Рекс Стаут- Пожалуйста, избавьте от греха.

    - Вчера вы сказали доку Волмеру, что читать вас заставляет любопытство к тому, что еще выдумали наши собратья по разуму. Ну и?

    Вулф поморщился.

    - Сколько раз нужно говорить тебе, что слово "док" - отвратительный вульгаризм.

    - Я все время забываю.

    - Пф! Ты никогда ничего не забываешь. Ты это делаешь назло мне. Что касается Кеннета Мира, то в "Тайме" его фотографии не помещали. А как насчет "Газетт"?

    - Нет. Имя несколько раз упоминалось, но фотографии не было. Как, впрочем, и сообщения о том, что у него руки в крови. Хотя нагляделся он на нее предостаточно. Но, коль скоро речь идет об услуге для друга, я могу сделать пару звонков и…

    - Нет. Позвони доктору Волмеру.

    - Но, может быть, мне следует…

    - Нет.

    Я развернулся на стуле и придвинул к себе телефонный аппарат. Из трех известных нам номеров в данную минуту дока, скорее всего, следовало искать по тому, что не числился в справочниках и был установлен на третьем этаже его особняка. Трубку снял сам Волмер. Вулф взял свою трубку, а я слушал.

    - Добрый вечер, доктор. Этот человек приходил, опоздав на полчаса, и только что ушел. Он отказался предоставить нам какие бы то ни было сведения, даже свое имя, и нам пришлось прибегнуть к хитрости, воспользовавшись скрытой камерой. Припертый к стенке, он был вынужден показать нам свое удостоверение на право вождения моторизованного средства, после чего отбыл, не сказав ни единого слова. Его имя недавно упоминалось в прессе в связи с убийством, но только в качестве одного из свидетелей; никаких намеков на то, что он находится в числе подозреваемых, не было. Назвать вам его имя - для доктора Остроу?

    - Ну… - Секунд на десять трубка замолчала. - Вы узнали его… прибегнув к хитрости?

    - Да. Как я и сказал.

    - Тогда, мне кажется, что не… - Снова воцарилось молчание, правда, не столь продолжительное. - Я сомневаюсь, что Ирвин захочет узнать это. Он никогда не прибегает к подобным методам. Могу я спросить его, а потом перезвонить вам?

    - Разумеется.

    - Вы не намерены… Вас не интересует это убийство? В профессиональном смысле?

    - Только как наблюдателя. Я к нему не причастен и вмешиваться не собираюсь.

    Волмер поблагодарил Вулфа за услугу, без особого, впрочем, пыла, и они распрощались. Вулф кинул взгляд на стенные часы - было пять минут одиннадцатого - и потянулся к очередной книге, "Командование принимает Грант" Брюса Каттона. Я вышел из кабинета и поднялся по ступенькам в свою комнату, чтобы успеть на телетрансляцию последних иннингов бейсбольного матча со стадиона "Шеа".

    Обычно мы храним "Таймс" и "Газетт" в течение трех недель после выхода, порой дольше, и даже, будь наш банковский счет на рекордно высоком уровне, я бы все равно порылся в отчетах про убийство Оделла из одного лишь любопытства - ведь мы теперь лично познакомились с одним из действующих лиц. Однако нам срочно требовалась работа. За последние пять месяцев с начала 1969 года мы расследовали всего шесть дел, причем лишь в одном случае гонорар составил число с пятью нулями - нам удалось вытащить одного бедолагу из совершенно жуткой передряги, в которую тот угодил исключительно по собственной глупости. Словом, банковский счет отощал, как медведь после спячки, и, чтобы справиться с расходами на содержание нашего старого особняка, включая еженедельную выплату жалованья Теодору, Фрицу и мне, Вулфу пришлось бы к середине июля расстаться с кое-какими ценными бумагами, что было крайне нежелательно. Вот почему, когда я спустился в цоколь, где хранились старые газеты, движило мною не одно лишь праздное любопытство.

