О. Генри | Собрание сочинений (том5)

    - Не смотрите, - сказал я. - Брак всегда является как бы лотереей. Я готов идти на риск, что ваше право еще действует.

    Консул отправился со мною в Хулиганский переулок. Иззи позвала свою мамашу, но старая леди была занята ощипыванием куры в кухне и просила извинить ее отсутствие. Иззи и я встали рядом, и консул совершил брачный обряд.

    В этот вечер миссис Боуэрс состряпала шикарный ужин из тушеной курицы, печеных бананов, фрикасе из красного перца и кофе. После этого я уселся в качалку у окна, а счастливая Иззи села на пол, перебирая струны гитары.

    Вдруг я подскочил с места. Я совершенно забыл О'Коннора. Я попросил Иззи собрать для него как можно больше еды.

    - Для этот большой, некрасивый мужчина? - спросила Иззи. - Но все равно - он твой друг.

    Я вытащил розу из большой вазы и отправился с корзинкой провизии в тюрьму. О'Коннор ел с жадностью голодного волка. Потом он вытер лицо шелухой банана и спросил: - Вы ничего не слышали о донне Изабелле?

    - Тс-с! - сказал я, просовывая розу между перекладинами решетки. - Это она вам посылает. Она просит не падать духом. С наступлением темноты двое замаскированных людей принесли эту розу к развалинам замка в апельсиновой роще. Как вам понравилась курятина, Барни?

    О'Коннор прижал розу к губам.

    - Это для меня дороже всей еды на свете, - сказал он. - Но ужин был замечательный. Где вы его раздобыли?

    - Я взял его в кредит в гастрономическом магазине, - сказал я. - А теперь почивайте. Все, что может быть сделано, я сделаю.

    Так шли дела в течение нескольких недель. Иззи была замечательной поварихой, и, будь у нее немного более уравновешенный характер и кури она немного лучший сорт сигар, может быть, дело повернулось бы иначе. Но я начал в это время скучать по настоящим американкам и по трамваям. Я не уезжал только потому, что считал долгом приличия остаться и присутствовать при расстреле О'Коннора.

    Однажды наш прежний переводчик завернул ко мне и, просидев около часа, заявил, что его послал судья с просьбой, чтобы я зашел к нему. Я отправился к нему в канцелярию, в лимонную рощу, на краю города, и здесь меня ожидал сюрприз. Я думал увидеть одного из обычных туземцев, с лицом цвета корицы, в широкополой шляпе. На самом деле я увидел злосчастного джентльмена в мягком кожаном кресле, читавшего английский роман. С помощью Иззи я заучил несколько испанских слов и приветствовал его на чистейшем андалузском диалекте:

    - Buenas dias, señor. Я…

    - Пожалуйста, садитесь, мистер Боуэрс, - ответил он мне на английском языке. - Я восемь лет провел в вашей стране, в университете. Позвольте мне приготовить вам крюшон. Как вам - с лимонной коркой или без?

    Мы проболтали с ним около получаса. А затем он мне сказал:

    - Я вызвал вас, мистер Боуэрс, чтобы сообщить вам, что вы можете забрать вашего друга, мистера О'Коннора. Конечно, мы для вида должны были его наказать по случаю его нападения на генерала Тумбало. Решено освободить его завтра вечером. Вас обоих доставят на борт торгового парохода "Путешественник", который стоит в гавани и отправляется в Нью-Йорк. Насчет вашего переезда все устроено.

    - Одну минутку, судья, - сказал я. - Эта революция…

    Судья откинулся в кресле и покатился со смеха.

    - Ведь все это было шуткой, - сказал он, немного успокоившись, - устроенной судейскими служащими и другими чиновниками. Весь город помирает от смеха. Служащие притворялись заговорщиками и вытянули из сеньора О'Коннора его деньги. Это очень забавно.

    - Очень, - сказал я. - Если позволите, я еще налью стаканчик крюшона.

    На следующий вечер с наступлением темноты несколько солдат привели О'Коннора на берег, где я его ожидал под кокосовой пальмой.

    - Тс! - шепнул я ему на ухо. - Донна Изабелла устроила наш побег. Ни слова!

    Нас доставили в лодке на маленький пароход, пахнущий кухонным чадом.

    Большая, блестящая, тропическая луна взошла, когда наш пароход отплыл. О'Коннор прислонился к перилам и молча взирал на удалявшуюся, как ее… Гваю.

    В руке у него была красная роза.

    - Она будет ждать, - промолвил он. - Такие глаза, как ее, не могут обманывать. Я ее снова увижу. Никакие предатели не смогут удержать О'Коннора.

    - Вы говорите так, как будто ожидается продолжение романа. Но будьте добры, во второй части пропустите светловолосого друга, который украдкой приносит герою в темницу съестные припасы.

