорви-голова стоит, спокойно вытянувшись. Губернатор подносит к губам серебряный свисток. Портьера двери поднимается, но, вместо дежурного офицера, появляется женщина в трауре, с рукой на перевязи. Одновременно раздаются три восклицания. – Княгиня! – Кузина! – Дама в черном! Бледная, но улыбающаяся, она подходит к Остен-Сакену и говорит: – Генерал, я все слышала; сержант Бургейль должен жить, его надо освободить сейчас же! – Нет, только государь может простить его, а я не могу! – Я вовсе не прошу простить его! – Чего же вы хотите? – Я предлагаю обмен пленниками. – Это невозможно! – Я предлагаю обменять сержанта Сорви-голову на меня, княгиню Милонову! – Но вы свободны! – Я связана словом и пришла освободить Сорви-голову. – Он бунтовщик! Он убил своих часовых! Княгиня подходит к губернатору и говорит ему тихо на ухо: – Если он убил нескольких солдат, так ведь я убила главнокомандующего Сент-Арно! Согласны вы на обмен? – Княгиня… дисциплина… мой долг… – Значит, я должна вернуться в лагерь? Сознаться во всем? Для меня это бесчестие, смерть, вечная разлука с моей дочерью, которую воспитали добрые, великодушные враги… Генерал, ради моих заслуг, прошу, освободите сержанта! – Хорошо, берите его! – отвечает с усилием губернатор. Пока губернатор пишет приказ, зуав подходит к даме в черном и бормочет несколько слов благодарности. – Не благодарите меня, кузен! – говорит княгиня. – Как кузен? Ваш, сударыня? – Да, мой друг, моя мать и мать твоего брата Поля были родные сестры! – Ax, я понимаю все! – восклицает молодой человек, с почтением целуя руку смелой женщины. – Одно слово, генерал! – говорит княгиня губернатору. – Мой кузен Жан свободен. Простите же и кузену Полю его вину! – Ошибка майора из тех, которые легко прощаются! – отвечает с достоинством Остен-Сакен. – Благодарю, генерал, от чистого сердца, – продолжает княгиня. – Жан Бургейль, ты свободен, иди! Снеси Розе, твоей невесте, мой поцелуй. Иди, дорогое дитя, обними брата, поблагодари генерала и возвращайся к своим французам. Исполняй свои обязанности, как мы исполним наши. Бог да поможет нам! ГЛАВА Х
Сражение при трактире. – Бомбардировки. – Генеральная атака. – Сорви-голова – знаменосец. – Ни башне. – Зуав Малахова Кургана. – Дорого купленная победа.– Брат, ты мой пленник. – Письмо дамы в черном.
Севастополь умирает. После годовой героической борьбы защитники готовы сдаться. Это только вопрос нескольких дней. Подкрепление стекается в осажденный город из Архангельска, Финляндии, Перми, Вологды, Казани, Уфы, Астрахани. Со всех концов колоссальной империи стекаются сюда, к Черному морю, резервы, амуниция, оружие, провиант. Севастополь умирает. Арсеналы пусты, запасы истощены. Россия потеряла двести тысяч человек, больше ста тысяч раненых и больных. Защитники Севастополя, от главнокомандующего до простого солдата, понимают, что все потеряно, и готовятся к последней битве. Севастополь будет бороться до последнего вздоха. Русские атакуют французов в устье Черной речки и 16 августа 1855 года проигрывают битву, известную в истории под названием сражения при трактире. Союзники назвали это сражение так, потому что вблизи был расположен трактир, или гостиница. Три французских дивизии расположились на левом берегу Черной речки и заняли Федюхины высоты. У французов восемнадцать тысяч человек и сорок восемь пушек. У сардинского войска – девять тысяч человек и тридцать шесть полевых орудий, всего двадцать семь тысяч человек и восемьдесят четыре орудия. Перед бомбардировкой произошел драматический инцидент – взрыв четвертого бастиона. Взорвано десять тысяч килограммов пороху и пятьсот бомб. Триста человек были ранены и убиты. Доски, стволы деревьев летели на Корабельную, в домах были выбиты стекла. В сорок восемь часов, однако, артиллерия и инженеры уничтожили всякий след катастрофы. Бомбардировка начинается 5 сентября в шесть часов утра. Это что-то ужасное! Все смешивается в оглушающем думе и дыме. Над Севастополем стоит туча, сквозь которую вырываются столбы пламени! Горят корабли на рейде, горят дома. Повсюду смерть, опустошение! 8 сентября, по плану Пелиссье, в полдень французские колонны должны броситься на Малахов курган и взять город. Русские упали духом. У них мало воды, тиф и холера уносят людей. – Севастополь наш! – восклицает Пелиссье. – Но его агония обойдется нам дорого! x x x
