Александр Дюма - Ущелье дьявола

    - Послушайте Самуил, - сказал барон, - вы знаете меня и знаете то, что я человек совсем не такого нрава, чтобы не принять вызова и отказаться от борьбы. Знайте, что то, чего Христина не могла сказать Юлиусу, чего она не решилась сказать своему отцу, она знала, что смело может доверить мне. И она доверила. Да, она не скрыла от меня ваших невероятных угроз, милостивый государь, и само собой разумеется, что в ее поединке с вами я буду ее секундантом.

    - Тем лучше! - сказал Самуил. - Это придаст мне храбрости.

    - Нет, Самуил, вы клевещете на себя, - возразил барон.

    - Вы вовсе не так высоко поднимаетесь над угрызением совести и даже просто-напросто над предрассудками. Я дал себе слово, что исчерпаю все средства, чтобы придти к соглашению с вами. Слушайте, Самуил, хотите заключить мир? Я ведь не спорю, я тоже виноват перед вами. Я согласен порвать ваше письмо и забыть ваши слова. Вы самолюбивы и горды. Я богат и достаточно влиятелен для того, чтобы помочь вам достигнуть всяческого успеха в жизни, нисколько не вредя этим будущности Юлиуса. Вы знаете, что у меня есть старший брат, который живет в Нью-Йорке. Он вел там торговлю и нажил себе состояние, раза в три или четыре больше, чем мое. Детей у него нет, все его имущество пойдет Юлиусу. Духовное завещание им уже написано, и его копия у меня в руках. Следовательно, я смело могу располагать моим собственным имуществом. Самуил, дайте мне клятву, что вы отступитесь от своих гнусных замыслов и скажите, чего вы за это требуете?

    - Вы предлагаете мне чечевичную похлебку - сказал Самуил со злобной насмешкой. - Вы дурно избрали время, предлагая мне такую закуску после сытного завтрака пастора Шрейбера. Я не голоден и удерживаю за собой свое первородство.

    Через окно столовой до них донеслось ржание коня. Вошла служанка и доложила Самуилу, что лошадь его оседлана.

    - Прощайте, г-н барон, - сказал Самуил. - Для меня дороже свобода, чем ваше богатство. Я никогда не дам повесить себе жернов на шею, хотя бы этот жернов был из чистого золота. Знайте, что я один из тех гордецов, которые охотно мирятся с коркой хлеба и без всякого смущения носят на своей одежде заплаты.

    - Последнее слово, - сказал барон. - Подумайте о том, что все ваши дурные намерения до сих пор обращались против вас же самих. Главное, что побудило меня отдать Христину Юлиусу, было ваше же письмо, в котором вы грозили мне, что отнимете его у меня. Выходит, что вы же сами и женили их. Ваша ненависть сочетала их любовь, ваша угроза привела к их счастью.

    - Ну так что же, значит дело ясное. Ведь если так, вам остается только желать, чтобы я продолжал их ненавидеть и продолжал им грозить, потому что все, что я предпринимаю против них, обращается в их пользу. Ваше желание будет исполнено с избытком. Так вот как! Моя ненависть служит им на пользу! Если так, то можете быть спокойны. Я буду неусыпно стараться над их благоденствием. Я представлю вам это доказательство моей преданности, будьте спокойны! Этим путем я выкажу вам свою сыновнюю любовь. Не прощаюсь с вами, милостивый государь. Мы увидимся через год, а, пожалуй, и поскорее.

    И, поклонившись барону, Самуил вышел, высоко подняв голову, с угрожающим взглядом.

    Барон Гермелинфельд опустил голову.

    - Какая дикая борьба! - тихо проговорил он. - Он виновен перед светом, а разве я прав перед ним? Не являемся ли мы по неисповедимым путям провидения тяжким возмездием один для другого.

    Спустя тринадцать месяцев после событий, которые нами рассказаны, 16-го июля 1811 года, в одиннадцатом часу утра, почтовая карета выехала из Ландека и покатилась по той самой дороге, на которой за год перед тем Юлиус и Самуил встретили Гретхен.

    В этой карете сидело четверо проезжих, даже пятеро, если считать крошечного, двухмесячного беленького и розовенького ребенка, спавшего на руках своей кормилицы, хорошенькой, свежей крестьянки, одетой в роскошный греческий народный костюм. Трое других проезжих были: очень молодая женщина в трауре, молодой человек и горничная. Позади кареты сидел лакей.

    Молодая женщина была Христина, молодой человек - Юлиус, а ребенок - их первое дитя. Христина носила траур по своему отцу. Пастор Шрейбер за десять месяцев перед тем пошел в горы напутствовать умирающего в страшную бурю, жестоко простудился и быстро сошел в могилу. Христина более не нуждалась в нем, и он со спокойной душой благодарил бога, призвавшего его к жене и к старшей дочери. Угасал он тихо, почти весело. После его смерти барон Гермелинфельд взял маленького Лотарио и вверил его воспитание пастору Оттфриду.