    Убийство случилось две недели назад, но все подробности были с достаточной ясностью освещены уже в самых первых газетных сообщениях и с тех пор существенно не менялись. Во вторник 20 мая, в три часа семнадцать минут дня, некий Питер Д. Оделл вошел в комнату на шестом этаже здания КВС на Западной Пятьдесят четвертой улице, выдвинул нижний ящик письменного стола и мгновенно погиб. Бомба, которая разнесла его в клочья, была настолько мощной, что не только подбросила металлический стол в потолок, но и разрушила две стены. Компания КВС - "Континентальные вещательные сети" - занимала целое здание, а Питер Д. Оделл занимал в ней пост вице-президента и отвечал за развитие. Комната и стол были не его; комнату занимал другой вице-президент, Эймори Браунинг, отвечавший за планирование.

    Вот в двух словах, что случилось, но в дополнение к главному вопросу - кто подложил бомбу? - оставалось еще много неясностей. В том, что один вице-президент зашел в комнату другого, ничего необычного не было, но вот зачем понадобилось Оделлу выдвигать этот ящик? Тот самый ящик. Многие в КВС знали - вот почему это и просочилось в "Таймс" и "Газетт", - что ящик не открывал никто, кроме самого Браунинга, который хранил в нем бутылку (или бутылки) бурбона "Тен майл-крик" двенадцатилетней выдержки. И Оделл наверняка знал об этом.

    Никто не признался, что видел, как Оделл заходил в комнату Браунинга. Хелен Лугос, секретарша Браунинга, которая сидела в примыкающей комнате, находилась в это время в архиве, располагавшемся в конце коридора. Кеннет Мир, один из заместителей Браунинга, проводил совещание на первом этаже. Сам Браунинг был в это время у Кэсса Р. Эбботта, президента КВС, в его личном кабинете, занимавшем весь угол шестого этажа. Если кто и знал, зачем пожаловал Оделл к Браунингу, то признаваться не пожелал. Вот почему ответ на вопрос "Кто подложил бомбу?" частично зависел от ответа на другой вопрос: "Кто должен был выдвинуть этот ящик?".

    Перечитав отчеты в пятнадцати экземплярах "Таймс" и в пятнадцати выпусках "Газетт", я уразумел только одно: я знал все подробности убийства назубок. И все. Ни намека, ни малейшей зацепки, чтобы начать расследование, у меня не было. Когда я покончил с газетами, стрелки часов показывали начало двенадцатого, следовательно, Вулф уже спустился из оранжереи. Я поднялся по лестнице в свою комнату и позвонил в "Газетт". Поскольку газета дневная, телефон Лона Коэна обычно бывает занят с десяти утра до двадцати минут пятого, но мне все же удалось прорваться. Я сказал, что мне хватит тридцати секунд, но Лон заявил, что с меня достаточно и пяти.

    - Тогда, - мстительно произнес я, - я не расскажу тебе про бычков, которые паслись на заливном лугу и отбивные из которых припас для нас Феликс. Ты можешь встретиться со мной в "Рустермане" в четверть седьмого?

    - Могу, если нужно. А что захватить с собой?

    - Только язык. Свой собственный. Ну и, конечно, пару фунтов салата, на потом.

    Под "потом" я подразумевал еженедельную игру в покер, которой мы самозабвенно отдавались по четвергам с восьми вечера в квартире Сола Пензера. Лон прошелся по поводу салата, и мы распрощались. Я тут же позвонил по другому, не менее привычному номеру, подозвал Феликса и сказал, что на сей раз просьба посадить нас наверху, в уединенном кабинетике, исходит лично от меня, а не от Вулфа и что я очень рассчитываю на отборные бифштексы. Феликс спросил, какими цветами украсить стол, но я ответил, что бифштексы, как ни странно, предназначаются не для женщины, а для мужчины, из которого я надеюсь выцарапать ценные сведения, поэтому стол лучше украсить самым обыкновенным, растущим на каждом шагу четырехлистным клевером - на счастье.

