Александр Дюма - Ущелье дьявола

    - Прощайте, прощайте, прощайте, - с нетерпением повторял Самуил, - едем, Юлиус, едем же!

    - Прощайте, мой большой друг! - крикнул Лотарио.

    - Хочешь дать на память большому другу твой цветок? - спросила мальчика Христина. И она отдала ребенку шиповник.

    - Но я не достану до него, - ответил Лотарио, протягивая ручонку.

    Тогда Христина взяла ребенка на руки, поднесла его к лошади, и Юлиус взял шиповник.

    Но, по всей вероятности, он получил цветок не из рук Лотарио.

    - Благодарю, до свидания! - сказал он взволнованным голосом.

    И еще раз послав рукой прощальный привет Христине и ее отцу, он пришпорил своего коня и поехал крупной рысью.

    Самуил поскакал за ним, а минуту спустя друзья были уже далеко.

    Отъехав шагов пятьдесят, Юлиус обернулся и увидел Христину. Она также обернулась и посылала ему последний прощальный привет.

    Этот отъезд стал для обоих уже разлукой, и каждый из них сознавал, что он оставлял другому как бы частичку своей души.

    Молодые люди быстро проехали четверть мили, но еще не обменялись ни словом друг с другом.

    Дорога была очаровательная. По одну сторону тянулись горы и лес, а по другую текла река Неккар, отражая в своих тихих прозрачных струях небесную лазурь. Жара спала, и вечернее солнце обливало розовым светом деревья и кусты.

    - Вот чудный вид, - сказал Самуил, замедляя ход своего коня.

    - А его приходится менять на шумные улицы и дымные трактиры! - ответил Юлиус. - Никогда я не чувствовал так глубоко, как в эту минуту, что я решительно не гожусь для ваших оргий, для всех ваших ссор и сумятиц. Я рожден для спокойной жизни и для тихих радостей…

    - И для Христины! Ты забываешь самое главное! Признайся, что деревню твою олицетворяет сельская девушка? И ты, пожалуй, прав. Девочка эта премиленькая, да и колдунья тоже. Я думаю, как и ты, что недурно понаведаться опять в этот округ. Но из того, что нам попалось такое славное птичье гнездышко, еще не следует, что надо сейчас я раскиснуть. Напротив, с завтрашнего же дня примемся за ученье, а потом будем думать и о воскресенье. Только бы пережить все, а там, бог даст, хватит еще времени и на деревенские идиллии, и на любовь, а пока не надо забывать, что мы мужчины.

    Остановившись в Неккарштейнах, выпить бутылку пива я дать отдых коням, они двинулись дальше, и было еще совсем светло, когда они въехали в Гейдельберг.

    На всех улицах и во всех окнах гостиниц сновали студенты. Все знакомые кланялись Самуилу и Юлиусу. Самуил, по-видимому, пользовался глубоким уважением: его почтительно приветствовали фуражки всех цветов: и желтые, и зеленые, и красные, и белые.

    Но когда он очутился на главной улице, то уважение сменилось восторгом, а въезд его стал окончательным триумфом.

    Студенты всех корпораций - и мшистые дома, и простые зяблики, и золотые лисицы, и лошадки (названия разных степеней студенческой иерархии) - высыпали к окнам и к дверям. Махая фуражками и отдавая честь бильярдными киями, все горланили громкими голосами знаменитую песню: "Кто спускается там по холму?", оканчивающуюся нескончаемым "Виваллераллераа"…

    На эти овации Самуил отвечал небрежными кивками. Заметив, что весь этот галдеж только усугубляет грусть Юлиуса, он крикнул толпе:

    - Молчать! Вы задурили голову моему другу! Довольно, говорят вам! На что мы вам дались? Верблюды мы, что ли, или филистеры, что вы так шумите и беснуетесь? Посторонитесь, а то нам нельзя сойти с коней!

    Но толпа не расступалась. Все наперебой хотели принять от Самуила коня и отвести его в конюшню.

    Один из студентов, лет тридцати, принадлежавший, по-видимому, к числу почтенной группы старого-дома, если только не мшистого-дома, выбежал из гостиницы, растолкал всех зябликов и простых товарищей, окружавших Самуила, и, делая неимоверные прыжки, закричал:

    - Расступитесь! А! Здравствуй, Самуил! Здравствуй, мой благородный senior! Ура! Наконец, ты вернулся, великий человек! - продолжал он. - Ах, какими нам казались длинными и время, и жизнь без тебя! Вот и ты, наконец! Виваллераллера!