Боске ведет атаку справа. Двадцать тысяч человек атакуют Малахов курган. В двадцати шагах от неприятельского бастиона сгруппировались зуавы. В первом ряду полковник, с саблей наголо, за ним знаменосец. Вокруг знамени пять сержантов, среди которых находится Буффарик… пятый сержант – Сорви-голова! Нечего и говорить, с какой радостью было встречено возвращение Сорви-головы в лагерь! Все, начиная с полковника до последнего барабанщика, были в восторге. Полдень, 8 сентября. Вдруг воцаряется мертвая тишина. Затем звуки барабанов. Трубят на приступ. – Вперед! Французы бегут вперед, бросаются на бастионы, траншеи, габионы. Русские хладнокровно встречают атаку французов ужаснейшей стрельбой. В рядах зуавов проносится дуновение смерти. Знамя в опасности. Буффарик бросается к знамени, но падает в воронку. Остальные четыре сержанта лежат на земле. Сорви-голова, целый и невредимый, хватает знамя. Трубач Соленый Клюв трубит приступ. Сорви-голова бросается вперед, держа в руке знамя, прыгает через камни, получает сильный удар в плечо, обливается кровью и несется вперед. Наконец он видит, что стоит на Малаховом кургане рядом с раненым полковником. – Победа! Победа! – восклицает полковник. – Сорвиголова, ты – офицер! Сорви-голова поднимает знамя, и тысячи людей салютуют ему и кричат: – Знамя! Знамя! Сорви-голова! Да здравствует Сорвиголова! Соленый Клюв трубит сбор к знамени. Гордость сияет в глазах Сорви-головы, когда он стоит на Малаховом кургане со знаменем в руках, как живое олицетворение победы. После затишья снова начинается битва. Бастион взят. Надо удержать его. – Артиллерия, вперед! – командует Боске, появляющийся во всех опасных местах. Две батареи ожидали только сигнала и сейчас же открывают огонь. Битва занимает собой весь фронт Севастополя. Французы, англичане, сардинцы дерутся, как фурии. Русские отступают, позиции взяты! Но какие потери! Боске несется вперед, воодушевляя людей. Русские в последний раз стреляют из всех пушек, из всех мортир и ружей. Боске падает. – Боске убит! Отомстим за него! – раздается яростный крик среди зуавов. Генерала кладут на носилки. Он бледен, почти без дыхания. Кровь ручьем течет из раны. Пуля задела легкое. – Будем надеяться, что рана не смертельна! – говорит врач, останавливая кровь и зондируя рану. Между тем вокруг Малахова кургана продолжается ожесточенная битва. Русские умирают на своем посту. – Сдавайтесь! Сдавайтесь! – кричат им. – Никогда! – отвечает громовой голос, который заставляет Сорви-голову вздрогнуть. – Он, Боже мой, он! – бормочет зуав. – Канониры! Пли! – командует капитан Шампобер. Обе батареи оглушительно гремят. Под ураганом огня башня рушится. Русские укрываются в подземном каземате, их осталось около шестидесяти человек. Кому-то приходит в голову сжечь их. Сейчас же приносят габионы, кладут на обломки и зажигают их. Столбы пламени вырываются из разрушенной башни, раздаются стоны и проклятия. Вдруг маленькая группа людей появляется вблизи. Это – русские, предводимые гигантом с саблей наголо. Он весь окровавлен, в лохмотьях, рука на перевязи. На них направляются двести ружей. Сорви-голова испускает крик и бросается к гиганту. – Поль, брат мой! Товарищи, долой оружие! Брат – ты мой пленник! Малахов курган взят. Майор смотрит на торжествующих французов и говорит: – Хорошие будут похороны! Десять тысяч человек сразу! Брат, дорогой, ты будешь первой жертвой, а я хочу, чтобы ты жил! | 