    Предупреждать Вулфа, чтобы к ужину меня не ждали, мне не требовалось, поскольку по четвергам я всегда провожу вечер у Сола. Вулф садится ужинать в семь пятнадцать, а покер начинается в восемь.

    Когда мы покончили с утренней почтой, я вскользь обронил, что выйду из дома без четверти шесть, до того, как Вулф спустится из оранжереи. Кеннета Мира я упоминать не стал, молчал про него и Вулф, но в середине дня позвонил Волмер и сказал, что доктор Остроу не выразил желания узнать настоящее имя Рональда Сивера. Наврал, конечно. Доктор Остроу наверняка возжелал бы знать, как зовут Сивера, но только не после того, как Волмер наябедничал о том, что Вулф прибег к мошенничеству.

    Маленькая комнатка наверху в "Рустермане" хранила для меня множество приятных воспоминаний о тех днях, когда еще был жив Марко Вукчич, благодаря которому ресторан снискал славу лучшего во всем Нью-Йорке. Сам Ниро Вулф высоко ценил кухню "Рустермана", в который частенько захаживал посидеть со своим старым другом. Кухня и сейчас оставалась отменной, как заметил Лон Коэн, проглотив третью ложку десерта; не поскупился он на похвалу и позднее, когда запустил зубы в сочнейший бифштекс, запив его изрядным глотком фирменного кларета.

    Примерно после четвертого глотка Лон сказал:

    - Я чувствовал бы себя куда лучше - или хуже, кто знает, - если бы знал цену. Ясное дело - тебе что-то понадобилось. Или Ниро Вулфу. Что?

    Я проглотил кусочек мяса.

    - Не Ниро Вулфу. Мне. Он даже об этом не подозревает, и я не хочу, чтобы он узнал. Мне нужны кое-какие сведения. Сегодня утром я потратил два часа, читая подряд все, что напечатали две великие газеты про убийство Питера Д. Оделла, но я все еще не удовлетворен. Вот я и подумал, что не мешало бы поточить с тобой лясы.

    Лон прищурился.

    - Без дураков? Вулф и в самом деле не знает, что ты меня угощаешь?

    - Клянусь прабабушкой-индианкой.

    Лон посмотрел примерно на фут выше моей головы, как он поступает всякий раз, когда решает - вскрыть карты или поднять ставку, - подумал, пока я намазал маслом булочку, потом посмотрел мне в глаза.

    - Что ж, - произнес он. - Пожалуй, тебе стоит поместить в "Газетт" объявление. Разумеется, под кодовым номером, если Вулф и впрямь не должен знать о твоих подвигах.

    При первом взгляде на Лона, на его мелковатое лицо с черными прилизанными волосами, никто бы не догадался, что он дьявольски хитер. Те же, кто с ним знакомы, отлично это знают, включая самого издателя "Газетт" - потому-то, наверное, кабинет Лона и располагается всего через две двери по коридору от кабинета издателя.

    Я покачал головой.

    - Люди, которые меня интересуют, не читают объявления в "Газетт". Откровенно говоря, я немного засиделся без дела и хотел бы поразмяться. Уверен, что полиция раскопала массу фактов, которые не предназначаются для печати. В этой комнатке записывающих устройств нет, я тоже пришел без микрофонов. Есть ли у Кремера или окружного прокурора сведения, которые они приберегают?

    - Нет. - Лон подцепил на вилку несколько горошин. - Почти наверняка нет. И главное - они не знают, кому предназначалась бомба. - Он опустил горошины туда, куда хотел. - Возможно, это знает только тот парень, который ее подложил. Логично предположить, что она предназначалась для Браунинга, но взорвался-то Оделл. Факты - упрямая вещь. Может быть, Браунинг оставил ее для Оделла? Мотив у него был.

    - Весомый?

