– Дорогой друг! – продолжал капитан. – Разреши мне в двух словах рассказать о себе. – Разумеется! – Когда я расстался с твоим славным отцом в Рошфоре, я сказал себе: "Ну, Пьер Берто, честным пиратам во Франции больше делать нечего, займемся торговлей!" Я превратил пушки в балласт и стал торговать черным деревом. – Иными словами, вы торговали черным товаром, дорогой крестный. – Это называется "черным товаром"? – наивно спросил капитан. – Думаю, да, – отвечал Петрус. – Эта торговля кормила меня три или четыре года, и кроме того, я завязал отношения с Южной Америкой. Когда вспыхнуло восстание, губительное для Испании и ее трухлявой и дряхлой нации, я поступил на службу к Боливару. Я угадал в нем великого человека. – Так вы, значит, один из освободителей Венесуэлы и Новой Гренады, а также основателей Колумбии? – изумился Петрус. – И горжусь этим, крестник! Но после уничтожения рабства я решил разбогатеть другим способом. Мне показалось, что в окрестностях Квито я видел участок, богатый золотыми самородками. Я тщательно изучил местность, напал на жилу и попросил концессию. Учитывая мои заслуги перед Республикой, мне предоставили упомянутую концессию. Через шесть лет я заработал четыре миллиона и уступил эту разработку за сто тысяч пиастров – иначе говоря, она приносит мне по сто тысяч ливров ежегодно. После этого я вернулся во Францию, где намерен недурно устроиться со своими четырьмя миллионами и жить на пятьсот тысяч ливров ренты. Ты одобряешь мой план, крестник? – Еще бы! – Детей у меня нет, родственников – тоже… нет даже внучатых племянников. Жениться я не намерен; что же, по-твоему, мне делать с таким состоянием? А тебе оно принадлежит по праву… – Капитан! – Ну вот, опять ты за свое! Тебе оно принадлежит по праву, а ты с самого начала отказываешься от тридцати трех тысяч франков? – Надеюсь, вы понимаете мои чувства, дорогой крестный. – Нет, признаться, не понимаю, что тебе не нравится. Я холостяк, я сказочно богат, я твой крестный отец и предлагаю тебе сущую безделицу, а ты отказываешься! Знаешь ли ты, мой мальчик, что впервые за время нашей встречи ты проявил ко мне чудовищную несправедливость?! – Я не хотел вас обидеть, крестный. – Хотел ты или нет, – прочувствованно выговорил капитан, – ты глубоко меня огорчил! Ранил в самое сердце! – Простите меня, дорогой крестный, – не на шутку встревожился Петрус. – Я совсем не ожидал от вас такого предложения и растерялся, когда услышал его, а потому не проявил должной признательности. Приношу вам свои извинения. – Так ты принимаешь мое предложение? – Этого я не сказал. – Если ты откажешься, знаешь что я сделаю? – Нет. – Сейчас узнаешь. Петрус ждал, что будет дальше. Капитан вынул из внутреннего кармана туго набитый бумажник и раскрыл его. В бумажнике лежали банковские билеты. – Я возьму отсюда тридцать три билета – а здесь их две сотни, – скомкаю их, отворю окно и вышвырну на улицу. – Зачем? – спросил Петрус. – Чтобы показать тебе, что я делаю с этими бумажками. И капитан выхватил из бумажника дюжину билетов и скомкал их, словно это не были деньги. После этого он решительнейшим образом направился к окну. Петрус его остановил. – Не надо глупостей, давайте попробуем найти общий язык. – Тридцать три тысячи или смерть! – пригрозил капитан. – Не тридцать три, учитывая, что все деньги мне не нужны. – Тридцать три тысячи франков или… – Да выслушайте же, черт побери, или я стану ругаться, как матрос. Я вам докажу, что я – сын корсара, тысяча чертей и преисподняя! – Мальчик сказал "папа"! – вскричал Пьер Берто. – Господь велик! Послушаем твои предложения. – Да, послушайте. Я испытываю смущение, потому что, как вы сами