Александр Дюма - Красный сфинкс

    - Итак, остается лишь осведомиться об имени, положении и привычках вашего соперника. Я собираюсь, по своему обыкновению, действовать честно, и именно поэтому мне необходимо досконально знать лицо, к которому я обращусь. Не знаю, ведомо вам или нет, но очень важно, с кем скрестишь шпаги. Этого не следует делать с только что приехавшим провинциалом, с незнакомым храбрецом, с хлыщом, с гвардейцем короля или господина кардинала. Если бы, не осведомленный или мало осведомленный вами, я скрестил шпагу по ошибке и, вместо того чтобы убить вашего соперника, оказался убит им, это не пошло бы на пользу ни вам, ни мне. Наконец, справедливо рассуждая, вы должны знать, что риск тем больше, чем выше положение противника. Самое меньшее, что меня ждет, если дело получит огласку, - несколько месяцев заключения в крепости; вы не можете требовать, чтобы в этих влажных и нездоровых местах, где лекарства стоят так дорого, я лечился за собственный счет. Все эти соображения следует принять во внимание. Ах, если бы речь шла только о том, чтобы я был вашим секундантом и мы подвергались бы одинаковому риску, я был бы более сговорчив; но ведь вы не собираетесь обнажать оружие, не так ли? - с легким пренебрежением спросил бретер.

    - Нет, на сей раз для меня это невозможно, о чем я, слово дворянина, весьма сожалею. Услышав этот ответ, произнесенный твердым и одновременно спокойным тоном, чуждым и слабости и хвастовства, Латиль начал подозревать, что он ошибался и что его собеседник, такой тщедушный и невзрачный на вид, не стал бы мстить с помощью чужой шпаги, если бы серьезные соображения не мешали ему обнажить свою. Доброе мнение, что начало складываться у наемного убийцы о незнакомце, утвердилось, когда тот бросил небрежным тоном:

    - В конце концов, будет это стоить на двадцать, тридцать или пятьдесят пистолей больше или меньше, я знаю, что цена будет справедливой и возражать не стану.

    - Тогда покончим с этим, - сказал метр Этьенн. - Кто ваш враг, когда и как надо к нему подступиться? И прежде всего, как его зовут?

    - Его имя не имеет значения, - отвечал человек в плаще, - сегодня вечером мы с вами пойдем на улицу Вишневого сада. Я покажу вам дверь дома, откуда он выйдет примерно в два часа ночи. Вы его дождетесь; поскольку в такой поздний час выйти может только он, ошибка исключается. К тому же я назову вам приметы, и по ним вы легко сможете его узнать.

    Наемный убийца покачал головой, отодвинул полный золота кошелек, по которому до того постукивал кончиками пальцев, и, откинувшись на стуле, произнес:

    - Я говорил вам и повторяю: этого недостаточно. Сначала я хочу знать, с кем буду иметь дело.

    У незнакомца вырвался нетерпеливый жест.

    - Поистине, - сказал он, - ваши сомнения заходят чересчур далеко, милейший господин Латиль. Ваш будущий противник никак не сможет не только вас скомпрометировать, но даже оказать вам сопротивление. Это мальчишка - ему едва сравнялось двадцать три года; в Париж он вернулся всего неделю назад, и все думают, что он еще в Италии. К тому же вы повергнете его на землю прежде, чем он успеет различить черты вашего лица, а для большей предосторожности можете надеть маску.

    - А знаете ли, сударь мой, - спросил Латиль, поставив локти на стол и положив голову на сжатые кулаки, - знаете ли, что ваше предложение смахивает на убийство?

    Незнакомец промолчал. Латиль покачал головой и, окончательно отодвинув кошелек, сказал:

    - В таком случае мне не подходит ни служба у вас, ни дело, которое вы собираетесь мне поручить.

    - Это на службе у господина д'Эпернона вы стали таким щепетильным, любезный друг? - спросил незнакомец.

    - Нет, - ответил Латиль, - я покинул службу у господина д'Эпернона именно потому, что был щепетилен.

    - Это и видно: вы не смогли поладить с Симонами. (Симоны были у старого герцога д'Эпернона пыточных дел мастерами.)

    - Симоны, - сказал Латиль с жестом крайнего презрения, - умеют только раздавать удары кнута, тогда как я раздаю удары шпаги.