    - Здравствуй, Трихтер, здравствуй, мой милый, сердечный Фукс, - отозвался Самуил. И, видя слишком шумную радость фукса, добавил: - Хорошо, хорошо, Трихтер! Меня очень трогает твой восторг. Позволь мне только сойти с коня Готово! Пускай Левальд отведет моего коня. Ты что же, дуешься?

    - Послушай! - сказал обиженный Трихтер. - Такая честь!

    - Да, я знаю, Левальд - только обыкновенный товарищ. Но недурно бывает иногда и королю сделать что-нибудь для простого смертного. Ты же иди с нами, с Юлиусом и со мной, в дом коммерша.

    То здание, которое Самуил назвал домом коммерша, было гостиницей Лебедя, главной гостиницей в Гейдельберге, у двери которой он остановился.

    - Для кого собралось так много народу? - осведомился Самуил у Трихтера. - Разве меня ждали?

    - Нет. Это празднуют начало пасхальных каникул, - отвечал Трихтер - ты как раз приехал вовремя. Идет коммерш фуксов (лисиц).

    - Так пойдем туда, - сказал Самуил.

    Метрдотель, уже предупрежденный о приезде Самуила, прибежал немедленно. Он гордился таким гостем и заискивал перед ним.

    - Ого! Вы порядочно опоздали, - заметил ему Самуил.

    - Простите, - оправдывался метрдотель, - но сегодня вечером мы ожидаем его королевское высочество, принца Карла Августа, сына баденского курфюрста. Он отправляется в Штутгарт и проедет через Гейдельберг.

    - Ну так мне-то что за дело до этого? Он только принц, а я - король.

    Юлиус подошел к Самуилу и шепнул ему:

    - Разве присутствие принца может помешать нам сегодня ночью или завтра?

    - Я полагаю, наоборот.

    - Прекрасно! Значит идем!

    И Самуил, Юлиус и Трихтер пошли на этот оглушительный студенческий бал, который Трихтер назвал коммершем фуксов.

    Когда открылась дверь обширной залы, Юлиус в первую минуту ровно ничего не мог ни разглядеть, ни расслышать. Дым его ослеплял, а шум голосов оглушал. Впрочем, с каждым входящим сюда происходило то же самое, но потом человек понемногу привыкал, приспособлялся и начинал различать фигуры и голоса. Большие люстры слабо мерцали сквозь толщу дыма, но при свете их мало-помалу можно было различить людские фигуры.

    Тут было множество совсем юных студентов, которые по длине своих бород могли бы поспорить с любым халдейским мудрецом. Виднелись усы, которым позавидовала бы плакучая ива. Были тут и костюмы, поражавшие своей причудливостью, местами кидался в глаза головной убор Фауста, украшенный пером цапли, или какой-нибудь чудовищный галстук, в глубине которого тонула чуть не вся голова, либо золотая цепочка на голой шее. В особенности же много повсюду виднелось кружек, размеры которых могли привести в ужас бочку, и трубок, способных испугать печную трубу.

    Дым, вино повсюду, оглушительная музыка, беспорядочные взрывы хорового пения, головокружительная пляска, звонкие поцелуи, расточаемые молодым девушкам, которые громко хохотали, - все это путалось и смешивалось в какой-то дьявольский концерт, напоминавший образы Гофмана.

    Самуил был удостоен самого пышного приема. Ему немедленно преподнесли его трубку и гигантский царственный кубок Roemer, как его называют немцы, наполненный до краев.

    - Что тут такое? - спросил он.

    - Крепкое пиво.

    - Ну вот еще! Вылей это и принеси мне пуншу.

    Кубок наполнился пуншем. В него вмещалось больше пинты. Он его выпил одним залпом. По всей зале раздались Рукоплескания.

    - Экие вы ребята! - сказал Самуил. - Но я замечаю, что публика слишком вяло танцует вальс, да и поют тоже вяло. Эй вы, - крикнул он музыкантам, - приударьте-ка погромче!

    Он подошел прямо к одному из фуксов, танцевавшему с самой хорошенькой девушкой, без церемонии отобрал у него даму и начал с ней вальсировать. Вся зала смотрела на этот танец молча и неподвижно, с особенным вниманием. У Самуила в его манере танцевать было что-то особенное и странное, против воли овладевавшее зрителями. Начинал он плавно и медленно. Потом его движение становилось изящным и нежным, а потом вдруг переходило в самый быстрый темп, он начинал вертеться с неимоверной быстротой, и его танец становился страстным, мощным и разнузданным. Потом вдруг среди этой безумной радости он внезапно останавливался и начинал двигаться с какой-то презрительной холодностью, с насмешливым выражением лица. Минутами в его взгляде выражалась крайняя печаль, так что жалость брала, глядя на него. Но вслед за тем он вздергивал плечи, делал насмешливый жест и как бы отталкивал от себя возбужденную к себе симпатию. Минутами его меланхолия превращалась в горечь, глаза его кидали мрачный огонь, и его дама трепетала в его руке, как голубка в когтях коршуна. Это был неслыханный танец, который в одну секунду спускался с неба в ад, при виде которого зрители не знали, что им делать - плакать, смеяться или трепетать.