    Печальная весть о смерти отца прошла черной тучей на заре счастья Христины. Случилось так, что известие о смерти отца было получено ею почти в одно время с известием о его болезни, так что она не имела никакой возможности вернуться к нему, чтобы принять его последний вздох. Кроме того, она в это время уже готовилась стать матерью, и Юлиус все равно не пустил бы ее. Трепеща за ее здоровье, он даже прервал путешествие и поселился с нею на одном из цветущих островов Архипелага.

    Мало- помалу острая печаль утраты сгладилась. Теперь у Христины на всем свете остался один только Юлиус, и она вдвое крепче привязалась к нему. Сожаления об отце мало-помалу уступали надеждам матери. Мать утешала дочь.

    Таким образом, Юлиус и Христина провели самые счастливые месяцы их жизни среди пышных красот Востока, украсившего их любовь всем своим очарованием. Потом Христина разрешилась мальчиком, которого мы и находим в почтовой карете. Доктор объявил, что для успешного роста и здоровья ребенка было бы благоразумнее перебраться на лето в более умеренный климат. Поэтому Юлиус и Христина решили немедленно вернуться домой. Они приехали в Триест, оттуда направились на Линц и Вюрцбург. Но прежде чем направится во Франкфурт, они хотели завернуть в Лан-дек, чтобы помолиться на могиле пастора Шрейбера. Посетив могилу и вдоволь наплакавшись над ней, Христина пожелала увидеть пасторский дом, в котором уже поселился преемник Шрейбера. Этот дом, где она провела всю свою жизнь и где теперь поселились чужие, доставил ей больше грусти, чем кладбище.

    Юлиус поспешил увести ее.

    Тринадцать месяцев брачной жизни, по-видимому, нисколько не ослабили любви Юлиуса к Христине. Его взгляд, правда, не пылал жгучей страстью пламенных натур, но зато дышал всей нежностью преданных натур. Было видно, что муж по-прежнему остается влюбленным. Он пытался рассеять мрачное впечатление своей подруги, указывая ей на цветущую долину, по которой они ехали и с которой были связаны столь дорогие им воспоминания. По временам он указывал ей на их ребенка. Дитя в это время проснулось и устремило на мать свои почти еще неосмысленные глазки. Он взял ребенка из рук кормилицы и протянул его Христине с ласковыми словами:

    - Видишь, как я мало ревнив. Я сам подношу тебе моего соперника, чтобы ты его поцеловала. Теперь ведь у меня явился соперник. Два месяца тому назад ты любила только меня одного, А теперь нас двое. Ты поделила свое сердце на две части, и я не знаю, кому принадлежит большая половина, мне или ему.

    И он принимался ласкать, целовать и тормошить ребенка, стараясь развеселить его. Христина сама старалась улыбнуться, подавляя свою грусть.

    - А ведь тут где-то неподалеку должны быть развалины Эбербаха, - сказал Юлиус, силясь вовлечь ее в разговор.

    - Да, мы сейчас поедем мимо них, - ответила она.

    Когда они были в Ландеке, преемник Шрейбера мимоходом спросил их, не в замок ли они едут. Получив от них отрицательный ответ, он спросил их, когда же они намерены туда поехать?

    - Зачем нам туда? - ответил Юлиус.

    На этот вопрос пастор, казавшийся удивленным, ничего не ответил, а только посоветовал им посетить развалины. Юлиус не понял, что он хотел этим сказать, но подумал, что такая экскурсия будет полезной в качестве развлечения для Христины, и приказал кучеру ехать к Ущелью Дьявола.

    И вот как раз в эту минуту карета сделала крутой поворот, и Юлиус не мог удержать громкого восклицания.

    - Что такое? - спросила Христина.

    - Посмотри туда, - сказал он. - Не ошибаюсь ли я? Мне казалось, что на этом самом месте должны быть развалины Эбербаха.

    - Ну, так в чем же дело? - продолжала она, мало-помалу отрываясь от осаждавших ее мыслей.

    - Разве ты не помнишь о моих мечтах, когда мы гуляли в этих развалинах?

    - Да, я помню, ты мне говорил о том, что хорошо бы выстроить вновь этот замок.

    - Ну да, и вот видишь, наши мечты осуществились.

    - Это ужасно странно! - ответила Христина, удивленная не менее своего мужа.

