Эрих Мария Ремарк - Три товарища.

    - Только для этого, Отто. Совершенно определенно. Иначе я не стал бы тебе говорить.

    Он кивнул.

    - Ведь нас теперь только двое, - произнес он медленно.

    - Да.

    - Ладно, Робби.

    Мы пошли в ресторан, и по пути я зашел за Пат. Мы быстро поели, потому что небо всё больше и больше заволакивало тучами. Кестер вывел "Карла" из гаража к главному подъезду.

    - Будь здоров, Робби, - сказал он.

    - И ты будь здоров, Отто.

    - До свидания, Пат! - Он протянул ей руку и поглядел на нее. - Весной я приеду за вами.

    - Прощайте, Кестер. - Пат крепко держала его руку. - Я очень рада, что повидала вас. Передайте мой привет Готтфриду Ленцу.

    - Да, - сказал Кестер.

    Она всё еще держала его руку. Ее губы дрожали. И вдруг она прильнула к нему и поцеловала.

    - Прощайте! - шепнула она сдавленным голосом.

    По лицу Кестера словно пробежало ярко-красное пламя. Он хотел еще что-то сказать, но повернулся, сел в машину, стартовал рывком и помчался вниз по спиральной дороге, не оборачиваясь. Мы смотрели ему вслед. Машина грохотала вдоль шоссе, взбираясь на подъемы и, как одинокий светлячок, неся перед собой тусклое пятно света от фар, скользящее по серому снегу. На ближайшей высотке она остановилась, и Кестер помахал нам. Его силуэт темнел на свету. Потом он исчез, и мы еще долго слышали постепенно затихавшее жужжание машины.

    Пат стояла, вся подавшись вперед, и прислушивалась, пока еще можно было что-нибудь слышать. Потом она повернулась ко мне:

    - Итак, отбыл последний корабль, Робби. - Предпоследний, - возразил я. - Последний - это я. Знаешь, что я собираюсь делать? Хочу выбрать себе другое место для стоянки на якоре. Комната во флигеле мне больше не нравится. Не вижу причин, почему бы нам не поселиться вместе. Я попытаюсь раздобыть комнату поближе к тебе.

    Она улыбнулась:

    - Исключено. Это тебе не удастся. Что ты собираешься предпринять?

    - А ты будешь довольна, если я всё-таки это устрою?

    - Что за вопрос? Это было бы чудесно, милый. Почти как у мамаши Залевски.

    - Ладно. Тогда позволь мне с полчасика похлопотать.

    - Хорошо. А я пока сыграю с Антонио в шахматы. Я научилась здесь.

    Я отправился в контору и заявил, что намерен остаться здесь на длительное время и хочу получить комнату на том же этаже, где находится Пат. Пожилая дама без бюста презрительно оглядела меня и отклонила мою просьбу, ссылаясь на местный распорядок.

    - Кто установил этот распорядок? - спросил я.

    - Дирекция, - ответила дама, разглаживая складки своего платья.

    Довольно раздраженно она в конце концов сообщила мне, что просьбу о том, чтобы сделать исключение, может рассматривать только главный врач.

    - Но он уже ушел, - добавила она. - И по вечерам не полагается беспокоить его служебными вопросами на дому.

    - Отлично, - сказал я. - А я всё-таки обеспокою его разок по служебному вопросу. По вопросу о местном распорядке.

    Главный врач жил в маленьком домике рядом с санаторием. Он сразу же принял меня и немедленно дал разрешение.

    - По началу мне не думалось, что это будет так легко, - сказал я.

    Он засмеялся:

    - Ага, это вы, должно быть, нарвались на старую Рексрот? Ну, я сейчас позвоню.

    Я вернулся в контору. Старуха Рексрот, завидев вызывающее выражение моего лица, с достоинством удалилась. Я уладил все с секретаршей и поручил швейцару перенести мои вещи и подать в номер пару бутылок рома. Потом я пошел в ресторан к Пат.

    - Тебе удалось? - спросила она.

    - Пока еще нет, но в ближайшие дни я добьюсь.

    - Жаль. - Она опрокинула шахматные фигуры и встала.

    - Что будем делать? - спросил я - Пойдем в бар?

    - Мы по вечерам часто играем в карты, - сказал Антонио. - Скоро задует фен

    - это уже ощущается. В такое время карты - самое подходящее.

    - Ты играешь в карты, Пат? - удивился я. - Какие же ты знаешь игры? Подкидного дурака или пасьянс?

    - Покер, милый, - заявила Пат.

    Я рассмеялся.

    - Нет, право же, она умеет, - сказал Антонио. - Только она слишком отчаянная. Неимоверно блефует.