    И, таким образом, вспоминая пережитое, мы добрались до Нью-Йорка.

    Когда Билли Боуэрс кончил свой рассказ, наступило молчание, прерываемое только уличным шумом.

    - Вернулся О'Коннор в ту страну? - спросил я.

    - Заветное его желание исполнилось, - ответил Билли. - Хочешь со мной немного пройтись? Я тебе покажу.

    Он повел меня через два квартала, затем вниз по ступенькам, и мы очутились на центральной станции подземной железной дороги. Сотни людей стояли на платформе.

    Городской экспресс примчался и остановился. Он был переполнен. Еще большая толпа бросилась к нему.

    В самую гущу свалки бросился широкоплечий, великолепный атлет. Обеими руками он схватывал мужчин и женщин и швырял их, как лилипутов, в открытые двери поезда.

    Иногда пассажир с чувством оскорбленного самолюбия оборачивался к нему, желая сделать ему выговор. Но вид синего мундира на гигантской фигуре, свирепый блеск его глаз и сильное нажатие его рук невольно смыкали уста.

    Когда поезд наполнился пассажирами, атлет выказал свою особенную способность в качестве правителя людей. Коленами, локтями, плечами, ногами он подталкивал, поднимал, протискивал излишек пассажиров в вагоны. А затем экспресс умчался, и шум колес заглушался визгами, стонами, мольбами, проклятиями несчастных пассажиров.

    - Это он. Не правда ли, он изумителен? - с восторгом сказал Билли. - Тропическая страна была не для него. Я желал бы, чтобы наш знаменитый драматург Ричмонд Дэвис увидел бы его. О'Коннор должен быть увековечен.

    Я увидел свет в комнате Джеффа Питерса, над аптекарским магазином. Я не знал, что Джефф в городе, и поспешил к нему. Это был человек на все руки, имевший сотни занятий и при желании умевший рассказать историю о каждом из них.

    Я застал Джеффа за упаковкой чемодана для поездки во Флориду, куда он собирался, чтобы взглянуть на апельсиновую рощу, которую он месяц тому назад обменял на рудоносный участок на Юконе. Он ногой придвинул мне стул со своей всегдашней насмешливой улыбкой на продувном лице. Прошло восемь месяцев с тех пор, как мы виделись последний раз, но он поздоровался со мной так, как будто мы расстались только вчера. Для Джеффа время не играет никакой роли.

    Некоторое время разговор вертелся вокруг неинтересных предметов и наконец перешел на вопрос о положении на Филиппинских островах.

    - Гораздо лучше было бы для всех этих тропических народов, - сказал Джефф, - если бы им дали автономию. Тропический человек знает, что ему нужно. Ему нужно только годовой билет на петушиные бои и патентованную лестницу для влезания на хлебные деревья. А англосаксы хотят заставить его правильно спрягать английские глаголы и носить подтяжки. Поверьте, он был бы счастливее, если бы ему дали жить, как он хочет.

    Я был возмущен.

    - Образование, брат, - сказал я, - лозунг нашего века. Со временем мы их поднимем до уровня нашей цивилизации. Смотрите, как образование изменило индейцев.

    - Ого! - запел Джефф, зажигая трубку (что было хорошим признаком). - Действительно, индейцы! Никак не могу смотреть на краснокожих как на носителей культуры. Как ни старайтесь, но вы не сможете сделать из них англо-саксонцев. Я вам не рассказывал, как мой друг Джон Том Литтл-Бэр^[2] вкусил плодов просвещения и культуры, а потом в один миг откатился к тому веку, когда Колумб был мальчуганом? Я не рассказывал?

    Джон Том Литтл-Бэр был образованным индейцем и моим давнишним приятелем. Он окончил один из высших футбольных колледжей, которые с таким успехом научили индейцев использовать футбольный мяч, вместо того чтобы сжигать жертвы у столба.

    Джон Том и я подружились и решили изготовлять лекарства. Это было законное благородное мошенничество, и мы могли работать потихоньку, так, чтобы не раздражать полиции. У нас было около пятисот долларов, и мы решили их приумножить, как это делают все почтенные капиталисты.

    Мы придумали план, который должен был принести столько же выгоды, как лотерея, и был так же честен, как рекламы акционерных обществ по золотым приискам. И через месяц мы уже мчались в Канзас в красном фургоне, запряженном парой резвых лошадей. Джон Том превратился в предводителя Уши-Хип-До, известного индейского лекаря и начальника семи племен. Ваш покорный слуга, мистер Питерс, был управляющим делами и компаньоном. Нам нужен был третий человек, и мы нашли безработного - Конингэма Бинкли. Этот человек имел слабость к шекспировским ролям и мечтал об ангажементе в нью-йоркском театре на двести представлений. Но ему пришлось сознаться, что шекспировскими ролями он не мог прокормиться, и потому он решил удовольствоваться двухсотмильной поездкой в нашем фургоне. Кроме роли Ричарда III, он знал двадцать семь песенок, умел бренчать на банджо и был согласен готовить нам пищу и смотреть за лошадьми.

