И принадлежали ли ему его руки? Мог ли он свободно привести в родной дом незнакомку? Одаряя супругу нежностью, не обездолит ли он тем самым мать и сестру? Это к вопросу о душе. Жена - таковы уж требования молодости и кокетства - стала бы тратить на наряды часть скудного дохода. Это к вопросу о руках. Нет, и брак не был бы спасением для несчастного Жюстена. Значит, он обречен на вечное самопожертвование. Так Жюстен и жил. Ему, может быть, суждено умереть от непосильного труда. Он был к этому готов. Или, может, положиться на милость Господню? Увы! До сих пор Бог не баловал бедное семейство, так что Жюстен и его родные, не кощунствуя, были вправе усомниться в его милости! Однако именно Божья десница подняла Жюстена из бездны. Однажды июньским вечером, на исходе одного из тех солнечных дней, когда ликует природа, Жюстен возвращался со старым учителем с прогулки по равнине Монруж; молодой человек заметил крепко спящую среди колосьев пшеницы, маков и васильков девчушку лет десяти. В образе этого ребенка Господь посылал Жюстену одного из своих ангелов как награду за беспримерную добродетель. XVII. "БОЖЬЯ ЦЕПОЧКА"
Девочка, на которую они набрели, сами того не ожидая, и перед которой остановились, озираясь и не видя поблизости ни отца ее, ни матери, одета была в белое платьице, перехваченное в талии голубой лентой. Беленькая, с розовыми щечками, она лежала, как в колыбели, посреди уже пожелтевших колосьев, васильков и маков, сомкнувшихся вокруг ее головки, и была похожа на маленькую статую святой в нише или голубку в гнездышке. Ее ножки, обутые в голубые башмачки, свешивались над придорожной канавой, и это свидетельствовало о крайнем изнеможении бедняжки. Ее можно было принять за фею жатвы, отдыхавшую после утомительного дня под ласковым покровительством луны, которая, свершая свой небесный путь, с любовью взирала на нее. Ее дыхание, хотя и несколько стесненное, было подобно нежнейшему восточному ветерку, и от этого чистого дыхания игриво колыхались склонившиеся над ней колоски. Два друга готовы были целую ночь любоваться спящей девочкой, так восхитительно-хороша была эта свеженькая беленькая головка; однако вскоре мысль об опасностях, которым подвергалось вдали от людей очаровательное дитя, пробудила в них беспокойство. Тщетно они искали глазами мать, что могла так беззаботно оставить в открытом поле, ночью, на ветру и в росе это хрупкое и нежное создание. Должно быть, несчастная девочка находилась здесь давно, судя по тому, как крепко она спала. Два друга обыкновенно останавливались во время прогулок всякий раз, как находили что-либо занятное, и обсуждали заинтересовавший их предмет. Вот и теперь они уже с четверть часа, остановившись в нескольких шагах от девочки, ломали голову над вопросом, который, несомненно, заслуживал выяснения, но, однако, так и остался загадкой: свидетельствует ли внешняя привлекательность о красоте душевной? И за все это время они так никого поблизости и не увидели. Так где же была мать девочки? Может, родители ребенка, утомленные долгой прогулкой (башмачки малышки были покрыты толстым слоем пыли) отдыхали где-нибудь неподалеку? Жюстен и г-н Мюллер озирались по сторонам, но все напрасно. Они были совершенно убеждены, что мать девочки должна быть где-то рядом, как славка возле своего гнезда, и потому продолжали оглядываться. Ничего! Тогда они на цыпочках обошли поле, боясь разбудить ребенка. Они исходили все поле вдоль и поперек, сделали еще круг, как доезжачие в поисках спугнутой дичи. Ничего! Наконец они решились разбудить малышку. Та широко раскрыла голубые глазки, похожие на васильки, и уставилась на незнакомцев. В ее взгляде не было ни страха, ни удивления. - Что ты тут делаешь, дитя мое? - спросил г-н Мюллер. - Отдыхаю, - отозвалась девочка. - Отдыхаешь?! - в один голос