    - Я тоже, - возразил я. - Значит, нужно испробовать хоть разок.

    Мы забрались в угол и начали играть Пат неплохо разбиралась в покере. Она действительно блефовала так, что можно было только диву даваться. Час спустя Антонио показал на окно. Шел снег. Медленно, словно колеблясь, большие хлопья падали почти вертикально

    - Совсем безветренно, - сказал Антонио. - Значит, будет много снега.

    - Где сейчас может быть Кестер? - спросила Пат.

    - Он уже проехал главный перевал, - ответил я.

    На мгновение я отчетливо увидел перед собою "Карла" и Кестера, который вел его сквозь белую, снежную ночь. И внезапно мне показалось невероятным, что я сижу здесь, что Кестер где-то в пути, что Пат рядом со мной. Она смотрела на меня со счастливой улыбкой, ее рука с картами спокойно лежала на столе.

    - Твой ход, Робби.

    Пушечный снаряд пробрался через весь зал, остановился у нашего стола и добродушно заглядывал в карты. Вероятно, его жена уже уснула, и он искал собеседника. Я положил карты, злобно посмотрел на него и таращился, пока он не ушел.

    - Ты не очень любезен, - весело сказала Пат.

    - Нет, я не хочу быть любезным, - возразил я.

    Потом мы еще зашли в бар и выпили пару коктейлей, а затем Пат нужно было отправляться спать. Я попрощался с ней в ресторане. Она медленно поднялась по лестнице, остановилась и оглянулась перед тем, как свернуть в коридор. Я подождал некоторое время и зашел в контору, чтобы получить ключ от своей комнаты. Маленькая секретарша улыбалась.

    - Семьдесят восьмой номер, - сказала она.

    Это было рядом с комнатой Пат.

    - Неужели по указанию мадмуазель Рексрот? - спросил я.

    - Нет. Мадмуазель Рексрот ушла в молитвенный дом, - ответила она.

    - Молитвенные дома и вправду иногда приносят благодать, - сказал я и быстро поднялся наверх. Мои вещи были уже распакованы. Через полчаса я постучал в боковую дверь, которая вела в соседнюю комнату.

    - Кто там? - крикнула Пат.

    - Полиция нравов, - ответил я.

    Ключ щелкнул, и дверь распахнулась.

    - Робби, ты? - пробормотала изумленная Пат.

    - Да, это я - победитель мадмуазель Рексрот и владелец коньяка и "порто-ронко". - Обе бутылки я вытащил из кармана своего халата. - А теперь отвечай немедленно: сколько мужчин уже здесь побывало?

    - Никого, кроме одной футбольной команды и одного оркестра филармонии, - смеясь, заявила Пат. - Ах, милый, теперь опять наступили прежние времена.

    Она заснула на моем плече. Я еще долго не засыпал. В углу комнаты горела маленькая лампа. Снежные хлопья тихо ударялись в окно, и казалось, что время остановилось в этом зыбком золотисто-коричневом полумраке. В комнате было очень тепло. Изредка потрескивали трубы центрального отопления. Пат во сне пошевелилась, и одеяло, шурша, медленно соскользнуло на пол. "Ах, - думал я, - какая бронзовая мерцающая кожа! Какое чудо эти тонкие колени! И нежная тайна груди! - Я ощущал ее волосы на моем плече и губами чувствовал биение пульса в ее руке. - И ты должна умереть? Ты не можешь умереть. Ведь ты - это счастье*.

    Осторожно я опять натянул одеяло. Пат что-то про бормотала во сне, замолкла и, не просыпаясь, медленно обняла меня за шею.

    Все последующие дни непрерывно шел снег. У Пат повысилась температура, и она должна была оставаться в постели. Многие в этом доме температурили.

    - Это из-за погоды, - говорил Антонио. - Слишком тепло, и дует фен. Настоящая погода для лихорадки.

    - Милый, да выйди ты прогуляться, - сказала Пат. - Ты умеешь ходить на лыжах?

    - Нет, где бы я мог научиться? Ведь я никогда не бывал в горах.

    - Антонио тебя научит. Ему это нравится, и он к тебе хорошо относится.

    - Мне приятнее оставаться здесь.

    Она приподнялась и села в постели. Ночная сорочка соскользнула с плеч. Проклятье! какими худенькими стали ее плечи! Проклятье! какой тонкой стала шея!

    - Робби, - сказала она. - Сделай это для меня. Мне не нравится, что ты сидишь всё время здесь, у больничной постели. Вчера и позавчера; это уж больше чем слишком.

    - А мне нравится здесь сидеть, - ответил я. - Не имею никакого желания бродить по снегу.