сказали, дорогой крестный, я наделал долгов. – На то она и молодость! – Однако мне не было бы так стыдно, если бы, делая эти безумные траты, я вместе с тем не бездельничал. – Нельзя же все время работать! – И я решил снова взяться за дело. – А как же любовь? Петрус покраснел. – Любовь и работа могут идти рука об руку. Словом, я решил усердно потрудиться, как принято говорить. – Хорошо, давай потрудимся. Но англичанам, или, иначе говоря, кредиторам, надо что-нибудь залить в глотку на то время, пока мы извлечем прибыль из нашей кисти. – Вот именно! – Пожалуйста, – молвил капитан, подавая Петрусу свой бумажник. – Вот тебе лейка, мальчик мой. Я тебя не принуждаю, бери сколько хочешь. – Отлично! – сказал Петрус. – Вы становитесь благоразумным. Я вижу, мы сумеем договориться. Петрус взял десять тысяч франков и вернул бумажник Пьеру Берто, следившему за ним краем глаза. – Десять тысяч франков! – хмыкнул капитан. – Да любой кошатник ссудил бы тебя этой суммой под шесть процентов… Кстати, почему ты мне не предлагаешь процентов? – Дорогой крестный! Я боялся вас обидеть. – Отнюдь нет! Я, напротив, хочу выговорить проценты. – Пожалуйста. – Я прибыл вчера в Париж с намерением купить дом и обставить его как можно лучше. – Понимаю. – Но прежде чем я найду подходящую скорлупку, пройдет не меньше недели. – Это самое меньшее. – На меблировку уйдет еще около недели. – А то и две. – Пусть будет две, не хочу с тобой спорить; итого – три недели. – А то и больше. – Не придирайся к мелочам, не то я заберу свое предложение назад. – Какое предложение? – Которое я собирался тебе сделать. – А почему вы хотите его забрать? – Я вижу, у тебя такой же задиристый и упрямый характер, как и у меня: мы не уживемся. – А вы хотели поселиться у меня? – спросил Петрус. – Знаешь, я со вчерашнего дня живу в гостинице "Гавр" и уже сыт ею по горло, – признался капитан. – Я собирался тебе сказать: Петрус, дорогой мой крестник, милый мальчик, не найдется ли у тебя комнаты, кабинета, мансарды, достаточно просторных, вроде этой спальни, где я мог бы подвесить свою койку? Можешь сделать это для бедного капитана Берто Верхолаза? – Как?! – вскричал Петрус, приходя в восторг от того, что может хоть чем-нибудь быть полезен человеку, с такой простотой предоставившему свой кошелек в его распоряжение. – Разумеется, если это тебя стеснит хоть в малейшей степени… – продолжал капитан, – ты только скажи! – И не совестно вам такое говорить? – Видишь ли, со мной можно не церемониться: что думаешь, то и отвечай. Да или нет? – Положа руку на сердце говорю вам, дорогой крестный: ничто не может мне доставить большего удовольствия, чем ваше предложение. Только вот… – Что? – …в те дни, когда у меня будет модель… когда у меня сеанс… – Понял… понял… Свобода! Libertas!4– Теперь вы заговорили на арабском. – Я говорю по-арабски?! Ты разве не помнишь, как господин Журден занимался прозой? – Ну вот, теперь вы цитируете Мольера. По правде говоря, дорогой крестный, вы иногда пугаете меня своей начитанностью Уж не подменили ли вас в Колумбии? Впрочем, вернемся, если угодно, к вашему желанию. – Да, к моему желанию, горячему желанию. Я не привык к одиночеству; вокруг меня всегда крутились около двенадцати жизнерадостных шустрых парней, и меня вовсе не прельщает перспектива умереть от тоски в своей гостинице "Гавр". Я люблю общество, особенно молодежь. Должно быть, ты здесь принимаешь людей искусства, науки. Я обожаю ученых и артистов: первых – за то, что я их не понимаю, вторых – потому, что понимаю. Видишь ли, крестник, если только моряк не круглый дурак, он знает обо всем понемногу. Он изучал астрономию по Большой Медведице