    Он закончил свой вальс таким быстрым и увлекательным кружением, что все другие танцоры, которые до этого только смотрели на него, были затянуты в этот вихрь, и в течение четверти часа в зале бушевал настоящий ураган. Окончив танец, Самуил спокойно уселся. На лбу у него не было ни единой капли испарины. Он только потребовал себе новый кубок пунша.

    Юлиус не участвовал в этой вакханалии. Он тонул в этом море шума и грохота, и его мысль витала в ландекском церковном доме. Странная вещь: среди всех этих охрипших голосов в его ушах звучал тихий и нежный голос девушки, сидевшей под деревом и учившей азбуке ребенка.

    Распорядитель подошел к Самуилу и что-то потихоньку сказал ему. Оказалось, что принц Карл Август спрашивает у студенческого короля разрешение посетить коммерш фуксов.

    - Пусть войдет, - сказал Самуил.

    При входе принца все студенты приподняли шапочки, и только один Самуил не прикоснулся к своей. Он протянул руку принцу и сказал ему:

    - Добро пожаловать, кузен.

    И он указал ему на стул около себя и Юлиуса.

    В эту минуту какая-то девочка с гитарой только что пропела свою песенку и обходила публику, собирая деньги. Она остановилась перед Карлом Августом. Он оглянулся назад, чтобы спросить денег у кого-нибудь из своей свиты. Но в залу никого из его свиты не пропустили. Он обернулся к Самуилу и сказал:

    - Не заплатите ли вы за меня, сударь?

    - Охотно, - ответил Самуил и вынул кошелек.

    - На, - сказал он гитаристке, - вот тебе пять золотых за меня, и вот тебе крейцер за принца.

    Бешеные рукоплескания потрясли своды залы. Сам молодой принц аплодировал и смеялся. Спустя несколько минут он простился и ушел. Немедленно после этого Самуил поманил к себе Юлиуса и шепнул ему:

    - Пора.

    Юлиус кивнул и вышел.

    Разгул дошел до крайнего предела. Пыль и табачный дым до такой степени заполнили атмосферу залы, что она вся была словно наполнена декабрьским туманом. Стало совсем не видно тех, кто входил и уходил. Самуил, в свою очередь, скоро поднялся и незаметно вышел.

    Настала полночь, когда в германских, даже университетских городах все и вся уже давно погружено в сон. Во всем Гейдельберге только и бодрствовал один коммерш фуксов.

    Самуил направился к набережной, идя по самым пустынным улицам и по временам оборачиваясь посмотреть, не идет ли за ним кто-нибудь. Так он добрался до берега Неккара и некоторое время шел вдоль реки, потом круто повернул вправо и направился к скатам горы, на которой находятся развалины гейдельбергского замка.

    На первом уступе этой гигантской лестницы какой-то человек выступил из-под деревьев и подошел к Самуилу. Куда идете? - спросил он.

    - Иду на высоту, где приближаются к богу, - ответил Самуил, пользуясь установленной формулой.

    - Проходите.

    Самуил продолжал подъем на гору и скоро дошел до развалин замка. Здесь другой страж остановил его.

    - Что вы делаете здесь в такой поздний час? - спросил он.

    - Я делаю… - начал Самуил. Но тут ему пришла в голову блажь пошкольничать. - Вы хотите знать, что я здесь делаю в этот поздний час? - спокойно продолжал он. - Ничего не делаю, просто прогуливаюсь.

    Дозорный вздрогнул. Потом им овладело раздражение, он крепко стукнул по стене железной тростью и сказал:

    - Ступайте-ка домой, вот что я вам посоветую. Тут теперь не время и не место гулять.

    Самуил пожал плечами.

    - Я желаю полюбоваться развалинами при лунном свете. А вы кто такой и с какой стати задумали мне в этом препятствовать?

    - Я сторож при старом замке. Мне приказано никого не пускать сюда после десяти часов вечера.

    - Это относится к филистерам, - сказал Самуил, - а я - студент.

    И он хотел устранить с дороги сторожа.

    - Ни шагу вперед, если вам дорога жизнь! - вскричал страж, кладя руку на грудь.

    Самуилу показалось, что он вынул из-за пазухи нож. В то же время пять или шесть других стражей, предупрежденных стуком железной палки, молча подошли и схоронились в кустах.

