Однако я, кажется, противоречу моей же собственной "Философии", которую Ливи ни за что не позволяет мне опубликовать, потому что эта книга меня погубит. А я все-таки надеюсь увидеть ее напечатанной, пока я жив. Я задумал ее еще пятнадцать лет назад и написал в 1898 году. Я часто пытался прочитать ее Ливи, но Ливи не хочет слушать - моя философия наводит на нее уныние. Правда всегда так действует на людей. Вернее - действовала бы, если бы на их долю изредка доставался хоть клочок правды, но так не бывает. Вы полагаете, что я полагаю, будто мною движет высокий патриотизм, будто я в отчаянии оттого, что наш президент по уши увяз в грязной истории с Филиппинами, и меня огорчает и мучит, что наша великая и невежественная страна, которая понятия не имеет о самых основных фактах филиппинского казуса, так низко пала в глазах всего мира и выставила себя на посмешище… Вы глубоко заблуждаетесь! Мне нет дела до других и я в тревоге и отчаянии потому, что из-за этой истории сам чувствую себя замаранным. Вот и все. В этом я убеждаюсь, заглянув поглубже в себя. Что бы человек ни чувствовал, причина для этого всегда одна и та же - себялюбие. Хоть мне это было очень неудобно и каждая минута у меня на счету, я на днях потратил вечер и выступил в главной здешней синагоге в пользу бесплатной школы для нуждающихся еврейских девочек. Мне известны до мелочей эгоистические мотивы, побудившие меня это сделать, хотя никто другой о них и не подозревает. Если выберу как-нибудь время, расскажу вам все подробно. Вы сами увидите, что это чистая правда. Написал еще одну статью; поторопитесь и помогите Ливи оставить от нее мокрое место. Она где-то хлопочет по хозяйству, несчастная рабыня домашнего очага, а над Кларой орудует врач, извлекая из нее бронхит. Вспышка была сильная, и мы немножко встревожились. Это началось два дня назад, и до сегодняшнего вечера она лежала пластом. Сейчас ей лучше. Самый сердечный привет всем вам. Марк.
70 ЭДУАРДУ Л. ДИММИТУ Адирондакские озера, 19 июля 1901 г.
Дорогой мистер Диммит, в план мироздания с самого начала вкралась ошибка, и потому все на этом свете идет шиворот-навыворот, теряется масса драгоценного времени, и в делах первостепенной важности допускаются роковые проволочки. Приглашения, которые должен бы получить юнец, полный жизни, и, получив, был бы на верху блаженства, откладываются из-за бесчисленных препятствий и попадают к нему, запоздав на полвека. Так случилось и на сей раз. В Миссури, когда я был еще мальчишкой, я всегда нетерпеливо ждал приглашений, но они не доходили по адресу и, проблуждав где-то в лабиринте времен, пришли только теперь, когда я уже стар, страдаю ревматизмом, путешествия мне не под силу и приходится упускать счастливый случай. Бездны радостей я лишился из-за этих вечно опаздывающих приглашений! Пятьдесят лет тому назад я охотно пустился бы на край света, лишь бы принять участие в первом попавшемся празднике. И мне было бы совершенно все равно, что ни праздновать, только мл повеселиться и пошуметь. Все в мире поставлено с ног на голову. Жизнь следовало бы начинать стариком, обладая всеми преимуществами старости - положением, опытом, богатством, - и кончать ее юношей, который может всем ним так блистательно насладиться. А сейчас мир устроено так, что в юности, когда счету нет удовольствиям, которые получаешь на один-единственный доллар, у вас этого доллара нет. В старости же у вас есть доллар, но уже нет ничего такого, что хотелось бы на него купить. Коротко говоря, такова жизнь. В первую половину ее вы способны ею наслаждаться, но не имеете возможности; во вторую половину у вас есть возможность наслаждаться, но вы на это уже не способны. Множество признаков предостерегает меня, что безжалостное время не остановится ради меня. Я приближаюсь к порогу старости; в 1977 году мне стукнет сто сорок два. Довольно порхать по белу свету. Пора мне расстаться с непоседливой юностью и усвоить достоинство, солидность и медлительность, подобающие почтенной дряхлости, ибо она приближается и ее, как уже сказано, не миновать. Вы собираетесь отметить годовщину великого памятного события. Вы по праву гордитесь успехами славного штата Миссури - и я как сын этого штата почел бы за большую честь присутствовать на празднестве и разделить ваше торжество; но вынужден отказать себе в этом, и могу лишь от души поблагодарить вас за столь лестное приглашение. Искренне преданный вам С. Л. Клеменс
71 ДЖ. Х. ТВИЧЕЛУ Эмперсэнд, штат Нью-Йорк, 28 июля 1901 г.