и Полярной звезде, музыку – по свисту ветра в снастях, живопись – по заходам солнца. Итак, мы поговорим об астрономии, музыке, живописи, и ты увидишь, что в самых разных областях я разбираюсь не хуже тех, кто избрал их своей профессией! О, не беспокойся, тебе не придется за меня краснеть, если не считать случайно вырвавшихся чисто мирских выражений. Ну а уж если я чересчур сильно разойдусь, ты мне подашь какой-нибудь условный знак, и я спрячу свой язык под замок. – Да что вы такое говорите?! – Правду. Ну, отвечай в последний раз: тебе подходит мое предложение? – Я с радостью его принимаю. – Браво! Я самый счастливый из смертных!.. А когда тебе будет нужно побыть одному, когда придут хорошенькие модели или великосветские дамы, я повернусь другим бортом. – Договорились. – Ну и хорошо! Капитан вынул часы. – Ах ты! Уже половина седьмого! – заметил он. – Да, – подтвердил Петрус. – Где ты обычно ужинаешь, мой мальчик? – Да где придется. – Ты прав. Умирать с голоду нигде не нужно. В "ПалеРояле" кормят по-прежнему прилично? – Как в любом ресторане… вы же знаете. – "Вефур", "Бери", "Прованские братья" – это все и теперь существует? – Еще как! – Идем ужинать! – Вы меня приглашаете поужинать? – Ну да! Сегодня – я тебя, завтра – ты меня, и мы будем квиты, господин недотрога. – Позвольте я сменю редингот и перчатки. – Смени, мальчик, смени. Петрус двинулся в свою комнату. – А вот, кстати… Петрус обернулся. – Дай мне адрес своего портного. Я хочу одеться по моде. Он увидел через приотворенную дверь шляпу Петруса. – Ага! Значит, широких шляп а lа Боливар больше не носят? – Нет, теперь носят маленькие а lа Мурильо. – А я свою оставлю в память о великом человеке, которому обязан своим состоянием. – Это благородно и умно, дорогой крестный. – Ты смеешься надо мной? – Ничуть. – Давай-давай! Я не обидчив, вали на меня что хочешь. Впрочем, давай сначала обсудим, где ты меня поселишь. – Этажом ниже, если не возражаете. У меня там отличная холостяцкая квартира, она вам понравится. – Оставь свою холостяцкую квартиру для любовницы, которой захочется иметь собственную мебель. Мне же нужна всего одна комната, лишь бы в ней были койка с твердой рамой, книги, четыре стула, карта мира – вот и все. – Уверяю вас, дорогой крестный, у меня нет любовницы, которой нужно предоставлять комнату, и вы ничем меня не стесните, если займете квартиру, в которой я не живу и которая служит лишь прибежищем Жану Роберу в дни его премьер. – Ага! Жан Робер, модный поэт… Да, да, да, слышал! – Как?! Вы знаете Жана Робера? – Я видел его драму на испанском в Рио-де-Жанейро… Дорогой крестник! Хоть я и морской волк, поверь: я знаю многих и многое. Несмотря на свой дикарский вид, я тебя удивлю еще не раз. Так твоя квартира в первом этаже?.. – …в вашем распоряжении. – Я тебя точно не стесню? – Ни в малейшей степени. – Хорошо, я согласен. – А когда вы намерены вступить во владение? – Завтра… нет, нынче вечером. – Вы хотите сегодня здесь ночевать? – Ну, если это тебя не слишком побеспокоит, мой мальчик… – Ура, крестный! – обрадовался Петрус и подергал за шнур. – Что это ты делаешь? – Зову лакея, чтобы он приготовил вашу квартиру. Вошел лакей, и Петрус отдал ему необходимые распоряжения. – Куда послать Жана за вашими вещами? – спросил Петрус капитана. – Я сам этим займусь, – возразил моряк. Вполголоса он прибавил: – Мне нужно попрощаться с хозяйкой гостиницы. – И выразительно посмотрел на Петруса. – Крестный! Вы можете принимать у себя кого хотите, – сказал Петрус. – Здесь не монастырь. – Спасибо! – Похоже, в Париже вы не теряли времени даром, – так же вполголоса заметил Петрус. – Я же еще не знал, что найду тебя, мой мальчик, – проговорил капитан, – мне нужно было создать себе домашнюю обстановку. Лакей снова поднялся в мастерскую. – Квартира готова, – доложил он, – осталось лишь застелить постель. – Прекрасно! В таком случае закладывай коляску. Он обратился к капитану: – Не угодно ли по дороге заглянуть в комнаты? – Ничего не имею против, хотя, повторяю, мы, пираты, неприхотливы. Петрус пошел вперед, указывая дорогу гостю; он распахнул дверь в комнаты первого этажа, похожие скорее на гнездышко щеголихи, чем на квартиру студента или поэта. Капитан замер в восхищении перед неисчислимыми безделушками, которыми были уставлены этажерки. – Да это апартаменты принца крови! – воскликнул он. – Что такое королевские апартаменты для такого набоба, как вы! – парировал Петрус. Несколько минут спустя лакей доложил, что коляска готова. Крестный и крестник спустились под руку. У каморки привратника капитан остановился. – Поди-ка сюда, парень! – приказал он. – Чем могу служить, сударь? – спросил тот. – Доставь мне удовольствие: сорви все объявления о воскресной распродаже и передай посетителям, которые придут завтра… – Что я должен им сказать? – Что мой крестник оставляет мебель себе. Он прыгнул в коляску, просевшую под ним, и приказал: – В "Прованские братья"! Петрус сел вслед за капитаном, и экипаж покатил со двора. – Клянусь "Калипсо", которую мы с твоим отцом продырявили, словно решето, у тебя отличная лошадь, Петрус! Жаль было бы ее продать! III.
Глава, в которой капитан Берто Верхолаз приобретает огромное значение
Крестный и крестник заняли один из кабинетов "Прованских братьев", и по просьбе капитана Монтобанна, или Верхолаза, уверявшего, что он сам ничего в этом не понимает, ужин заказывал Петрус. – Все, что есть лучшего в заведении, слышишь, мальчик мой! – сказал капитан крестнику. – Ты, должно быть, привык к изысканным ужинам, бездельник? Самые дорогие блюда, самые знаменитые вина! Я слышал, здесь когда-то подавали сиракузское вино. Узнай, Петрус, существует ли еще это вино? Мне надоела мадера: я пять лет ею упивался, и она мне опротивела. Петрус спросил сиракузского вина. Мы не станем перечислять всего, что заказал Петрус в ответ на настойчивые просьбы крестного. Скажем только, что это был настоящий ужин набоба, и капитан признался за десертом, что недурно поужинал. Петрус не переставал ему удивляться. За всю свою жизнь он даже у генерала, бывшего в этом деле знатоком, не ел с такой пышностью. Впрочем, капитан удивил его не только этим. Например, бросил пиастр уличному мальчишке, отворившему перед ними дверь в ресторан. Проходя мимо Французского театра, моряк снял ложу, а когда Петрус заметил капитану, что спектакль плохой, тот сказал просто: – Мы можем и не ходить, но я люблю обеспечить себе заранее место, где смогу подремать после ужина. Когда ужин был заказан, капитан отвалил целый луидор лакею за то, чтобы тот подал бордо подогретым, шампанское – замороженным, а блюда подносил одно за другим без перерыва. Словом, с тех пор, как моряк заговорил с Петрусом, тот не переставал изумляться. Капитан Монтобанн превращался на его глазах в античного Плута: золото лилось у него изо рта, из глаз, из рук, будто солнечные лучи. Казалось, ему довольно тряхнуть рукой или ногой, и из складок его одежды хлынет золотой дождь. Словом, это был классический набоб. К концу ужина в голове у Петруса зашумело от выпитых по настоянию крестного вин, ведь обычно он пил только воду. Молодой человек решил, что бредит, и спросил крестного, не сказка ли все, что с ним произошло за последние несколько часов и не явился ли он жертвой мистификаций в цирке или театре у заставы Сен-Мартен. | 