    Мы придумали много способов для выуживания денег. У нас было волшебное мыло, удаляющее с платьев жирные пятна вместе с кусками материи. Затем у нас было Сум-вата, великое индейское лечебное средство, приготовляемое из травы прерий. Название этой травы Великий Дух открыл во сне своим излюбленным лекарям, Мак-Гарриту и Зильберштейну, чикагским провизорам. Был еще способ выманивания денег у канзасцев, страдающих из-за отсутствия универсальных магазинов. За пятьдесят центов мистер Питерс вручал дамам изящный пакет, завернутый в настоящий японский полушелковый платок. В нем находились шелковые подвязки, сонник, дюжина французских булавок, зубная пломба - все это за пятьдесят центов.

    Дела шли великолепно. Мы переезжали с места на место и мирно опустошали благодатный штат Канзас. Джон Том Литтл-Бэр, в полном костюме итальянского предводителя, собирал вокруг себя целые толпы народа. Во время своего пребывания в высшем футбольном колледже он приобрел достаточные познания по риторике и логике, и когда он, стоя в красном фургоне, красноречиво объяснял фермерам страшные болезни и целебные свойства индейского лекарства, то его помощник, Джефф Питерс, не мог достаточно скоро удовлетворить всех жаждущих иметь это снадобье. Однажды вечером мы расположились лагерем у небольшого городка к западу от Салины. Мы всегда разбивали лагерь около ручья, и на это у нас были свои причины. Иногда мы неожиданно быстро распродавали наше лекарство, и тогда предводителю Уши-Хип-До являлся во сне Великий Дух Маниту и приказывал ему наполнить несколько бутылок Сум-вата из первого попавшегося ручья.

    Было около десяти часов, и мы только что вернулись после уличного представления. Мы, как всегда, разбили палатку, и я при свете фонаря подсчитывал нашу дневную выручку. Джон Том еще не снял своего индейского наряда и сидел у костра, поджаривая на сковороде бифштексы, в то время как Бинкли кончал драматическую сцену с лошадьми.

    Вдруг из-за темных кустов послышался треск, как от петарды, и Джон Том ворча вытащил маленькую пулю, застрявшую в металлических украшениях на его груди. Джон Том прыгнул по направлению выстрела и вернулся, таща за шиворот мальчугана девяти или десяти лет, в бархатном костюмчике, с небольшим никелевым игрушечным ружьем в руке.

    - Эй ты, малыш, - сказал Джон Том, - что ты выдумал стрелять из твоей гаубицы? Ты мог бы попасть кому-нибудь в глаз. Выйди-ка сюда, Джефф, и присмотри за бифштексами. Не дай им подгореть, пока я учиню допрос этому чертенку.

    - Трусливый краснокожий, - сказал мальчуган, как бы цитируя одного из своих любимых авторов. - Посмей сжечь меня на костре, и белолицые сметут тебя с лица земли. А теперь пусти меня, или я скажу маме.

    Джон Том поставил мальчугана на складной стул и уселся рядом с ним.

    - Теперь скажи великому предводителю, - сказал он, - почему ты стрелял в него. Разве ты не знал, что ружье заряжено?

    - Ты индеец? - спросил мальчуган, поглядывая на наряд Джона Тома.

    - Да, индеец, - сказал Джон Том.

    - Так вот поэтому я и стрелял, - ответил мальчик, размахивая ногой.

    Я так залюбовался смелостью малыша, что мои бифштексы чуть не подгорели.

    - Охо! - сказал Джон Том. - Я понимаю. Ты поклялся очистить весь материк от диких краснокожих. Ведь так, малыш?

    Мальчуган кивнул головой.

    - А теперь скажи, где твой вигвам, - продолжал Джон Том. - Где ты живешь? Твоя мама будет беспокоиться, что ты не вернулся. Скажи мне, и я провожу тебя домой.

    Мальчуган усмехнулся.

    - Ты не сможешь, - сказал он. - Я живу за тысячи, тысячи миль отсюда. - Он рукой обвел горизонт. - Я приехал на поезде, - сказал он, - совсем один. Я вышел здесь, потому что кондуктор сказал, что мой билет больше не действителен. - Внезапно он взглянул на Джона Тома с подозрением. - Держу пари, что вы не индеец, - сказал он. - Вы не говорите, как индейцы. На вид вы будто индеец, но индейцы умеют только говорить "много хорошо" и "белолицый умереть". Держу пари, что вы один из поддельных индейцев, которые продают лекарства на улицах. Я видел одного в Квинси.