Дорогой Джо, вы правы, эхо неосуществимо, - для меня во всяком случае. Мне поддержать обращение к этому конгрессу лжецов и воров, присваивающих чужие земли, значило бы только навлечь насмешки на эту затею; а подписать воззвание о сборе средств, которые попадут в руки тамошних миссионеров любого толка, будь то католики или протестанты, мне и вовсе невозможно. Они не притронутся к деньгам, которые я оскверню своим прикосновением, да я и не доверю им деньги. Я знаю, эти деньги они обратят на помощь страждущим, да только страждущих изберут из числа новообращенных христиан. В отношении всех прочих миссионеры не проявляют ни малейшего сочувствия, а лишь вражду и ненависть. И это естественно: они находятся там наперекор священному писанию, ремесло их беззаконное, вот и характеры у них соответственные... Но ладно, хватит, не могу говорить об этом без злости. Позднее. - Заново перечитал письмо Юн У-ина. Быть может, он ослеплен своими симпатиями, а может быть, и нет. Может быть, есть и другие причины, побуждающие миссионеров молчать о двухлетнем голоде и людоедстве в Шаньси. Может быть, там так мало обращенных в протестантскую веру, что миссионеры имеют возможность о них позаботиться. А что их мало занимает судьба обращенных в католическую веру и всех прочих, это, я думаю, вполне естественно. Я просто поражаюсь: какая великолепная наивность обратиться к нынешнему правительству с призывом о помощи в таком деле, которое не сулит пи барыша, ни политических выгод. Неужели Юн У-ин нас до сих пор не раскусил? Впрочем, с 96-го или 97-го года его здесь не было. С тех пор мы превратились черт знает во что. Если б Кошуту теперь пришлось выступить со своим волнующим рассказом о мадьярских событиях, он не получил бы от конгресса и тридцати центов. Я сижу на нижней террасе, она же - главная палуба нашего прелестного кукольного домика. Дом стоит на самом краю озера Нижний Саранак, так что мне с террасы даже не виден берег, а только вода, вся и рябинках от дождя, - сейчас страшный ливень. Это чудесно - словно сидишь, уютно устроясь, на палубе корабля, а вокруг расстилается безбрежное море, но только еще куда приятнее, потому что море в дождь наводит уныние, а тут ощущаешь глубокий покой и довольство. С трех сторон нас обступает лесная чаща, никаких соседей у нас нет. Всюду дерзко скачут прелестные смуглые белочки. В пять часов они пьют чай (без приглашения) за столом в лесу, где Джин перепечатывает мои рукописи, и одна до того расхрабрилась, что уселась завтракать к Джин на колени, подняв торчком пушистый хвост. В семь часов они являются обедать (без приглашения). Все они носят одно и то же имя - Бленнерхаст, в честь друга Берра, но отзываются на него, только когда голодны. Мы живем здесь с 21 июня. На нашу долю выпало нисколько жарких дней, как уверяет мое семейство, - меня-то это не беспокоило. Вообще же погода для этих мест обычная и вам хорошо знакомая: прохладные дни и прохладные ночи. Каждую среду еженедельная газета сообщает нам, что вокруг стоит страшная жара, - ежедневные газеты в нашу мирную жизнь не допускаются. На прошлой неделе ту же новость привезли нам гости - единственные, кто у нас побывал, - доктор Рут и Джон Гоуэлс. Mы каждый день плещемся в озере; и вся компания, включая прислугу (но только не меня), много катается на лодках, иногда с лодочником, а иногда и самостоятельно: Джин и Клара неплохие гребцы. Если будем живы, надеюсь, мы и будущее лето проведем в этом домике. Мы сняли на год, начиная с 1 октября и с правом оставить ее за собою еще на год, усадьбу Эплтонов в Ривердейле, на 6epeгу Гудзона, в двадцати пяти минутах езды от Большого центрального вокзала. Эти год-два нам необходимо жить поближе к Нью-Йорку. Третьего августа я отправляюсь на две недели в плаванье на яхте длиною в двести двадцать пять футов и со скоростью в двадцать узлов; компанию мне составят хозяин яхты мистер Роджерс, Том Рид, доктор Райе, полковник Э. Дж. Пейн и еще двое или трое. Хотел поехать судья Хауленд, но его не пускают дела; хотел поехать профессор Слоун, но заболел. Хотите присоединиться к нам? Если можете поехать, черкните для меня открытку на имя Г. Г. Роджерса, Бродвей, 26. Перед отплытием я на день-другой приеду в Нью-Йорк - 31 июля или, скорее, 1 августа - и, вероятно, остановлюсь в отеле "Гровепор", на углу Десятой ул. и Пятой авеню. Все мы шлем вам, Хармони и детям кучу самых сердечных приветов. Марк.