    - Хорошо, - произнес незнакомец, - я вижу, что надо удвоить сумму. Так и быть, я ассигную на эту прихоть две сотни пистолей.

    - Нет, это не изменит моего решения. Я не парижский соглядатай; вы найдете людей нужной вам профессии возле Сен-Пьер-о-Бёф - там обычно собираются головорезы. А впрочем, какая для вас будет разница, если я применю не ваш, а свой способ и вызову его на дуэль? Главное, что я вас от него избавлю. Ведь вы хотите не встречать его больше на своем пути, так? Что ж, с того момента, как вы перестанете его встречать, можете считать себя удовлетворенным.

    - Он не примет вашего вызова.

    - Черт возьми, он очень разборчив! Латили де Компиньяки не ведут свой род от крестовых походов, как Роганы или Монморанси, это верно, но они принадлежат к достойному дворянству, и я, хоть младший в семье, считаю себя не менее благородным, чем старшие.

    - Он не примет вызова, говорю вам.

    - Тогда я отколочу его палкой так, что он больше никогда не сможет появиться в приличном обществе.

    - Его нельзя отколотить палкой.

    - Ого! Выходит, вы прогневались на самого господина кардинала.

    Незнакомец, ничего не ответив, вынул из кармана два свертка луидоров по сто пистолей в каждом и положил их на стол рядом с кошельком; при этом движении его плащ распахнулся, и Латиль увидел, что у странного собеседника два горба - сзади и спереди.

    - Триста пистолей, - сказал горбатый дворянин, - смогут успокоить вашу щепетильность и положить конец вашим возражениям?

    Латиль покачал головой и вздохнул.

    - У вас такие обольстительные манеры, сударь мой, - сказал он, - что трудно против них устоять. В самом деле, надо обладать сердцем тверже камня, чтобы видеть такого сеньора, как вы, в затруднении и не попытаться вместе с ним найти средство выйти из него. Давайте же искать, я ничего иного не желаю.

    - Я не знаю другого средства, кроме этого, - ответил незнакомец, и еще два таких же свертка монет лег рядом с двумя первыми.

    - Но предупреждаю, - добавил он, - это предел моего воображения или моей власти: отказывайтесь или принимайте.

    - Ах, искуситель, искуситель! - пробормотал Латиль, пододвигая к себе кошелек вместе с четырьмя свертками.

    - Вы заставляете меня отступить от моих принципов и нарушить мои привычки.

    - Полно, полно, - сказал его собеседник, - я был уверен, что мы в конце концов договоримся.

    - Что поделаешь, у вас такие убедительные доводы, что им не воспротивишься. Теперь условимся о нашем деле: улица Вишневого сада, не так ли?

    - Да.

    - Сегодня вечером?

    - Если возможно.

    - Но хорошенько мне его опишите, чтобы я не ошибся.

    - Без сомнения, я это сделаю. Впрочем, теперь, когда вы рассуждаете здраво, когда вы принадлежите мне, когда я вас купил, когда я вам заплатил…

    - Минуточку; деньги пока еще не в моем кармане.

    - Опять какие-то затруднения?

    - Нет, исключения, exceptis excipiendis**, как мы говорили в либурнском коллеже.

    - Посмотрим твои исключения.

    - Прежде всего: это не король и не господин кардинал.

    - Ни тот ни другой.

    - Не друг господина кардинала?

    - Нет, скорее, наоборот, враг.

    - А как он относится к королю?

    - Безразлично; но, должен сказать, он весьма приятен королеве.

    - Это не кардинал де Берюль?

    - Нет, я же говорил, что ему двадцать три года.

    - Понимаю: один из возлюбленных ее величества?

    - Может быть. Список твоих исключений исчерпан?

    - По правде говоря, да. Бедная королева! - произнес Латиль, протягивая руку к золоту и собираясь переложить его со стола в карман.

    - Ей не везет; только что у нее убили герцога Бекингема.

    - А теперь, - прервал горбатый дворянин (он, по-видимому, решил положить конец колебаниям Латиля: если тот отступится, то пусть лучше это произойдет здесь, в гостинице, а не на месте схватки), - а теперь у нее убьют графа де Море.

    Латиль подпрыгнул на стуле.

    - Как?! Графа де Море?

    - Графа де Море, - повторил незнакомец, - кажется, вы не называли его среди ваших исключений?

    - Антуана де Бурбона? - продолжал Латиль, уперев кулаки в стол.