    - Вполне. Ты, конечно, знаешь, что Эбботт тридцать первого августа уходит на пенсию, и совет директоров должен был в тот самый день собраться в пять часов и решить, кто его заменит. Обсуждаться должны были две кандидатуры - Браунинга и Оделла. Оделл, безусловно, не подкладывал бомбу Браунингу, а вот не мог ли Браунинг сделать это сам, а потом попросить Оделла залезть - в ящик?

    Я отпил глоток кларета.

    - Разумеется, дело освещают - или освещали - твои лучшие люди. Что они думают?

    - Они больше не думают. Только строят догадки. Лэндри предположил, что бомбу туда засунула миссис Браунинг, зная, что Хелен Лугос, секретарша ее мужа, имеет обыкновение проверять запасы бурбона по утрам:

    - Это правда? Я имею в виду, что она по утрам лазила в этот ящик?

    - Не знаю и сомневаюсь, что Кремер знает. С репортерами Хелен не разговаривает, да и с полицейскими, насколько мне известно, тоже не слишком разговорчива. У меня нет причин утверждать, что Хелен и Браунинг были любовниками, хотя Лэндри убежден в этом. Спроси инспектора Кремера - возможно, он знает. Другую гипотезу высказал Гахаган - он считает, что Оделл пытался подложить бомбу Браунингу и сам подорвался. Он потратил неделю, пытаясь выяснить, где мог Оделл раздобыть бомбу. Перлман предположил, что виновник взрыва - Эбботт; старик хотел, чтобы президентом стал Оделл, а остальные были за Браунинга. Перлман также высказал три предположения, зачем понадобилось Оделлу залезать в этот ящик, но они не выдерживают критики. Дамиано склонен винить в случившемся Хелен Лугос, которая хотела поквитаться с Браунингом, но он, как и Перлман, не в состоянии объяснить, при чем тут Оделл.

    - А в чем причина нелюбви Хелен к Браунингу?

    - Секс.

    - Это не ответ.

    - Еще какой ответ. Когда секс влезает в окно, логика уползает через дверь, поджав хвост. Когда люди вступают в сексуальные отношения, любой из них способен совершить самый сумасбродный поступок, который никто потом не в состоянии объяснить. Гипотеза Дамиано основана на показаниях некоего Мира, Кеннета Мира, заместителя Браунинга по кадрам. Дамиано взял у него интервью на следующий день после взрыва - они, оказывается, мальчиками пели в одном церковном хоре, - и, по словам Мира, расследование должно сосредоточиться на Хелен Лугос. Дамиано, разумеется, накинулся на него, как стервятник, но Мир спрятался в ракушку. А Хелен, как я говорил, отвечать на вопросы отказывается.

    - А Дамиано сказал о разговоре с Миром инспектору Кремеру?

    - Нет, конечно. Он и нам-то всего пару дней назад рассказал. Надеялся сам стать героем.

    - А самого Мира никто не подозревает?

    - В "Газетт" - никто. Разумеется, мы его обсуждали, как и всех остальных, но мотива нащупать не удалось. Причин желать смерти Браунинга у него, безусловно, не было; избрали бы Браунинга президентом, и Мир тут же взлетел бы на самый верх. Да и мог ли он убедить Оделла залезть в злополучный ящик? Нет, таким гипотезам грош цена. Если бомба и впрямь предназначалась для Браунинга, подложить ее мог кто угодно из более чем дюжины сотрудников. И не только сотрудников. Взять, например, Маделин Оделл, теперь вдову Оделла. С тех самых пор, как она вышла за него замуж, двадцать лет назад, она мечтала, что ее муж станет президентом КВС, а тут обстоятельства начали явно складываться в пользу Браунинга. Или Теодор Фолк, уолл-стритовский Фолк, закадычный друг Оделлов и член Совета директоров КВС. Разумеется, сам бы он не стал это делать, но миллионерам вовсе ни к чему пачкать собственные руки. Или Сильвия Веннер. Знаешь ее?

    - Я кивнул. "Большой город".

    - Совершенно верно. Она вела эту программу два года, а Браунинг ее вышвырнул. Теперь она перебивается случайными заработками и ненавидит Браунинга лютой ненавистью. Я мог бы и еще назвать. Разумеется, нашлись бы также желающие отправить на тот свет и Оделла, но тут возникает проблема, что бомба-то, как ни верти, оказалась в ящике Браунинга.

    Я проглотил последний кусочек бифштекса и нажал кнопку, чтобы вызвать Пьера.

    - Ты сказал, что вдова Оделла вот уже двадцать лет мечтала о том, чтобы он стал президентом. А она пыталась хоть как-нибудь способствовать этому?

    - Еще как. Она унаследовала приличный пакет акций от своего отца, Карла Хартига, вместе с нефтяными скважинами и уймой других мелочей и в последние десять лет заседала в совете директоров КВС. Думаю, что она охотно рассталась бы с половиной своих семидесяти или восьмидесяти миллионов долларов, чтобы избавиться от Браунинга, но, зная, что в его ящике лежит бомба, она пошла бы на все, чтобы ее муж в тот день и близко не подошел к комнате Браунинга. Вот почему ее я даже не рассматриваю в числе возможных кандидатур, да и другие тоже, насколько мне известно.

    - У нее и впрямь есть семьдесят или восемьдесят миллионов?

    - Как минимум. Дамочка набита деньгами.

    - Ха! Какой соус тебе подать к суфле? Бренди-миндаль или ром-мокко?

    - Ром-мокко звучит заманчивее.

    Пьер собирал опустевшие тарелки. Я дождался, пока он удалится, и лишь затем возобновил беседу с Лоном. Мало ли, вдруг Эбботт, Браунинг или Маделин Оделл входят в число его любимых клиентов.

    Без четверти восемь, выйдя из "Рустермана", мы решили, что, чем ловить такси и преодолевать на нем расстояние в одиннадцать кварталов, лучше прогуляться до дома Сола Пензера пешком. К тому времени я выудил из Лона еще добрую сотню фактов и предположений, но перечислять их для вас было бы только пустой тратой чернил и бумаги, поскольку пока к осуществлению своего замысла я не продвинулся ни на шаг. Что касается вечернего покера, распространяться я также не стану; скажу только, что занятый обдумыванием предстоящей операции мозг - не лучший помощник в карточной игре. Словом, я спустил шестьдесят восемь зеленых.

    Прежде всего меня заботило, как к ней подобраться, а уж во вторую очередь - что ей сказать, если подберусь. "К ней" - это, как вы догадались, относилось к Маделин Оделл, нашей безутешной вдовушке. К бомбе она почти наверняка отношения не имела, у нее было больше всех оснований желать, чтобы преступника поймали и наказали, и она была самой богатой. Вот из-за каких мыслей я и сделал три серьезных и несколько мелких ошибок, стоивших мне столь крупного проигрыша в покер. Впрочем, они не помешали мне поспать полагающиеся мне восемь часов - ничто мне не может помешать - и не повлияли на аппетит за завтраком; правда, читая "Таймс", я пропустил несколько разделов, которые обычно просматриваю, да и с Фрицем был несколько рассеян. Зато, придя в кабинет, я забыл поменять воду в вазочке на столе Вулфа.

    Когда подоспел обед, я все еще не принял окончательного решения. Конечно, в моем мозгу роились тысячи уловок, воспользовавшись любой из которых, я бы проникнул к вдове; но что потом? После обеда я отправился прогуляться, придумав в оправдание несколько мелких дел. Вернулся я только в начале пятого, когда Вулф был в оранжерее, и заполучил кабинет в свое распоряжение. Придвинув пишущую машинку, я вставил лист бумаги и отпечатал:

    "Уважаемая миссис Оделл!