переспросили Жюстен и старый учитель. - Да, я очень устала, не могла больше идти, прилегла и уснула. Итак, едва пробудившись, девочка не позвала мать! - Вы говорите, что очень устали, милая? - повторил г-н Мюллер. - О да, сударь, - встряхнув светлыми кудряшками, подтвердила девочка. - Вы проделали долгий путь? - спросил школьный учитель. - О да, очень долгий, - подтвердила девочка. - Где же ваши родители? - не унимался старик. - Мои родители? - переспросила девочка, садясь в траве и изумленно глядя на незнакомцев, словно они говорили о чем-то совершенно непонятном. - Да, ваши родители, - ласково повторил Жюстен. - Но у меня нет родителей, - только и сказала в ответ девочка, да так, словно говорила: "Не понимаю, о чем вы спрашиваете". Друзья в удивлении переглянулись, потом с сочувствием посмотрели на девочку. - Неужели у вас нет родителей? - продолжал расспрашивать старый учитель. - Нет, сударь. - Где же ваш отец? - У меня нет отца. - А ваша мать? - У меня нет матери. - Кто же вас воспитывал? - Кормилица. - Где она сейчас? - В земле. При этих словах из глаз девочки брызнули слезы, но плакала она совершенно беззвучно. Двое расчувствовавшихся друзей отвернулись, скрывая один от другого собственные слезы. Девочка сидела неподвижно, словно ожидая новых вопросов. - Как же вы здесь очутились, совсем одна? - помолчав немного, спросил г-н Мюллер. Она обеими ручками вытирала слезы; нижняя губка, выдвинувшись было вперед и округлившись, подобно чашечке цветка, для того чтобы собирать росу ее слез, снова была поджата. Дрогнувшим голоском девочка отвечала: - Я пришла из родных мест. - А откуда ты родом? - Из Ла-Буя. - Недалеко от Руана? - улыбнулся Жюстен: он сам родился в окрестности Руана и обрадовался, что прелестная девочка - его землячка. - Да, сударь, - кивнула она. Ну, конечно, она была из Нормандии, свеженькая, с пухлыми щечками, бело-розовая, словно яблонька в цвету. - Да кто ж вас сюда привел? - спросил старый учитель. - Я пришла сама. - Пешком? - Нет, до Парижа я ехала на почтовых. - До Парижа? - Да, а из Парижа сюда добралась пешком. - Куда вы идете? - Я иду в предместье Парижа, оно называется Сей-Жак. - Что вы собираетесь там делать? - Мне нужно передать брату моей кормилицы письмо от нашего кюре. - Чтобы брат вашей кормилицы взял вас к себе, вероятно? - Да, сударь. - Как же вы очутились здесь, дитя мое? - Сказали, что дилижанс опоздал, и все остались на ночлег в предместье. А я увидела городские ворота и подумала, что где-то совсем рядом поля; я пошла в ту сторону и очутилась здесь. - Итак, вы здесь решили переждать до утра и отправиться к господину, к которому у вас рекомендация? - Да, сударь, все так. Я хотела дождаться утра. Но я две ночи не смыкала глаз и так устала! Я легла на землю и сейчас же уснула. - И вы не боитесь спать под открытым небом? - Чего же мне, по-вашему, бояться? - спросила девочка с доверчивостью, свойственной слепым и детям (они, ничего не замечая, ничего и не боятся). - Неужели вы не боитесь ни холода, ни росы? - продолжал г-н Мюллер, пораженный ее безыскусными ответами. - Да разве птицы и цветы не ночуют в полях? Наивная рассудительность маленькой девочки, ее грациозность, ее несчастливая доля глубоко взволновали обоих друзей. Само Провидение послало этого ребенка в утешение Жюстену, показывая, что есть под звездным куполом небес существа еще более обездоленные, чем он сам. Друзья, не сговариваясь, пришли к одному и тому же решению: они предложили девочке пойти с ними. Но девочка отказалась. - Благодарю вас, добрые господа, но ведь письмо у меня не к вам. - Это не имеет значения, - заметил Жюстен, - идемте, а завтра в любое время, дитя мое, вы отправитесь к брату своей кормилицы. Молодой человек протянул сиротке руку, чтобы помочь ей перепрыгнуть через канаву. Но