72 ДЖ. Т. ГУДМЕНУ Ривердейл-на-Гудзоне, 13 июня 1002 г.
Дорогой Джо, я восхищен безмерно и преисполнен почтения! Вот уже двадцать четыре часа я пытаюсь успокоиться и хладнокровно оценить эту поразительную энергию, трудолюбие, упорство, отвагу, аналитический гений, проницательность, все это громовое и огнедышащее великолепие, каким изумила нас мирная, покрытая цветами и зеленью гора, в которой никто и не подозревал спящего вулкана, - пытаюсь успокоиться - и не могу. Вчера я прочитал половину вашей книги и не понял ни слова, но все приводило меня в восторг: ведь это просто чудо! Какая научная глубина, эрудиция, какой неимоверный труд в это вложен! А сколько скромности и достоинства, как величественна избранная вами область, бесконечно далекая от всего низменного, убогого и нечистого! И еще я в восторге от того, каким прекрасным, прозрачным, непревзойденным по чистоте и изяществу языком написана эта книга. Наука всегда величава и достойна поклонения, но нередко она предстает перед нами в грубой дерюге, вы же облекли ее в прекрасные одежды, подобающие ее величию. Вы думаете, что вам досталась "жалкая награда" за двадцать лет труда? Нет, нет! Вы жили в высоком царстве разума, а самая малая радость его недоступна для самой тугой мошны, какая найдется в христианском мире; днем и ночью вы были свободны и независимы от земного рабства и грубой корысти. Вы получали за свои труды плату большую, чем кто-либо другой в нашей стране. Вы жили ослепительной мечтой - и она сбылась, и ныне вы не могли бы обменяться судьбою даже с другим ученым: ведь он должен разделить свои трофеи с коллегами, мир же, открытый вами, принадлежит только вам одному и вашим останется. Все это просто великолепно, Джо! И нет на свете человека, который был бы за вас так рад и горд, как неизменно преданный вам Марк.
73 БРАНДЕРУ МЭТЬЮЗУ Нью-Йорк-Сити, 4 мая 1903 г.
Дорогой Брандер, Целый месяц я не вставал с постели, но зато я много читал, и мне пришло в голову попросить вас вот о чем: сядьте-ка за письменный стол, когда у вас найдется месяцев восемь-девять свободных, и набросайте для меня ответы на кое-какие вопросы из области литературы, дабы расширить мой кругозор. Ваше время не будет потрачено напрасно, ведь потом на досуге, пользуясь уже сделанным, вы можете составить курс лекций для ваших студентов и этим окажете им большую услугу. 1) Есть ли в романах сэра Вальтера Скотта страницы, написанные хорошим английским языком не путаным и не небрежным? 2) Есть ли у него страницы, написанные не слишком убогим, бесцветным, стертым языком, а приличной прозой? 3) Есть ли у него страницы, которые горели бы настоящим пламенем, а не тлели негреющим, обманчивым светом гнилушки? 4) Есть ли у него герои и героини, которые не были бы негодяями и негодяйками? 5) Есть ли в его романах персонажи, чьи слова и поступки не противоречили бы характерам, какими они обладают по уверениям автора? 6) Есть ли у него герои и героини, которыми читатель восхищался бы и при этом сам понимал бы, почему восхищается? 7) Есть ли в его романах комические персонажи, которые и вправду забавны, и юмористические места, не лишенные юмора? 8) Случается ли ему когда-нибудь увлечь читателя так, что тому не хотелось бы отложить книгу? 9) Есть ли у него страницы, где он перестает принимать неестествеппые позы, перестает восхищаться безмятежным разливом собственного водянистого красноречия, отказывается от вычур и притворства и на время, хотя бы ненадолго, становится сколько-нибудь искренним и серьезным? 10) Умел ли он писать по-английски? Может быть, он знал, как надо писать, но просто не хотел? 11) Писал ли он верное слово только тогда, когда не мог подыскать другого, или он так часто ошибался в выборе потому, что не умел отличить верное слово от неверного? 12) В состоянии ли вы читать его? И при этом сохранить к нему уважение? Разумеется, это было возможно в его время - в эпоху непомерной чувствительности, громких вздохов и пышных слов, - но, боже праведный, возможно ли это в наши дни? Брандер, я изнемогаю, я умираю медленной смертью, загубленный сэром Вальтером. Я прочел первый том "Роб Роя" и дошел до XIX главы "Гая Мэннеринга"- и уже не в силах приподнять голову от подушки, даже чтобы поесть. Ох, как все это ребячески незрело, неестественно, какая второсортная подделка! Всё какие-то фигуры из паноптикума, скелеты, призраки. Интересно? Да как могут быть интересны эти бескровные манекены, эти мыльные пузыри? А замысел- какое убожество! Не потому убожество, что не хватает изобретательности, чтобы задумать сложные и разнообразные положения, а потому, что нет уменья их обосновать. Сэр Вальтер обычно выдает себя, когда начинает развивать то или иное сюжетное положение: он хитрит, и мудрит, и накручивает; и если вы дотянете до тех пор, пока станет ясно, к чему он вел, вы все равно ему не поверите. Я не могу найти продолжение "Роб Роя" и больше не могу вынести "Мэннеринга"- уж и не знаю, что делать, но я еще поразмыслю и постараюсь не бросить сгоряча изучение столь великого автора. А он был действительно велик в свое время в глазах своих читателей, - так ведь и господь бог был велик во времена древних иудеев, но в наши-то дни чего ради возносить их на такую высоту? Да и стоят ли они столь высоко? По совести, так ли это? Не верю я, черт возьми! Как бы мне хотелось повидать вас и Ли Хаита. Искренне преданный вам С. Л. Клеменс.