    И в самом деле, на том месте, где они видели только три развалившиеся стены, теперь перед ними высился новый, вполне отстроенный замок, великолепно увенчавший собой громадную скалу и как бы повисший между пропастью и небом. Это был кубической формы замок с круглыми башнями по углам. Одну из этих башен им было видно всю целиком, а от трех других виднелись остроконечные кровли. Многие части здания оставались скрытыми за густой листвой деревьев.

    - Меня разбирает любопытство узнать, кто был этот волшебник, которому пришла фантазия осуществить наш сон,

    - сказал Юлиус. - Остановимся, Христина, и зайдем посмотреть.

    Карета подъехала к воротам, сквозь которые виднелась аллея, поднимающаяся к замку. Юлиус велел кучеру остановиться. Лакей соскочил на землю и позвонил. К воротам примыкали две будки в стиле Возрождения. Из той, которая стояла вправо от ворот, вышел привратник и отпер ворота.

    - Чей это замок? - спросил Юлиус.

    - Графа Эбербаха.

    - Он теперь здесь?

    - Нет, - отвечал привратник, - он путешествует.

    - А можно осмотреть замок?

    - Я сейчас спрошу.

    Привратник пошел к замку, а Юлиус жадным и завистливым взглядом осматривал прекрасный дом, с такой быстротой выросший из земли. Перед замком был оставлен небольшой участок леса, который был так вырублен, что между двух рядов больших деревьев оставалась лужайка, словно море зелени, усеянное островками цветов. А над этой лужайкой высился фасад замка. Другим фасадом он, вероятно, выходил на Ущелье Дьявола. Вероятно, тот фасад отличался суровым видом, соответствовавшим бездне, над которой он висел. Но с этой стороны фасад был спокойного и веселого характера. Примесь красного песчаника к облицовке стен лишала здание той сухой и жесткой белизны, которой отличаются свежие каменные постройки. Окна были отделаны легкими скульптурными украшениями из камня, в которых гнездились птицы, крики которых раздавались по всему фасаду.

    Тем временем вернулся привратник и пригласил их войти. Юлиус подал руку Христине, и они шли в сопровождении кормилицы с ребенком. Они прошли через аллею, вступили на лестницу со скульптурными перилами и очутились перед большой дубовой дверью с резными металлическими украшениями. За этой дверью было еще две или три других. Наконец они попали внутрь здания.

    Как только они переступили порог, они были внезапно перенесены из настоящего в прошлое. В расположении и меблировке комнат ожили средние века. Каждая комната имела свою особенность. Одна служила оружейной палатой, в другой были сосредоточены ковры и обои. Третья содержала настоящий музей драгоценных полотен Гольдена, Альберта Дюрера и Лукаса Лейденского. Часовня освещалась сквозь окна, в которых были вставлены художественно расписанные стекла. Какой артист-архитектор потратил свои знания и таланты на всю эту удивительную реставрацию? Юлиус был поражен изумлением и восхищением.

    Дверь в глубине залы, стены которой были покрыты оружием, была заперта, и Юлиус попросил привратника отворить ее.

    - Не могу, у меня нет ключа от внутренних комнат, - ответил привратник.

    Но в эту минуту дверь открылась.

    - Ключ у меня, - произнес чей-то голос. Это был голос барона Гермелинфельда.

    Барон протянул руки своему сыну и дочери, и они бросились в его объятия.

    Первым впечатлением барона, Юлиуса и Христины была радость. За нею последовало удивление. Каким образом барон очутился тут, и как к нему попали ключи замка? Но и барон, в свою очередь, был изумлен не меньше Юлиуса. Он совсем не ждал сына так скоро. Значит, Юлиус хотел сделать ему сюрприз и не предупредил о своем приезде. Барон уже давно не получал о нем никаких известий. В последнем письме своем Юлиус извещал отца о рождении сына. Таким образом, вслед за первыми объятиями и поцелуями посыпался целый град вопросов. Барон нашел Христину все такой же хорошенькой, свеженькой и беленькой, как она была раньше. Юлиус своей любовной заботой сумел сохранить ее внешность в стране горячего солнца. Но особенно торжественное настроение вызывал ребенок. Дедушка осыпал его ненасытными ласками. Он горячо благодарил Христину за то, что она назвала сына по дедушке - Вильгельмом. Малютка еще не был крещен. Хотели, чтобы его крестным был барон, и потому отложили обряд до возвращения домой.

    Потом настала очередь приезжих осаждать барона вопросами.

    - Но как это так вышло, папа, что вы очутились у графа Эбербаха, как у себя дома?

    - Что же тут такого, - ответил барон, - граф Эбербах мой задушевный друг.

    - Но вы никогда о нем не говорили, папа, - я, по крайней мере, никогда ничего от вас не слыхал о нем, и я считал фамилию Эбербахов давно вымершей.