    - О, извините, пожалуйста, - сказал тогда со смехом Самуил. - Вы, вероятно, тот самый, кому я должен ответить: я делаю дела за тех, которые спят.

    Дозорный с облегчением вздохнул и спрятал свой нож. Остальные отошли в сторону.

    - Вовремя вы хватились, друг мой, - сказал дозорный.

    - Еще секунда, и вы были бы мертвы.

    - Ну, положим, я попытался бы еще и защищаться. Во всяком случае, не могу не поздравить вас. Я вижу, что мы находимся под бдительной защитой.

    - Как бы ни было, приятель, а вы человек уж чересчур смелый, коли решаетесь играть с такими вещами.

    - Я еще и не с такими вещами игрывал.

    Он прошел во двор. Луна ярко освещала стены древнего замка Фридриха IV и Оттона-Генриха. Это было великолепное зрелище. При свете луны ясно выступали скульптурные украшения стен, статуи курфюрстов, императоров, божеств и чудовищ. Но Самуилу не было охоты любоваться этими украшениями. Он ограничился тем, что мимоходом бросил какое-то сальное замечание по поводу Венеры, да протянул руку с вызывающим жестом к статуе Карла Великого. Он прошел вправо, и здесь его остановил третий дозорный новым окликом:

    - Кто вы?

    - Один из тех, кто карает карающих.

    - Идите за мной, - сказал дозорный.

    Самуил пошел за ним сквозь кустарник и мусор, то и дело наталкиваясь ногами на крупные камни, скрытые в густой траве. Когда он прошел через эти огромные развалины великого дворца, попирая ногами остатки тех потолков, которые некогда высились над головами королей, его провожатый остановился, отпер низкую дверь и показал ему на какую-то яму в земле.

    - Спуститесь туда и стойте спокойно, пока за вами не придут.

    Он запер дверь. Самуил начал спускаться вниз по тропинке среди полнейшего мрака. Потом спуск прекратился. Самуил вступил в какое-то пространство, вроде глубокого погреба и, прежде чем его глаза успели что-нибудь различить, он почувствовал прикосновение чьей-то руки к своей, и в то же время голос Юлиуса сказал ему:

    - Ты опоздал. Они уже открыли заседание. Будем слушать и смотреть.

    Самуил мало-помалу освоился с темнотой и через несколько минут различил перед собой что-то вроде комнаты, ограниченной неровностями почвы и кустарниками, а посреди этого пространства - человеческие фигуры. На обломках гранита и песчаника на повалившихся статуях заседало семь человек в масках: трое - направо, трое - налево, а седьмой - в середине, повыше других. Луч месяца, прорывавшийся сквозь Расселину в камне, освещал этот таинственный конклав.

    - Введите двух ратоборцев, - сказал один из семи.

    Тот, кто это сказал, не был тем, кто, по-видимому, председательствовал. Этот последний сидел молча и неподвижно.

    Самуил хотел было двинуться вперед. Но в это время выступили на сцену двое молодых людей, которых вел третий. Самуил и Юлиус узнали в них двух своих университетских товарищей. Тот, кто велел их ввести, обратился к ним с вопросами.

    - Вас зовут Отто Дормаген? - сказал он одному из них - Да.

    - А вас Франц Риттер? - Да.

    - Вы оба принадлежите к Тугендбунду? - Да.

    - Как члены союза, вы помните, что обязаны безусловно повиноваться?

    - Мы помним это.

    - Вы оба из гейдельбергского университета, и оба корпоранты. Вы должны знать двух ваших товарищей, Самуила Гельба и Юлиуса Гермелинфельда?

    Самуил и Юлиус молча переглянулись в своем углу.

    - Знаем, - ответили студенты.

    - Вы оба славитесь как искусные бойцы на шпагах, и вам всегда везло во время ваших студенческих дуэлей.

    - Это правда.

    - Так вот приказ. Не далее, как завтра, вы вызовете на дуэль Юлиуса Гермелинфельда и Самуила Гельба, под каким бы то ни было предлогом.

    Самуил наклонился к Юлиусу и шепнул ему:

    - Эта сцена не лишена оригинальности. Только зачем нас заставили при ней присутствовать?

    - Вы повинуетесь? - спросил замаскированный человек.

    Отто Дормаген и Франц Риттер молчали и колебались. Потом Отто ответил:

    - Самуил и Юлиус тоже прекрасно владеют шпагами.

    - Льстец! - пробормотал Самуил.

    - Поэтому мы и избрали таких двух бойцов, как вы, - ответил на это голос замаскированного.

    - Если имеется в виду нанести верный удар, - сказал Франц, - то лучше пустить в дело кинжал, чем шпагу.

    - Я думаю, - пробормотал Самуил.

    Замаскированный на это ответил: