В течение нескольких минут царила тишина. Слышен был скрип пера полицейского комиссара по плохой казенной бумаге, и мелькали строчки привычной формулы. Написав несколько строк, полицейский комиссар поднял голову и огляделся. - Кто будет нашими свидетелями? - спросил он, обращаясь к мэру. - Прежде всего, - сказал г-н Ледрю, указывая на стоявших около полицейского комиссара двух своих приятелей, - эти два господина. - Хорошо. Он повернулся ко мне. - Затем, вот этот господин, если ему не будет неприятно, что его имя будет фигурировать в протоколе. - Нисколько, сударь, - ответил я. - Тогда будьте добры спуститься, - сказал полицейский комиссар. Я чувствовал какое-то отвращение при мысли приблизиться к трупу. С того места, где я находился, некоторые подробности хоть и не совсем ускользали от меня, но казались менее отталкивающими: они терялись в полумраке, и ужас был как бы скрыт под покровом мрачной поэзии. - Это необходимо? - спросил я. - Что? - Чтобы я сошел вниз? - Нет. Останьтесь там, если вам так удобнее. Я кивнул, как бы говоря, что желаю остаться там, где нахожусь. Полицейский комиссар повернулся к тому из приятелей г-на Ледрю, кто стоял ближе к нему. - Ваша фамилия, имя, возраст, звание, занятие и место жительства? - спросил он скороговоркой человека, привыкшего задавать такие вопросы. - Жак Луи Альет, - ответил тот, к кому он обратился, - по анаграмме называемый Теаль, литератор, живу на улице Старой Комедии, номер двадцать. - Вы забыли сказать ваш возраст, - заметил полицейский комиссар. - Надо сказать, сколько мне действительно лет или сколько мне дают лет? - Скажите ваш возраст, черт возьми! Нельзя же иметь два возраста! - Дело в том, господин комиссар, что есть некоторые лица, Калиостро, граф Сен-Жермен, Вечный жид, например… - Вы хотите сказать, что вы Калиостро, граф Сен-Жермен или Вечный жид? - сказал, нахмурившись, комиссар, полагая, что над ним смеются. - Нет, но… - Семьдесят пять лет, - сказал г-н Ледрю, - пишите: семьдесят пять лет, господин Кузен. - Хорошо, - сказал полицейский комиссар. И он так и написал - семьдесят пять лет. - А вы, сударь? - продолжал он, обращаясь ко второму приятелю г-на Ледрю. И он повторил в точности те же вопросы, что предлагал первому. - Пьер Жозеф Муль, шестьдесят один год, священнослужитель при церкви святого Сульпиция, место жительства - улица Сервандони, номер одиннадцать, - ответил мягким голосом тот. - А вы, сударь? - спросил полицейский комиссар, обратившись ко мне. - Александр Дюма, драматург, двадцати семи лет, живу в Париже, на Университетской улице, номер двадцать один, - ответил я. Господин Ледрю повернулся в мою сторону и приветливо кивнул мне. Я, насколько мог, ответил тем же. - Хорошо! - сказал полицейский комиссар. - Так вот, выслушайте, господа, и сделайте ваши замечания, если таковые имеются. И носовым монотонным голосом, свойственным чиновникам, он прочел: "Сегодня, 1 сентября 1831 года, в два часа пополудни, будучи уведомлены, что совершено смертоубийство в коммуне Фонтене-о-Роз и убита Мари Жанна Дюкудре ее мужем Пьером Жакменом и что убийца направился в квартиру г-на Жана Пьера Ледрю, мэра вышеименованной коммуны Фонтене-о-Роз, дабы заявить по собственному побуждению, что он совершил преступление, мы лично и безотлагательно отправились на улицу Дианы, № 2; в каковую квартиру мы прибыли в сопровождении г-на Себастьена Робера, доктора медицины, проживающего в вышеименованной коммуне Фонтене-о-Роз, и нашли там уже арестованного жандармами упомянутого Пьера Жакмена, который повторил в нашем присутствии, что он убийца своей жены; затем мы принудили его последовать за нами в дом, где было совершено преступление. Сначала он отказывался следовать за нами, но вскоре уступил настояниям господина мэра и мы направились в тупик Сержантов, где находится дом, в котором живет г-н Пьер Жакмен. Войдя в дом и заперев дверь, чтобы помешать толпе проникнуть в него, мы сначала прошли в первую комнату, где ничто не указывало на совершенное преступление; затем, по приглашению самого вышеупомянутого Жакмена, из первой комнаты перешли во вторую, в углу которой находился открытый люк с лестницей. Когда нам указали, что эта лестница ведет в погреб, где мы должны найти труп жертвы, мы начали спускаться по лестнице, на первых ступенях которой доктор нашел меч с рукояткой в виде креста, с широким острым лезвием. Вышеупомянутый Жакмен показал, что взял его в Артиллерийском музее во время Июльской революции и воспользовался им для совершения преступления. На полу погреба нами найдено тело жены Жакмена, опрокинутое на спину и плавающее в луже крови, причем голова была отделена от туловища, каковая голова была помещена стоя на мешок с гипсом, прислоненный к стене; и когда вышеупомянутый Жакмен признал, что этот труп и эта голова действительно являются телом и головою его жены, - в присутствии г-на Жана Пьера Ледрю, мэра коммуны Фонтене-о-Роз; г-на Себастьена Робера, доктора медицины, жительствующего в вышеупомянутом Фонтене-о-Роз; г-на Жана Луи Альета, называемого Теалем, литератора, семидесяти пяти лет, жительствующего в Париже, на улице Старой Комедии, № 20; г-на Пьера Жозефа Муля, шестидесяти одного года, священнослужителя при церкви святого Суль-пиция, жительствующего в Париже, на улице Сервандони, № 11; г-на Александра Дюма, драматурга, двадцати семи лет, жительствующего в Париже, на Университетской улице, № 21, - мы нижеследующим образом приступили к допросу обвиняемого". - Так ли изложено, господа? - спросил полицейский комиссар, обращаясь к нам с видом явного удовлетворения. - Превосходно, сударь, - ответили мы в один голос. - Ну что же, будем допрашивать обвиняемого. И он обратился к арестованному, который во все время чтения протокола тяжело дышал и находился в подавленном состоянии. - Обвиняемый, - сказал он, - ваша фамилия, имя, возраст, место жительства и занятие? - Долго еще это продлится? - в полном изнеможении спросил арестованный. - Отвечайте: ваша фамилия и имя? - Пьер Жакмен. - Ваш возраст? - Сорок один год. - Ваше место жительства? - Вы сами его знаете, потому что в нем находитесь. - Неважно; закон предписывает, чтобы вы ответили на этот вопрос. - Тупик Сержантов. - Ваше занятие? - Каменолом. - Признаете ли вы, что вами совершено преступление? - Да. - Скажите, какая причина заставила вас его совершить и при каких обстоятельствах было оно совершено? - Объяснять причину, почему я совершил преступление… это бесполезно, - сказал Жакмен, - это тайна, и она останется между мной и ею - той, что там. - Однако нет действия без причины. - Причину, я говорю вам, вы не узнаете. Что же касается обстоятельств, как вы говорите, то вы желаете их знать? - Да. - Ну так я вам их расскажу. Когда работаешь под землей, впотьмах, как здесь, и когда тебе кажется, что есть причина горевать, то начинаешь, видите ли, терзать себе душу и в голову тебе приходят скверные мысли. - О-о, - прервал полицейский комиссар, - значит, вы признаете предумышленность. - Э, конечно, раз я признаюсь во всем. Разве этого мало? - Конечно, достаточно. Продолжайте. - Так вот, мне пришла в голову дурная мысль - убить Жанну. Больше месяца смущало меня задуманное, чувство мешало рассудку; наконец, одно слово товарища заставило меня решиться. - Какое слово? - О, это вас не касается. Утром я сказал Жанне: "Я не пойду сегодня на работу, я погуляю по-праздничному, пойду поиграю в шары с товарищами. Приготовь обед к часу". - "Но…" - "Ладно, без разговоров; чтобы обед был к часу, слышишь?" - "Хорошо!" - сказала Жанна. И пошла за провизией. Я тем временем, вместо того чтобы пойти играть в шары, взял меч - тот, что теперь там у вас. Наточил его сам на точильном камне, спустился в погреб, спрятался за бочками и сказал себе: "Она же сойдет в погреб за вином, ну тогда увидим". Сколько времени я сидел, скорчившись за бочкой, которая вот тут направо… я не знаю; меня била лихорадка; сердце стучало, в темноте передо мной плыли красные пятна. И я слышал голос, повторявший во мне и вокруг меня слово, то слово, что вчера мне сказал товарищ. - Но, что