    - Это к делу не относится, - сказал Джон Том, - настоящий ли я индеец или сошел с этикетки сигарного ящика. Весь вопрос в том, что нам с тобой делать. Ты удрал из дома, начитавшись разных книг. И оскандалился тем, что стрелял в мирного индейца. Что скажешь на это?

    Мальчуган на минуту задумался.

    - Я вижу, что я ошибся, - сказал он. - Я должен был бы идти дальше на запад. Говорят, в ущельях еще встречаются дикие индейцы.

    Маленький плутишка протянул руку Джону Тому.

    - Пожалуйста, простите меня, сэр, - сказал он, - что я в вас стрелял. Надеюсь, я вас не ранил. Но вы должны быть осторожнее. Когда скаут видит индейца в белом наряде, его ружье не может бездействовать.

    Литтл-Бэр громко захохотал, подбросил мальчугана высоко в воздух и посадил его себе на плечо, а маленький беглец с радостью стал перебирать пальцами орлиные перья на голове Джона Тома. По всему было видно, что с этой минуты Литтл-Бэр и мальчуган сделались закадычными друзьями. Мальчуган забыл свою вражду к индейцам, выкурил трубку мира с дикарем, и по его глазам было видно, что он мечтал о томагавке и о паре мокасин для себя.

    Мы поужинали в палатке. Малыш смотрел на меня и на Бинкли, как на простых смертных, служивших только фоном для лагерной сцены. Во время ужина Литтл-Бэр спросил, как его зовут.

    - Рой, - ответил мальчуган.

    Но когда Джон Том начал спрашивать его фамилию и адрес, мальчик покачал головой.

    - Я лучше не скажу, - сказал он. - Вы меня отправите обратно. Я хочу остаться с вами. Мне очень нравится жить в лагере. Дома я устраивал с мальчиками лагерь на нашем заднем дворе. Мальчики называли меня Рой Красный Волк Так меня и зовите. Дайте мне, пожалуйста, еще кусок бифштекса.

    Нам пришлось оставить мальчугана у себя. Мы знали, что где-то из-за него волнуются, что мама, дядя, тетка и начальник полиции горячо ищут его следы, но он упорно отказывался сообщить что-нибудь о себе.

    Мальчуган стал главной приманкой нашего предприятия, и мы втайне надеялись, что родственники не найдутся. Во время торговли он находился в фургоне и передавал бутылки мистеру Питерсу с гордым и довольным видом. Однажды Джон Том спросил его об отце.

    - У меня нет отца, - сказал он. - Он удрал и бросил нас. Мама очень много плакала.

    Джон Том был за то, чтобы одеть мальчика как маленького предводителя и разукрасить его бусами и ракушками, но я запротестовал.

    - Кто-то потерял этого мальчугана и ищет его. Я попробую какой-нибудь хитрый военный маневр. Может быть, мне и удастся узнать его адрес.

    В этот вечер я подошел к костру, где сидел Рой, и презрительно на него посмотрел.

    - Сникенвитцель! - сказал я таким тоном, как будто меня тошнило от этого слова. - Сникенвитцель! Тьфу! Если бы меня звали Сникенвитцель!

    - Что с вами, Джефф? - спросил изумленный мальчуган, вытаращив на меня глаза.

    - Сникенвитцель! - повторил я и сплюнул. - Я видел сегодня человека из твоего города, и он мне сказал, какая у тебя фамилия. Я не удивляюсь, что тебе стыдно было ее назвать. Сникенвитцель! Фу!

    - Да что с вами! - воскликнул с негодованием мальчик. - Меня совсем так не зовут. Моя фамилия Коньерс. Что с вами?

    - И это еще не все, - продолжал я быстро, не давая ему, опомниться. - Мы думали, что ты из приличной, хорошей семьи. Вот, например, мистер Литтл-Бэр - он предводитель ирокезов и имеет право носить по праздникам девять хвостов выдр. Профессор Бинкли - он играет Шекспира и на банджо. А я сам? У меня сотни долларов в черной жестянке в фургоне. И такие люди, как мы, не могут принимать к себе в общество бог знает кого. Этот человек мне рассказал, что твоя семья живет в маленьком переулке, где даже нет тротуаров, и что козы едят с вами за одним столом.

    Мальчик чуть не заплакал.

    - Враки, все враки! - закричал он. - Он не знает, что говорит. Мы живем на Поплар-авеню. Я не дружу с козами. Да что с вами?

    - Поплар-авеню! - иронически произнес я. - Поплар-авеню! Нечего сказать, хорошая улица! В ней только несколько домов. Что ты мне толкуешь о Поплар-авеню!

    - Она тянется на несколько миль, - сквозь слезы проговорил мальчик. - Наш дом - восемьсот шестьдесят второй, а за ним еще много домов. Я не понимаю, что с вами, Джефф? Ах, вы мне надоели!