    Она дышала громко, и я слышал неравномерный шум ее дыхания.

    - В этом деле у меня больше опыта, чем у тебя, - сказала она и облокотилась на подушку. - Так лучше для нас обоих. Ты сам потом в этом убедишься. - Она с трудом улыбнулась. - Сегодня после обеда или вечером ты еще сможешь достаточно здесь насидеться. Но по утрам это меня беспокоит, милый. По утрам, когда температура, всегда выглядишь ужасно. А вечером всё по-другому. Я поверхностная и глупая - я не хочу быть некрасивой, когда ты на меня смотришь.

    - Однако, Пат… - Я поднялся. - Ладно, я выйду ненадолго с Антонио. К обеду буду опять здесь. Будем надеяться, что я не переломаю себе кости на этих досках, которые называются лыжами.

    - Ты скоро научишься, милый. - Ее лицо утратило выражение тревожной напряженности. - Ты очень скоро будешь чудесно ходить на лыжах.

    - И ты хочешь, чтобы я поскорее чудесно отсюда убрался, - сказал я и поцеловал ее. Ее руки были влажны и горячи, а губы сухи и воспалены.

    Антонио жил на третьем этаже. Он одолжил мне пару ботинок и лыжи. Они подошли мне, так как мы были одинакового роста. Мы отправились на учебную поляну, неподалеку от деревни. По дороге Антонио испытующе поглядел на меня.

    - Повышение температуры вызывает беспокойство, - сказал он. - В такие дни здесь уже происходили разные необычайные вещи. - Он положил лыжи на снег и стал их закреплять. - Самое худшее, когда нужно ждать и не можешь ничего сделать. От этого можно сойти с ума.

    - Здоровым тоже, - ответил я. - Когда находишься тут же и не можешь ничего сделать.

    Он кивнул.

    - Некоторые из нас работают, - продолжал он. - Некоторые перечитывают целые библиотеки, а многие превращаются снова в школьников, которые стараются удрать от лечения, как раньше удирали от уроков физкультуры; случайно встретив врача, они, испуганно хихикая, прячутся в магазинах и кондитерских. Тайком курят, тайком выпивают, играют в запретные игры, сплетничают, придумывают глупые и озорные проделки - всем этим стараются спастись от пустоты. И от правды. Этакое ребяческое, легкомысленное, но, пожалуй, также героическое пренебрежение к смерти. Да что им в конце концов остается делать?

    "Да, - подумал я. - Ведь и нам всем в конце концов ничего другого не остается делать".

    - Ну что ж, попытаемся? - спросил Антонио и воткнул палки в снег.

    - Ладно.

    Он показал мне, как закреплять лыжи и как сохранять равновесие. Это было нетрудно. Я довольно часто падал, но потом стал постепенно привыкать, и дело понемногу пошло на лад. Через час мы закончили.

    - Хватит, - сказал Антонио. - Сегодня вечером вы еще почувствуете все свои мышцы.

    Я снял лыжи и ощутил, с какой силой во мне бьется кровь.

    - Хорошо, что мы погуляли, Антонио, - сказал я.

    Он кивнул:

    - Мы это можем делать каждое утро. Так только и удается отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. - Не зайти ли нам куда-нибудь выпить? - спросил я.

    - Можно. По рюмке "Дюбоне" у Форстера.

    Мы выпили по рюмке "Дюбоне" и поднялись наверх к санаторию. В конторе секретарша сказала мне, что приходил почтальон и передал, чтобы я зашел на почту. Там для меня получены деньги. Я посмотрел на часы. Еще оставалось время, и я вернулся в деревню. На почте мне выдали две тысячи марок. С ними вручили и письмо Кестера. Он писал, чтобы я не беспокоился, что есть еще деньги. Я должен только сообщить, если понадобятся.

    Я поглядел на деньги. Откуда он достал их? И так быстро… Я знал все наши источники. И внезапно я сообразил. Я вспомнил любителя гонок конфекционера Больвиса, как он жадно охлопывал нашего "Карла" в тот вечер у бара, когда он проиграл пари, как он приговаривал: "Эту машину я куплю в любое мгновенье"… Проклятье! Кестер продал "Карла". Вот откуда столько денег сразу. "Карла", о котором он говорил, что охотнее потеряет руку, чем эту машину. "Карла" у него больше не было. "Карл" был в толстых лапах фабриканта костюмов, и Отто, который за километры на слух узнавал гул его мотора, теперь услышит его в уличном шуме, словно вой брошенного пса.