же это, наконец, за слово? - настаивал полицейский комиссар. - Бесполезно об этом спрашивать. Я уже сказал вам, что вы никогда его не узнаете. Наконец, слышу шорох платья, шаги приближаются. Вижу, как мерцает свеча; вижу, как показалась нижняя часть тела, потом верхняя, потом ее голова… Хорошо видел я ее голову… Жанна держала свечу в руке. "А! - сказал я себе, - ладно!" И шепотом повторял слово, которое мне сказал товарищ. Тем временем Жанна подходила. Честное слово! Она как будто предчувствовала что-то дурное. Она боялась, она оглядывалась по сторонам; но я хорошо спрятался и не шевелился. Она стала тогда на колени перед бочкой, поднесла бутылку и повернула кран. Я поднялся. Вы понимаете, она была на коленях. Шум вина, лившегося в бутылку, мешал ей слышать меня. К тому же я и не шумел. Она стояла на коленях как виноватая, как осужденная. Я поднял меч, и… ух! Не знаю, вскрикнула ли она; голова покатилась. В эту минуту мне не хотелось умирать: хотелось спастись. Я рассчитывал вырыть яму и похоронить ее. Я бросился к голове, она катилась, а туловище также подскочило. У меня заготовлен был мешок гипса, чтобы скрыть следы крови. Я схватил голову, или, вернее, голова меня схватила. Смотрите. И он показал на правой руке громадный укус, обезобразивший большой палец. - Как! Голова вас схватила? - спросил доктор. - Что вы, черт возьми, городите? - Я говорю, что голова меня укусила изо всей силы, как видите. Я говорю, что она не хотела меня выпустить. Тогда я поставил ее на мешок с гипсом и прислонил к стене левой рукой, стараясь вырвать правую; но спустя мгновение зубы сами разжались. Рука освободилась и тогда… Видите ли, может быть, это безумие, но голова, казалось мне, была жива, глаза были широко раскрыты. Я хорошо их видел, потому что свеча стояла на бочке. А потом губы, губы зашевелились и, шевелясь, произнесли: "Негодяй, я была невинна!" Не знаю, какое впечатление произвело это показание на других; но что касается меня, то у меня пот покатился со лба. - Ну, уж это чересчур! - воскликнул доктор. - Глаза на тебя смотрели, губы говорили? - Слушайте, господин доктор, так как вы врач, то ни во что не верите, это естественно; но я вам говорю, что голова, которую вы видите вон там, там, - слышите вы? - я говорю вам, она укусила меня, я говорю вам, что эта голова сказала: "Негодяй, я была невинна!" А доказательство того, что она мне это сказала, как раз в том, что я хотел убежать, убив ее, - не правда ли, Жанна? - а вместо того чтобы спастись, побежал к господину мэру и сам сознался. Правда, господин мэр, ведь правда? Отвечайте. - Да, Жакмен, - ответил г-н Ледрю тоном, исполненным доброты, - да, это правда. - Осмотрите голову, доктор, - сказал полицейский комиссар. - Когда я уйду, господин Робер, когда я уйду! - закричал Жакмен. - Неужели ты, дурак, боишься, что она еще заговорит с тобой? - спросил доктор, взяв свечу и подходя к мешку с гипсом. - Господин Ледрю, ради Бога! - сказал Жакмен. - Скажите, чтобы они отпустили меня, прошу вас, умоляю вас! - Господа, - заявил мэр, делая жест, чтобы остановить доктора, - вам уже не о чем расспрашивать этого несчастного; позвольте отвести его в тюрьму. Когда закон установил осмотр места происшествия в присутствии обвиняемого, то предполагалось, что он в состоянии вынести такое. - А протокол? - спросил полицейский комиссар. - Он почти окончен. - Надо, чтобы обвиняемый его подписал. - Он его подпишет в тюрьме. - Да! Да! - воскликнул Жакмен. - В тюрьме я подпишу все что вам угодно. - Хорошо! - сказал полицейский комиссар. - Жандармы, уведите этого человека! - приказал г-н Ледрю. - О, спасибо, господин Ледрю, спасибо! - сказал Жакмен с выражением глубокой благодарности. И, взяв сам под руки жандармов, он с нечеловеческой силой потащил их вверх по лестнице. Человек ушел, и драма исчезла вместе с ним. В погребе остались лишь два ужасных свидетельства преступления: труп без головы и голова без туловища. Я нагнулся к г-ну Ледрю: - Сударь, могу я уйти? Я буду к вашим услугам для подписания