девочка снова отказалась и отвечала, взглянув на луну - часы бедняков: - Скоро полночь. Через три часа рассветет. Не стоит из-за меня беспокоиться. - Уверяю вас, что вы не причиняете нам никакого беспокойства, - отозвался Жюстен, продолжая протягивать ей руку. - Кроме того, - прибавил учитель, - если вас заметит отряд жандармов, вы будете арестованы. - За что? - удивилась девочка с той детской логикой, что ставит порой в тупик самых искушенных юристов. - Я никому не сделала ничего дурного! - Вас арестуют, дитя мое, - продолжал Жюстен, - потому что придумают, будто вы из тех скверных маленьких детей, которых называют бродяжками и арестовывают по ночам… Идемте же! Но Жюстену и не нужно было говорить: "Идемте же!" Едва услышав слово "бродяжка", девочка перескочила через ров и, умоляюще сложив руки, с испуганным видом обратилась к двум друзьям: - Возьмите меня с собой, добрые господа, возьмите меня с собой! - Разумеется, милое дитя, мы вас возьмем, - поспешил успокоить ее старик. - Конечно же мы вас возьмем. - Хорошо, хорошо, - подтвердил Жюстен. - Идемте скорее. Я отведу вас к своей матери и сестре. Они очень добрые: накормят вас ужином и уложат в теплую постельку… Вы, может быть, очень голодны? - Я ничего не ела с утра, - сказала она. - Ах, бедняжечка! - воскликнул старый учитель, и в его голосе послышался ужас и сострадание: он сам ел четыре раза в день с математической точностью. Девочка неверно истолковала восклицание славного Мюллера, одновременно эгоистичное и сочувственное; она решила, что старик обвиняет кюре, который посадил ее в дилижанс, не дав в дорогу ничего съестного. Она поспешила его оправдать: - Я сама виновата. У меня с собой хлеб и вишни, но я была так опечалена, что не смогла проглотить ни крошки… Да вот, поглядите, - прибавила она, доставая спрятанную среди колосьев небольшую корзинку; в ней в самом деле лежали чуть вялые вишни и немного засохший хлеб, - вот вам и доказательство! - Вы, должно быть, слишком устали и не можете сами идти, - обратился Жюстен к девочке, - я вас понесу. - О нет, - мужественно отвечала она, - я могу прошагать хоть целое льё! Друзья и слушать ничего не желали. Несмотря на горячие возражения девочки, они скрестили руки и, когда она обхватила их за шеи, подняли ее над землей, приготовившись нести в этом паланкине из человеческой плоти, который дети называют "божьей цепочкой". Они уже готовы были тронуться в путь, но вдруг девочка их остановила. - Боже мой, я совсем потеряла голову! - воскликнула она. - Что случилось, дитя мое? - спросил школьный учитель. - Я забыла письмо нашего кюре. - Где оно? - В моем узелке. - А узелок? - Там, в колосьях, где я спала, рядом с венком из васильков. Она спрыгнула наземь, перелетела через придорожную канаву, схватила узелок и венок, с удивительной ловкостью снова перепрыгнула канаву и уселась на руки к двум друзьям. Они двинулись к городским воротам, видневшимся впереди в двухстах-трехстах шагах. XVIII. О AITEAOZ!12
Сиротка прижимала узелок к груди старого учителя, что затрудняло ему дыхание. Он посоветовал девочке привязать узелок к петлице его редингота. Оставались корзинка с вишнями и венок из васильков, который бедняжка сплела, чтобы хоть немножко развлечься в ожидании рассвета, до того как ее одолел сон. Она, верно, инстинктивно хранила венок в память о первых часах одиночества в этом мире. Во всяком случае, Жюстен истолковал это именно так; когда девочка заметила, что цветы щекочут молодому человеку щеку, она собралась было выбросить венок, но в нерешительности взглянула на спутников, словно спрашивала их совета. Тогда Жюстен, чьи руки были заняты, взял венок зубами, положил его на очаровательную головку девочки и продолжал путь. Как она была восхитительна, бедняжка! Черные костюмы двух друзей так хорошо