    Я спрятал письмо Кестера и маленький пакет с ампулами морфия. Беспомощно стоял я у оконца почты. Охотнее всего я тотчас же отправил бы деньги обратно. Но этого нельзя было делать. Они были необходимы нам. Я разгладил банкноты, сунул их в карман и вышел. Проклятье! Теперь я буду издалека обходить каждый автомобиль. Раньше автомобили были для нас приятелями, но "Карл" был больше чем приятель. Он был боевым другом! "Карл" - призрак шоссе. Мы были неразлучны: "Карл" и Кестер, "Карл" и Ленц, "Карл" и Пат. В бессильной ярости я топтался, стряхивая снег с ботинок. Ленц был убит. "Карл" продан, а Пат? Невидящими глазами я смотрел в небо, в это серое бесконечное небо сумасшедшего бога, который придумал жизнь и смерть, чтобы развлекаться.

    К вечеру ветер переменился, прояснилось и похолодало. И Пат почувствовала себя лучше. На следующее утро ей уже позволили вставать, и несколько дней спустя, когда уезжал Рот, тот человек, что излечился, она даже пошла провожать его на вокзал.

    Рота провожала целая толпа. Так уж здесь было заведено, когда кто-нибудь уезжал. Но сам Рот не слишком радовался. Его постигла своеобразная неудача. Два года тому назад некое медицинское светило, отвечая на вопрос Рота, сколько ему осталось еще жить, заявило, что не более двух лет, если он будет очень следить за собой. Для верности он спросил еще одного врача, прося сказать ему всю правду по совести. Тот назначил ему еще меньший срок. Тогда Рот распределил всё свое состояние на два года и пустился жить вовсю, не заботясь о своей хвори. С тяжелейшим кровохарканьем доставили его наконец в санаторий. Но здесь, вместо того чтобы умереть, он стал Неудержимо поправляться. Когда он прибыл сюда, он весил всего 45 килограммов. А теперь он уже весил 75 и был настолько здоров, что мог отправиться домой. Но зато денег у него уже не было.

    - Что мне теперь делать там, внизу? - спрашивал он меня и скреб свое темя, покрытое рыжими волосами. - Вы ведь недавно оттуда. Что там сейчас творится?

    - Многое изменилось за это время, - отвечал я, глядя на его круглое, словно стеганое, лицо с бесцветными ресницами. Он выздоровел, хотя был уже совершенно безнадежен, - больше меня в нем ничто не интересовало.

    - Придется искать какую-нибудь работу, - сказал он. - Как теперь обстоит дело с этим?

    Я пожал плечами. Зачем объяснять ему, что, вероятно, не найдется никакой работы. Он скоро сам убедится в этом.

    - Есть у вас какие-нибудь связи, друзья?

    - Друзья? Ну, видите ли, - он зло рассмеялся, - когда внезапно оказываешься без денег, друзья скачут прочь, как блохи от мертвой собаки.

    - Тогда вам будет трудно.

    Он наморщил лоб:

    - Не представляю себе совершенно, что будет. У меня осталось только несколько сот марок. И я ничему не учился, только уменью тратить деньги. Видимо, мой профессор всё-таки окажется прав, хотя и в несколько ином смысле: года через два я окачурюсь. Во всяком случае, от пули.

    И тогда меня вдруг охватило бессмысленное бешенство против этого болтливого идиота. Неужели он не понимал, что такое жизнь. Я смотрел на Пат - она шла впереди рядом с Антонио, - я видел ее шею, ставшую такой тонкой от цепкой хватки болезни, я знал, как она любит жизнь, и в это мгновенье я не задумываясь мог бы убить Рота, если бы знал, что это принесет здоровье Пат; Поезд отошел. Рот махал нам шляпой. Провожающие кричали ему что-то вслед и смеялись. Какая-то девушка пробежала, спотыкаясь, вдогонку за поездом и кричала высоким, срывающимся голосом:

    - До свидания, до свидания! - Потом она вернулась и разрыдалась.

    У всех вокруг были смущенные лица.

    - Алло! - крикнул Антонио. - Кто плачет на вокзале, должен платить штраф. Это старый закон санатория. Штраф в пользу кассы на расходы по следующему празднику.

    Он широким жестом протянул к ней руку. Все опять засмеялись. Девушка тоже улыбнулась сквозь слёзы и достала из кармана пальто потертое портмоне.

    Мне стало очень тоскливо. На этих лицах вокруг я видел не смех, а судорожное, мучительное веселье; они гримасничали.

    - Пойдем, - сказал я Пат и крепко взял ее под руку.

    Мы молча прошли по деревенской улице. В ближайшей кондитерской я купил коробку конфет.

    - Это жареный миндаль, - сказал я, протягивая ей сверток. - Ты ведь любишь его, не правда ли?

    - Робби, - сказала Пат, и у нее задрожали губы.