    - Коли существует замок Эбербахов, так, значит, и существует граф Эбербах. А чтобы вам доказать, что я его знаю, то я за него буду играть роль хозяина и окажу вам в его замке почетный прием.

    Они прошли в следующую комнату, из нее в другую и так одну за другой обошли все внутренние комнаты. Все они наряду с готическим великолепием были снабжены и современным комфортом: они были просторны, чтобы оставаться прохладными летом, и тщательно закрыты, чтобы оставаться теплыми зимой. Повсюду были печи для отопления комнат и камины.

    Из окон замка открывались великолепные виды. Из них видны были с одной стороны река, с других сторон - горы. В одно из окон Христина рассмотрела хижину Гретхен, которая, впрочем, как и развалины замка, была переделана заново и превратилась в хорошенький горный дом.

    - Гретхен! Я хотела бы ее повидать, - сказала Христина.

    - Надо послать за ней, - сказал Юлиус.

    - Теперь она, наверное, в лесу со своими козами, - сказал барон. - После, когда она вернется, ее позовут.

    Оставалось осмотреть еще две комнаты. Барон открыл в них двери. В одной из них находилась кровать из резного дуба с балдахином из красной ткани, в другой - кровать с инкрустациями и пологом из розового шелка. Между этими двумя комнатами находилась библиотека, окна которой выходили к горе, и небольшая часовня, выходившая окнами на Неккар.

    Юлиус вздохнул. Ему подумалось о том, что эти две комнаты словно специально были приготовлены для Христины и для него. Но, увы, другой счастливчик похитил у него его грезы.

    Барон улыбнулся и сказал Юлиусу:

    - Ты как будто бы завидуешь хозяину этого замка.

    - Не завидую, а от души его поздравляю.

    - Значит, ты полагаешь, что тут можно было бы счастливо зажить?

    - Где же еще можно зажить счастливее? - сказал Юлиус.

    - И ты убежден, что если бы ты жил здесь со своей женой и ребенком, то ни о чем бы больше не сожалел и ничего бы больше не желал?

    - Чего же мне еще желать и чего жалеть?

    - Ну, коли так, то, мой дражайший Юлиус, и моя милая Христина, будьте счастливы. Вы у себя дома.

    - Как! - пробормотал Юлиус, охваченный радостью. - Этот чудный замок?…

    - Он ваш.

    - Но, - проговорил Юлиус, не осмеливаясь верить тому, что он слышал, - а граф Эбербах?…

    - Граф Эбербах - это ты. Нынче в новый год прусский король, вручая мне орден Заслуги 1-го класса, пожаловал меня графом Эбербахом, а тебе пожаловал в качестве майората замок, луга и леса, которые его окружают.

    Последовали новые объятия.

    - Как отблагодарить вас! - говорила Христина.

    - Будьте счастливы, - сказал барон, - этим вы всего лучше меня отблагодарите. Это все, что я от вас требую. Но я заслуживаю этого вполне. Мне пришлось потратить немало труда, чтобы закончить такую постройку в один год. А мне непременно хотелось сделать вам этот сюрприз. Архитектор творил настоящие чудеса. Сначала я еще усомнился в нем. Он представил мне проекты в греко-римском стиле, который плохо согласовался с временами Барбароссы. Но потом ему удалось отыскать в гейдельбергской библиотеке подлинные планы древнего замка. Он познакомился с каким-то молодым человеком, чрезвычайным знатоком древности. Этот юноша с необычайным усердием помогал ему. На его стороне были знания, а я доставлял деньги, и дело у нас закипело.

    Тут все пропитано духом средних веков: мебель, замки, задвижки, словом, все до последней мелочи. Мы должны поблагодарить этого неожиданного сотрудника за его помощь. И, вообрази ты себе, я даже до сих пор ни разу и не видел его. Меня все задерживали разные дела, так что я мог являться сюда на постройку лишь изредка и на короткое время, и как на грех всегда случалось, что я приеду сюда, а его как раз нет. Впрочем, отчасти я этому даже и рад, потому что прежде чем его похвалить и отблагодарить, мне надо было знать, как вам все это нравится. А теперь, когда вы сами все видели, мы его пригласим к себе и зададим ему пир.

    - Но ведь эта затея должна была почти разорить вас, - сказала Христина.

    - Признаюсь вам откровенно, - весело, но несколько понизив голос, ответил барон, - я больше думал о вашем счастье, чем о своем кошельке, и эта затея, действительно, истощила мой кошелек донельзя. Архитекторы мои проявляли удивительное рвение, с каждым днем нараставшее, и так как все их расходы опирались на три мощных довода: историю, искусство и мое сердце, то я и предоставлял им делать то, что они хотят. По счастью, я нашел деятельного пособника в моем мотовстве, и вам, милые дети, не одного меня придется поблагодарить и пожурить.