подчеркивали белизну ее платья и ангельскую чистоту ее личика! Ее лоб при лунном свете словно лучился как у небесного создания. Ее можно было принять за младшую сестру кельтской жрицы, которую с триумфом несут в священный лес. Затихшая было беседа возобновилась. Жюстен наслаждался звуками мелодичного голоска девочки. Он стал снова ее расспрашивать. - Чем занимается брат вашей кормилицы, дитя мое? - промолвил он. - Он каретник, - отвечала девочка. - Каретник? - переспросил Жюстен, предчувствуя самое худшее. - Да, сударь. - В предместье Сен-Жак? - Да, сударь. - Я знавал там только одного каретника, он жил в доме под номером сто одиннадцать. - Думаю, это он и есть. Жюстен ничего не ответил. Вот уже около года как каретные мастерские в доме № 111 были внезапно закрыты, теперь там жил слесарь. Жюстен не хотел ничего говорить, чтобы не волновать девочку: сначала надо было убедиться, что его предположения верны. - Да, да, - продолжала девочка, - теперь я совершенно уверена, что он-то мне и нужен. - Как же вы можете быть в этом уверены, дитя мое? - Я не раз перечитывала адрес. Мне посоветовали запомнить его назубок на тот случай, если я потеряю письмо. - А вы помните, кому оно было адресовано? - Разумеется… Там было написано: "Господину Дюрье…" Два друга молча переглянулись. Полагая, что они молчат, потому что сомневаются в ее памяти, девочка прибавила с важным видом: - Я давно умею читать! - Я и не сомневаюсь в этом, мадемуазель, - заверил ее старый учитель. - А чем вы собирались заниматься у брата вашей кормилицы? - Работать, сударь. - А что вы умеете делать? - Все что угодно; я многое умею. - Например? - Шить, гладить, мастерить чепчики, вышивать, плести кружева. Чем дольше говорили друзья с девочкой, тем большей симпатией проникались они к бедняжке, открывая в ней все новые достоинства. Скоро они уже знали всю ее короткую историю, не лишенную, впрочем, таинственности. Однажды ночью в Ла-Буе остановилась карета; было это в 1812 году; из кареты вышел человек, неся в руках бесформенный сверток. Он подошел к двери небольшого дома, стоявшего одиноко на самом краю деревни, достал из кармана ключ, открыл дверь и, подойдя в темноте к кровати, положил туда сверток, а на столе оставил кошелек и письмо. Потом он запер за собой дверь, сел в карету и уехал. Часом позже славная женщина, возвращавшаяся с руанского рынка, остановилась у того же дома, достала ключ, отомкнула дверь и, к величайшему своему изумлению, услышала детский плач. Она поспешила зажечь лампу и увидела, что на кровати что-то шевелится и плачет. Это была годовалая девочка. Женщина еще больше изумилась, стала оглядываться по сторонам и увидела на столе письмо и кошелек. Женщина вскрыла письмо и с великим трудом - она не очень-то умела читать - разобрала следующее: "Госпожа Буавен, Вы известны как добрая и порядочная женщина - вот что заставило отца, собирающегося покинуть Францию, доверить Вам своего ребенка. Вы найдете в кошельке на столе тысячу двести франков: это плата вперед за первый год. Начиная с 28 октября следующего года, дня рождения девочки, Вы будете получать через кюре в Ла-Буе по сто франков в месяц. Эти сто франков будут Вам переводить из одного банкирского дома в Руане, и кюре будет их получать, не зная, кто их посылает. Дайте девочке по возможности лучшее воспитание, а в особенности постарайтесь сделать из нее хорошую хозяйку. Один Господь знает, какие испытания ждут ее впереди! При крещении ее назвали Миной; пусть носит это имя, пока я не верну ей еще и то, которое ей принадлежит. 28 октября 1812 года". Госпожа Буавен трижды перечитала письмо, чтобы все хорошенько понять; наконец поняла, о чем в нем говорится, опустила письмо в карман, взяла девочку на руки, прихватила кошелек и бросилась к кюре - необходимо было посоветоваться. |