Месье узнал об этом от матери; он сообщил это Мадам, придя к заключению, что король не испытывает к принцессе того глубокого почтения, какое он ей выказывает. Все это вскоре стало предметом споров и пересудов, не оставлявших нам ни минуты покоя. Король и принцесса продолжали вести себя по-прежнему, и каждый при дворе, за исключением меня и Гиша, полагал, что они влюблены друг в друга. Я успокоила брата, показав ему подоплеку этой дружбы, в основе которой лежали лишь гордость и удовлетворенное тщеславие. Гиш исподтишка подстрекал Месье, и тот каждый вечер устраивал нам гнусные сцены. Мадам приходила в мою комнату вся в слезах, клянясь, что будет добиваться справедливости у короля; она говорила, что с такой царственной особой, как она, нельзя обращаться подобным образом и что она скорее уедет к своему брату-королю, нежели согласится и дальше терпеть все эти оскорбления. Я изо всех сил старалась успокоить Мадам, но мне это не удавалось. По ночам она не смыкала глаз, предаваясь унынию. Временами, в минуты отчаяния, принцесса говорила со мной о графе де Гише; она хотела, чтобы он воспользовался своей властью и убедил Месье перестать ее мучить. Я взялась выполнить это поручение и сама прибегла к своему заметному влиянию на Месье; в ответ принц нес всякий вздор. Накануне не помню какого праздника, когда было очень жарко и мы должны были рано утром идти в церковь, Мадам сказала мне на ухо: - Сегодня ночью мы не будем ложиться спать. - Почему, Мадам? - Я рассказала королю о нашей таинственной прогулке, и он захотел к нам присоединиться. Мы условились, что он зайдет за нами ко мне в сопровождении одного лишь придворного, и мы вчетвером прекрасно проведем время в лесу. - Что это за придворный? - А вы не догадываетесь? Мало же вы верите моему слову! - Как!.. Мой брат… - Ах, герцогиня! Вы хотите, чтобы я это сказала, ведь вы и сами знаете, что господину де Гишу нечего делать в нашем с королем обществе. Это Пюигийем. - Спасибо, сударыня. - Да, мы должны посоветоваться: пора избавиться от королевы-матери и Месье. К тому же я не понимаю, ради чего вы хотите, чтобы я лишила графа де Гиша его благородных чувств. - Я не понимаю, о чем изволит говорить ваше высочество. - Да уж, притворяйтесь простушкой. Неужели вы не понимаете? Разве хотя бы один человек при дворе пребывает в неведении относительно любви этого прекрасного красавца-сеньора к малышке де Лавальер? - Какой вздор! - Граф тщательно это скрывал, о чем мне известно, но все открылось, и о его романе с этой девицей теперь знают все. С какой стати все находят ее такой красивой? Она хромает; она похожа на спящего барана, вздрагивающего, когда его будят, а в довершение всего она даже блеет. В ту пору это светило, ставшее впоследствии столь блестящим, лишь всходило над горизонтом. Девушка стала фрейлиной Мадам, покинув Блуа после смерти г-на Гастона, герцога Орлеанского. Ее мать во втором браке была замужем за Сен-Реми, главным дворецким герцога. Состояние у них было небольшое, а их знатность была так себе. Мадемуазель де Лавальер считали кроткой и простодушной; девица искренне выражала свою сильную радость по поводу того, что она оказалась у Мадам и избавилась от брюзжания своей матушки. Мой брат скорее всего и в самом деле за ней ухаживал, но не он один, были и другие молодые дворяне, которых привлекали ее простота и манеры пастушки: девушка отнюдь не отличалась блестящим умом. Мадемуазель де Тонне-Шарант каждый день насмехалась над провинциалкой, да и Мадам, как мы видим, не отказывала себе в этом удовольствии. Я же почти не замечала мадемуазель де Лавальер. Я попробовала запретить графу де Гишу за ней ухаживать, в то же время особенно не настаивая; зная нрав Мадам, следовало внушить брату беспокойство. И, прежде чем вернуться к себе, я не преминула предостеречь влюбленного. Поспешно одевшись по-домашнему, я прошла к своей принцессе, которая на моих глазах наряжалась крайне скромно. Она прихорашивалась украдкой, как женщина, которая желает понравиться единственному мужчине и для которой на свете существует только он. В дверь осторожно постучали. То были король и Лозен, закутанные в плащи ливрейных слуг, с шейными платками, закрывавшими пол-лица; мы были готовы последовать за ними. Таким образом король вместе со своим новым фаворитом предварил небезызвестные ночные прогулки к