71 БРАНДЕРУ МЭТЬЮЗУ Ривердейл, 8 мая 1003 г.
Дорогой Брандер, я все еще лежу, но время теперь идет не так медленно и скучно, потому что и налетел на Вальтера Скотта и разозлился. Я дочитал "Гая Мэннеринга" - это очень, очень любопытная книга, в которой сборище жалких теней лопочет что-то невнятное вокруг единственного существа из плоти и крови - Диммонта; книга, бестолково слепленная из самых последних отбросов романтического театрального реквизита... я дочитал ее, взялся за "Квентина Дорварда" и прочел его тоже. Это было все равно, что покинуть мертвецов и войти к живым; все равно, что оставить приготовительный класс Школы журналистики и вместо него прослушать курс лекций по английской литературе в Колумбийском университете. Хотел бы я знать, кто написал "Квентина Дорварда"? Всегда ваш Марк.
75 Т. Ф. ГЕЙТСУ Нью-Йорк, 30 мая 1903г. Дорогой мистер Гейтс, без сомнения, мне весьма лестно, что вы предлагаете дать обществу мое имя и намереваетесь устроить на Сент-Луисской ярмарке "День Марка Твена", но такая честь не подобает живущему, ее можно и должно оказывать только умершим. Я ценю чувства, побудившие вас предложить мне такую честь. Я ценю их очень высоко и весьма вам признателен, но такой почет меня пугает. Пока мы живы, нам всегда грозит опасность хотя бы и с самыми лучшими, благородными намерениями сделать какой-нибудь шаг, который может погубить паше доброе имя и отвратить от нас наших друзей. Надеюсь, что никакому обществу не будет присвоено мое имя, покуда я жив, ибо рано или поздно я могу сделать что-нибудь такое, что заставит членов общества пожалеть о том, что они оказали мне эту честь. Когда же я войду в царство мертвых, я буду следовать их обычаям и уже не провинюсь ни в чем таком, что могло бы задеть моих друзей; но до тех пор я остаюсь столь же сомнительной величиной, как и любой представитель рода людского. Искренне вам преданный С. Л. Клеменс.
76 Т. Ф. ГЕЙТСУ Нью-Йорк, 8 июня 1903 г.
Дорогой мистер Гейтс, н глубоко тронут желанием моих друзей из Ганнибала оказать мне столь большую честь, но все же вынужден ее отклонить. В Ганнибале, Колумбии, Сент-Луисе, на маленьких станциях по всему пути меня приветствовали так тепло и сердечно, что воспоминание об этом я сохраню до конца жизни как самый бесценный дар, ибо знаю, что любовь и уважение мне дарили от души, по доброй воле, искренне и непосредственно, без всякой подготовки. Но я и сам миссуриец и боюсь почестей, которые приходится готовить заблаговременно, и с моего ведома: ведь тогда, выходит, я буду сам себя чествовать. Ничто человеческое мне не чуждо, и я очень люблю почет, если он сам собою выпадает на мою долю, но остерегаюсь его, если он обдуман заранее и достигается при помощи агитации. Прошу вас и ваших коллег принять мою глубокую признательность за лестные для меня намерения и остаюсь искренно преданный нам С. Л. Клеменс.
72 ДЖ. X. ТВИЧЕЛУ Вилла ди Кварто, Флоренция, 7 января 1904 г.
Дорогой Джо, ...в одном отношении я тут очень преуспел. Уезжая из Нью-Йорка, я почти обещал написать в этом году для "Харперс мэгезин" 30 000 слов. Писать для журнала - работа нелегкая, на каждые три страницы приходятся две, которые кидаешь в огонь (потому что первые две попытки начать уж наверняка никуда по годятся), - и когда все-таки кончишь и написанное можно отдать в печать, получается не тридцать центов за слово, а только десять. |