протокола. - Да, сударь, но при одном условии. - Каком? - Вы придете ко мне подписать протокол. - С величайшим удовольствием, сударь; но когда? - Приблизительно через час. Я покажу вам мой дом; он принадлежал Скаррону, вас это заинтересует. - Через час, сударь, я буду у вас. Я поклонился и, в свою очередь, поднялся по лестнице; дойдя до верхних ступенек, я оглянулся и посмотрел в погреб. Доктор Робер со свечой в руке отстранял волосы от лица убитой. Это была еще красивая женщина, насколько можно было заметить, так как глаза были закрыты, губы сжаты и мертвенно-бледны. - Вот дурак Жакмен! - сказал он. - Уверяет, что отсеченная голова может говорить! Разве только он не выдумал это, чтобы его приняли за сумасшедшего. Недурно разыграно: будут смягчающие обстоятельства. IV. ДОМ СКАРРОНА
Через час я был у г-на Ледрю. Случаю было угодно, чтобы я встретил его во дворе. - А, - сказал он, увидев меня, - вот и вы; тем лучше, я не прочь немного поговорить с вами, прежде чем представить вас остальным гостям; ведь вы пообедаете с нами, не так ли? - Но, сударь, вы меня извините… - Не принимаю извинений; вы попали ко мне в четверг, тем хуже для вас: четверг - мой день, все, кто является ко мне в четверг, полностью принадлежат мне. После обеда вы можете остаться или уйти. Если бы не событие, случившееся только что, вы бы меня нашли за обедом, поскольку я неизменно обедаю в два часа. Сегодня, и это исключение, мы пообедаем в половине четвертого или в четыре. Пирр, которого вы видите, - г-н Ледрю указал на великолепного дворового пса, - воспользовался волнением тетушки Антуан и стащил у нее баранью ножку; это было его право, но пришлось отправляться к мяснику за другой ножкой. Таким образом я успею не только представить вас моим гостям, но и дать вам о них кое-какие сведения. - Сведения? - Да, они, подобно персонажам "Севильского цирюльника" и "Фигаро", требуют кое-каких пояснений об их костюме и характере. Но начнем прежде всего с дома. - Вы мне, кажется, сказали, сударь, что он принадлежал Скаррону? - Да, именно здесь будущая супруга Людовика Четырнадцатого раньше чем развлекать человека, которого трудно было развлечь, ухаживала за бедным калекой, своим первым мужем. Вы увидите ее комнату. - Комнату госпожи Ментенон? - Нет, госпожи Скаррон. Не будем путать: комната госпожи Ментенон находится в Версале или Сен-Сире. Пойдемте. Мы поднялись по большой лестнице и вошли в коридор, выходящий во двор. - Вот, - сказал мне г-н Ледрю, - это вас касается, господин поэт. Вот самый вычурный слог, "язык Феба", каким говорили в тысяча шестьсот пятидесятом году. - А, а! Карта Страны Нежности! - Дорога туда и обратно, начертанная Скарроном и с заметками рукой его жены; только и всего. Действительно, в простенках окон помещались две карты. Они были начертаны пером на большом листе бумаги, наклеенном на картоне. - Видите, - продолжал г-н Ледрю, - эту большую голубую змею? Это река Нежности; эти маленькие голубятни - деревни: Ухаживание, Записочки, Тайна. Вот гостиница Желания, долина Наслаждений, мост Вздохов, лес Ревности, населенный чудовищами подобно лесу Армиды. Наконец, среди озера, где берет начало река, дворец Полного Довольства: конец путешествию, цель всего пути. - Черт возьми! Что я вижу, вулкан? - Да. Он иногда разрушает страну. Это вулкан Страстей. - Его нет на карте мадемуазель де Скюдери? - Нет. Это изобретение госпожи Поль Скаррон. - А другая? - Это Возвращение. Видите, река вышла из берегов; она наполнилась слезами тех, кто идет по берегу. Вот деревня Скуки, гостиница Сожалений, остров Раскаяния. Это чрезвычайно остроумно. - Вы будете так добры позволить мне срисовать это? - Ах, пожалуйста. Ну а сейчас хотите ли вы увидеть комнату госпожи Скаррон? - Еще бы! - Вот она. Господин Ледрю открыл дверь и пропустил меня вперед. - Теперь это моя комната; но если не считать книг, которыми она завалена, она сохранилась в таком виде, как была у знаменитой хозяйки: тот же альков, та же кровать, та же мебель, и эти туалетные комнаты тоже принадлежали ей. |