фрейлинам королевы, когда они вдвоем карабкались по крышам и перелезали через печные трубы ради этой бесстыдницы де Ла Мот-Уданкур. Господин и г-жа де Навай поплатились за эти прогулки, не говоря уж обо мне, о чем будет сказано в свое время. Мы молча спустились по черной лестнице, вышли в парк и стали гулять по грабовым аллеям, которые король любил больше всего. Там же находилась небольшая роща, где мы присели отдохнуть. Король был необычайно весел и предавался всевозможным шалостям; он даже поцеловал Мадам! Мне до сих пор в это не верится, особенно при мысли о том, каким он стал теперь. - До чего же я люблю свою сестру! - воскликнул король. - Государь, вы не всегда так думали. - Я был тогда слепцом. - А теперь вы маленький мальчик, который боится порки, как писал некий фаворит о Месье. - Сударыня, я боюсь огорчить матушку, которой, возможно, Господь не позволит долго оставаться со мной. Мадам говорила кисло-сладким тоном, а король принялся отвечать ей серьезно. Я чувствовала, что они скоро поссорятся, и подала знак Пюигийему, самообладание и дерзость которого были мне хорошо знакомы. Кузен, сидевший на ковре из мха, резко поднялся: - Ваше величество, у меня есть идея. - По-моему, у вас их предостаточно; но расскажите все же об этой. - Если король позволит мне отчасти остановиться на подробностях, которые… которым… которые… на первый взгляд… - Говорите все, что вам угодно. - Итак, государь, ее величество королева-мать, да хранит ее Бог… - Господи, до чего вы медлительны! - с раздражением перебила его Мадам. - Я бы изложила суть дела за две минуты. Ее величество королева-мать полагает по доброте душевной, что я оказываю влияние на разум и сердце ее августейшего сына, хотя этого нет и в помине; ее доброта даже граничит с ревностью. Благодаря ее стараниям этот недуг передался Месье и молодой королеве; в итоге жизнь каждого из нас стала невыносимой; необходимо положить этому конец, и я умоляю короля соблаговолить впредь не заговаривать со мной и никогда больше не искать со мной встречи. - Ах, сударыня! - Да, ваше величество, я так решила. Раз королева, раз Месье… Мадам отвернулась, не закончив фразы. Испытывала ли она волнение? Притворялась ли она взволнованной? Я не знаю: принцесса была слишком искусной актрисой и говорила лишь то, что хотела. - Вы желаете привести меня в отчаяние? - спросил король. - Ваше величество, я еще не изложил вам свою идею, - отозвался Лозен. - А каково ваше мнение, госпожа де Валантинуа? - Ваше величество, по-видимому, я пришла к той же мысли, что и господин де Пюигийем. - Пусть же этот мучитель, наконец, ее выскажет! - Государь, вы не желаете расставаться с Мадам? - Ни за что на свете. - Вы хотите отвести подозрения обеих королев и Месье? - Совершенно дурацкие и мнимые подозрения, которые тем не менее беспрестанно омрачают жизнь. - В таком случае, государь, я знаю, как помочь вашему величеству: вам остается лишь с этим согласиться. V
- По-моему, существует только один способ отвести такого рода подозрения, - продолжал Лозен. - Какой? Как это сделать? - Ваше величество обвиняют в любви к Мадам, а Мадам обвиняют в любви к королю; докажите тем, кто вас обвиняет, что они ошибаются. - Разумеется, они ошибаются, - живо перебила графа принцесса, - мы лишь питаем друг к другу чувства брата и сестры, - Я нисколько в этом не сомневаюсь, Мадам, - промолвил Лозен, и его губы искривились в лукавой улыбке, - но другие сильно в этом сомневаются. Это отнюдь не почтительно, это безосновательно, это неслыханная дерзость, но это так. - Увы! Да, матушка не оставляет меня в покое ни на минуту. - Что ж, ваше величество, кто вам мешает ввести в заблуждение королеву-мать, королеву и всех остальных? Найдите какую-нибудь куколку, мнимую любовницу, от которой, как все считают, вы без ума, и она отвлечет внимание одних и вызовет гнев других. Король не сводил с меня глаз, в то же время сосредоточенно слушая Пюигийема. Мадам покраснела, и ее ноздри стали раздуваться, придавая ей воинственный вид. Нос на некоторых лицах свидетельствует об опасности, и нос Мадам относился к их числу. Я так хорошо знала принцессу, что не могла ошибиться. - А ведь это мысль, - неспешно произнес король, продолжая смотреть на меня, - в Фонтенбло немало хорошеньких куколок. - Нет, только не она! - живо вмешалась принцесса, догадавшаяся о том, что подумал король, и неспособная справиться с охватившим ее волнением. - Только не она, из нее не получится куколки, и вы ее полюбите. Лозен в свою очередь покраснел, и в его глазах сверкнули молнии - подобные взгляды убивают, когда это взгляд Бога или короля. - Я могу назвать вашему величеству несколько имен, вполне пригодных на роль темных лошадок; эти девицы будут несказанно счастливы привлечь к себе взоры и заставить о себе говорить. - Ну-ка, ну-ка. - Во-первых, мадемуазель де Понс. Ее кузен маршал д'Альбре помог бы ей исправить ее несколько провинциальные манеры, и все устроилось бы как нельзя лучше. - Кто еще? - У нас есть Шемро… - Самая отъявленная кокетка из всех фрейлин королевы! - перебила Мадам. - Это невозможно. - Наконец, я назову Лавальер; Мадам превосходно ее знает, ибо это одна из ее фрейлин. - Лавальер? - переспросил король. - Кто это? С кем она состоит в родстве? Какова она собой? Он даже не замечал этой особы! - Государь, - продолжала принцесса, - я полагаю, что господин де Пюигийем нашел то, что нужно. Это довольно привлекательная, хотя и немного хромоногая девочка, кроткая и простодушная, неспособная на тщеславные и честолюбивые помыслы. Она ничего собой не представляет; она ни от кого не зависит, и я не думаю, чтобы, за исключением страстно влюбленного в нее графа де Гиша, кто-нибудь еще при дворе на нее заглядывался. Король нахмурился; он не мог допустить даже намека на соперничество. Понимая это лучше принцессы, я поспешила прибавить: - На самом деле, мой брат обратил внимание на Лавальер как на милое дитя, государь, только и всего. Мне доподлинно известно, что он не строит в отношении нее серьезных намерений; он метит в другую цель. - Граф де Гиш - один из тех мужчин, над которыми нелегко одержать верх, будь ты самим королем, сударыня, - весьма многозначительно заявил наш государь. - Впрочем, не все ли равно! - заметила Мадам. - Ведь речь идет о какой-то куколке. - Я не потерплю шуток на этот счет, сударыня; если уж какую-либо женщину считают моей, она должна быть вне всяких подозрений. Я обдумаю наш сегодняшний разговор: ваш способ мне вообще-то по душе, господин Пюигийем; возможно, я им воспользуюсь. - Ах, ваше величество, только не… Мадам осеклась, покраснев. Ей хотелось сохранить брата мужа как брата, но не допустить, чтобы этот брат стал чьим-то любовником. Прежде всего принцесса была одержима тщеславным желанием быть любимой и противостоять самому великому королю на свете; это означало властвовать над двором и видеть придворных у своих ног. Что касается ее сердца, оно больше тяготело к Гишу, если оно вообще к кому-либо тяготело, о чем мне трудно судить и сейчас. Мадам была настоящей ветреницей, лишенной сколь-нибудь значительного коварства, но и неспособной на сколь-нибудь значительную привязанность; Месье, которого она не уважала, ей надоел; она была одной из тех женщин, на которых можно положиться лишь тогда, когда они в вашей власти. Лозен не любил принцессу; его совет был, как говорится, палкой о двух концах: он стремился найти королю любовницу и разлучить его с г-жой Генриеттой. Всю остальную часть прогулки граф беседовал с государем; тот слушал его задумчиво и украдкой поглядывал на меня. Я это видела, и другие тоже. Это вызвало у Мадам досаду; когда мы вернулись, она отпустила язвительную шутку по поводу моей небрежной походки и едва не закрыла дверь своей комнаты перед моим носом в ту минуту, когда я спрашивала, какие у нее будут распоряжения. На следующий день, будучи у королевы-матери, мы увидели, как замысел Лозена начал воплощаться в жизнь. Король остановился, подойдя к трем куколкам, и заговорил с ними. Они отвечали ему сообразно своему нраву: мадемуазель де Понс - неловко (став г-жой д'Эдикур, она не раз вспоминала об этом!), Шемро - смело, со сверкающими, как два солнца, глазами; что касается Лавальер, то она ничего не говорила и стояла с опущенными глазами, готовая заплакать от того, что на нее обратили внимание. Волнение девушки не ускользнуло ни от кого из присутствующих, и прежде всего от короля. Затем появился Гиш; ему она показалась рассеянной. Подобное испытание продолжалось несколько дней, до тех пор пока в одно прекрасное утро, ко всеобщему изумлению, король, пожаловав к Мадам, не обвел глазами собравшихся и не осведомился, где сейчас Лавальер. - В соседней комнате, ваше величество, - отвечала весьма удивленная принцесса, - она занимается моими лентами. Следует ли ее позвать? - Нет, я сам к ней загляну; мне очень нравятся ленты, а ваши головные уборы всегда прелестны. Король открыл дверь, вошел в комнату и приблизился к Лавальер; она уронила один из чепчиков, и Людовик живо его поднял. Подруги девушки почтительно удалились, и король беседовал с ней наедине, при открытых дверях, более двух часов. Все могли их видеть, и, уверяю вас, все смотрели только на них! Барышни де Тонне-Шарант и Монтале, две близкие приятельницы Лавальер, шушукались в уголке; я слышала, как прекрасная Атенаис де Мортемар говорила со смехом: - Она слишком глупа и никогда не научится говорить то, что нужно. - Смотрите, смотрите, - обратился ко мне Пюигийем. - Мадам в бешенстве, чем я очень доволен; она сама хочет обо всем этом с вами поговорить. В самом деле, принцесса была в ярости по двум причинам. - Ваш брат ревнует, - сказала мне она. Да, он ревновал… по крайней мере, ему, вероятно, хотелось, чтобы так думали, ибо он любил Лавальер не более, чем своих собачек. Его самолюбие было задето; он был бы очень рад понять Мадам… и для него еще не все было потеряно, о чем я снова напомнила ему вечером. Между тем доложили, что кареты поданы. Король не решился взять с собой Лавальер; он низко ей поклонился и вернулся к Мадам, которая не могла скрыть своей досады и гнева: - Итак, ваше величество, вы вволю развлеклись с этой девчонкой! - Мадемуазель де Лавальер очень мила, сударыня. - Вы, в самом деле, так считаете? Вы не шутите? Стало быть, дело слажено? Эти слова, произнесенные со страстью, свидетельствовали о довольно пылких чувствах, которые нельзя было сдержать; король ничего не ответил, что являлось самым красноречивым ответом. С этой минуты Мадам поняла, что власть ускользает из ее рук, и на протяжении всей прогулки пребывала в скверном настроении. Я сидела у дверцы кареты, неподалеку от принцессы, рядом с графиней Суасонской; она наклонилась ко мне и сказала шепотом: - Какой вредный совет дал нам ваш Пюигийем! Я решила, что лучше всего последовать примеру государя, и промолчала. Между тем мой брат разыгрывал ответную партию с Лавальер. Уязвленный в своем драгоценном самолюбии, он поспешил к этой особе и тоже стал говорить с ней наедине. В то время как все рассаживались по каретам, она попыталась от него сбежать, но граф успел излить свою желчь в крайне неосмотрительных словах, из-за которых впоследствии окончательно лишился ее благосклонности. Он так грубо обошелся с ней, что она расплакалась и, если бы не мадемуазель де Тонне-Шарант, осталась бы дома. Вечером, когда я уже готовилась ко сну, дверь моей комнаты открылась и туда вошел на цыпочках брат; он был бледен, весьма небрежно одет, но очарователен. Гиш попросил у меня прощения за то, что явился в таком виде и в столь поздний час, но он должен был меня увидеть - лишь одна я могла помочь ему в данных обстоятельствах, ибо маршал категорически не желал вмешиваться в его дела. - Что же случилось? - спросила я. - Дело в том, что сегодня утром я обидел Лавальер. - Тем лучше для вас, ведь король почти объяснился ей в любви, которую он к ней питает. - Именно из-за этого мы и поссорились: я стал ревновать. - Стало быть, вы очень любите Лавальер? - Я? Она меня совершенно не интересует; это дурочка, у которой нет за душой ничего, кроме юности; когда ей будет тридцать, никто и не взглянет на нее. - В таком случае я вас не понимаю. - Боже мой, сестра, значит, вы меня совсем не знаете? Я принялся ухаживать за Лавальер от безделья, чтобы чем-то себя занять; она отвечала мне странными ужимками, которые меня раззадорили; мне нужна была женщина для вида, и я выбрал эту особу. Неделю спустя я бы ее бросил. Но теперь, когда у меня ее отнимают, я не могу допустить, чтобы она от меня ускользнула. - Ах! Какое прекрасное умозаключение! - Я совершил глупость, сказав об этом Лавальер, сказав ей об этом в крайне неосмотрительных выражениях. Если ей захочется, она сможет меня погубить; я в ее руках, и это меня беспокоит. - Мой милый граф, Лавальер этого не захочется. - А что, если ей этого захочется? Я отнюдь не нравлюсь королю по неведомой мне причине; если эта девица станет его любовницей, он не простит мне, что я с ним соперничал, а затем сурово с ней обошелся. Что же делать? |