    - Да, Антуана де Бурбона.

    - Сына нашего доброго короля Генриха?

    - Бастарда, хотите вы сказать.

    - Бастарды и есть истинные сыновья королей, принимая во внимание, что короли создают их не по обязанности, а по любви. Возьмите ваше золото, сударь, я никогда не подниму руку на члена королевского дома.

    - Сын Жаклины де Бей не принадлежит к королевскому дому.

    - Он принадлежит к нему как сын Генриха Четвертого.

    И тут Латиль встал, скрестил руки и, устремив грозный взгляд на незнакомца, спросил:

    - А знаете ли вы, сударь, что я видел, как убили его отца?

    - Вы?

    - Я был на подножке кареты как паж господина герцога д'Эпернона. Убийце пришлось отстранить меня рукой, чтобы дотянуться до короля. Если бы не я, преступник, может быть, сумел бы спастись. Но когда он рванулся бежать, я вцепился в его камзол… и смотрите, смотрите… (Латиль показал иссеченные шрамами руки.) Это следы от ударов ножа, которыми он пытался заставить меня выпустить добычу. Кровь великого короля смешалась с моей, сударь; и именно ко мне вы приходите с предложением пролить кровь его сына! Я не Жак Клеман и не Равальяк, слышите? А вы, вы - негодяй; забирайте ваше золото и скорее убирайтесь, пока я не пригвоздил вас к стене как ядовитую гадину!

    - Замолчи, сбир, - сказал незнакомец, отступая на шаг, - иначе я велю проткнуть тебе язык и зашить губы.

    - Я не сбир, а вот ты убийца; и поскольку я не служу в полиции и не обязан тебя выслушивать, то, чтобы ты не отправился со своим гнусным предложением к кому-нибудь другому, кто может его принять, я сейчас уничтожу разом и твои махинации, и твою мерзкую скрюченную особу, а из твоего дрянного скелета, который ни на что другое не годится, сделаю пугало для воробьев. Защищайся, негодяй!

    Произнеся последние слова - в них звучали и угроза и предостережение, - Латиль выхватил свою длинную рапиру из ножен и нанес своему собеседнику сильный удар - он должен был свидетельствовать о непреклонном желании не проливать крови. Но тот, кого этот удар должен был пронзить насквозь и действительно пригвоздить к стене как какое-нибудь жесткокрылое насекомое, не получил его: с ловкостью и проворством, неожиданными для человека с подобным увечьем, он отскочил назад, обнажил шпагу и стал перед Латилем в позицию ангард, после чего начал наносить такие точные удары и делать столь стремительные выпады, что бретёр должен был призвать на помощь все свое искусство, осторожность и хладнокровие. Потом, словно в восторге от того, что вдруг - причем в такой момент, когда этого меньше всего можно было ожидать, - встретил умение, способное поспорить с его собственным, он решил продлить борьбу просто из интереса и ограничивался тем, что парировал удары с такой же точностью, с какой делал бы это в фехтовальной академии, ожидая, пока усталость или ошибка соперника позволят ему, Латилю, прибегнуть к ударам в духе Жарнака, какие он так хорошо знал и при случае мог удачно использовать. Но разъяренный горбун не обладал таким терпением. Видя, что ему не удается найти ни малейшего просвета, чтобы нанести удар, чувствуя к тому же, что его атакуют сильнее, чем ему бы того хотелось, и заметив, что Латиль, отрезая врагу путь к отступлению, оказался между ним и дверью, он вдруг крикнул:

    - Ко мне, друзья! На помощь! На выручку! Меня убивают!

    Не успел прозвучать призыв незнакомца, как трое ожидавших своего спутника у заставы на улице Вооруженного Человека ворвались в зал и набросились на бедного Латиля; тот, обернувшись, чтобы быть лицом к ним, не смог парировать удар, который разъяренный горбун нанес ему, сделав выпад всем телом. Одновременно один из нападавших кинулся на него с другой стороны; таким образом, Латиль получил сразу два страшных удара шпагой: один клинок, войдя в грудь, вышел из спины, другой вошел в спину и вышел из груди. Латиль без единого движения рухнул на пол.

    *chi va piano va sano - (ит.) тише едешь - дальше будешь

    **exceptis excipiendis - (лат.) За исключением того, что следует исключить

    Несколько минут после этой расправы царило молчание; клинки, безмолвно и заботливо вытертые, были вложены обратно в ножны. Но на шум, предшествовавший этому молчанию, на раскаты голоса Латиля, на звон шпаг к двери, ведущей из зала в кухню, сбежались метр Солей и его поварята, а в уличную дверь стали просовываться головы любопытных. Все, остолбенев, разглядывали человека, распростертого на плитах пола, и показывали друг другу на кровь, сочившуюся сквозь маленькие отверстия четырех полученных им ран и растекавшуюся во все стороны. Среди всеобщего молчания прозвучал чей-то голос:

    - Надо сходить за стражниками.

    Но тот из друзей горбатого дворянина, что первым прибежал ему на помощь и напал на злосчастного Латиля сзади, в то время как горбун наносил ему удар спереди, воскликнул:

    - Наоборот, все оставайтесь на местах. Дело касается нас, и мы отвечаем за все. Вы свидетели, что мы всего лишь поспешили на помощь нашему другу маркизу Пизани, которого этот гнусный головорез Латиль заманил в ловушку; поэтому не бойтесь ничего: вы имеете дело со знатными сеньорами, с друзьями господина кардинала.

    Все присутствующие обнажили головы, но с еще большим любопытством уставились на того, кто стал успокаивать их относительно последствий события, серьезного, но все же гораздо менее редкого в ту эпоху, нежели в наши дни. Говоривший и сам понял: чтобы завоевать доверие присутствующих, нужны более пространные разъяснения. Не заставляя себя просить, он произнес, указывая пальцем на одного из своих спутников:

    - Вот, во-первых, господин Венсан Вуатюр, известный поэт и остроумец; он будет одним из первых академиков господина Конрара, когда господин Конрар создаст свою академию, а пока что он представляет иностранных послов его королевскому высочеству Месье.

    Человек невысокого роста, бодрый, элегантный, краснолицый, одетый в черное, со шпагой, прикрепленной горизонтально, выпятил грудь, слушая перечисление своих титулов, сопровождаемое восхищенным и уважительным шепотом публики.

    - Далее, - продолжал оратор, - вот господин Шарль, граф де Бранкас, сын господина герцога де Виллара, дворянин свиты ее величества королевы-матери. Наконец, - продолжал он, повысив голос и подняв голову, как боевой конь, встряхивающий своими доспехами, - я, сьёр Пьер де Бельгард, маркиз де Монбрён, сеньор де Сукарьер, сын господина герцога де Бельгарда, великого конюшего Франции, главного офицера короны, большого друга покойного короля Генриха Четвертого и доброго слуги ныне со славой царствующего Людовика Тринадцатого. Если всех этих ручательств вам недостаточно, я могу представить вам только ручательство Предвечного Отца. А теперь, поскольку вам предстоит труд вымыть пол и похоронить эту падаль, а всякий труд заслуживает вознаграждения, вот вам плата.

    И, взяв со стола кошелек, сьёр Пьер де Бельгард, маркиз де Монбрён, сеньор де Сукарьер, бросил его к ногам хозяина "Крашеной бороды"; из кошелька вывалилось десятка два луидоров, в то время как Сукарьер отправил четыре свертка по сто пистолей каждый к себе в карман, причем этот фокус не встретил возражений маркиза Пизани: тот, вовсе не желая оказаться замешанным в этой стычке, выскользнул излома и поспешил удалиться, что при его длинных ногах было нетрудно.

    Хозяин гостиницы и его поварята были ошеломлены перечислением этих блестящих имен и пышных титулов, а больше всего - звоном золота, раскатившегося при падении на пол. Они почтительно стащили свои колпаки, неловко поклонились, пятясь, и сняли обе свечи со стен, чтобы иметь честь посветить господам дворянам, которые соблаговолили убить у них человека и оставили кошелек, полный золота, а г-жа Солей, будучи хорошей хозяйкой, поспешила собрать его и спрятать в карман, причем, надо заметить, без малейшей мысли причинить ущерб хоть в одно экю своему мужу: брак их был заключен на основе общности имущества. Затем Сукарьер, дополняя торжественность своих слов достоинством жестов, запахнул плащ, подкрутил усы, сдвинул шляпу на левое ухо и, округлив руки, упругим шагом величественно вышел. Его спутники покинули зал более скромно, но все же сохраняя на лице высокомерное и решительное выражение, внушавшее уважение толпе.