Эрих Мария Ремарк - Три товарища.

    - Минутку, - ответил я и быстро вошел в цветочный магазин, находившийся рядом. Уже несколько успокоившись, я вышел оттуда с букетом роз.

    - Робби, - сказала Пат.

    Моя ухмылка была довольно жалкой:

    - На старости лет я еще стану галантным кавалером.

    Не знаю, что с нами внезапно приключилось. Вероятно, причиной всему был этот проклятый только что отошедший поезд. Словно нависла свинцовая тень, словно серый ветер пронесся, срывая всё, что с таким трудом хотелось удержать… Разве не оказались мы внезапно лишь заблудившимися детьми, которые не знали, куда идти, и очень старались держаться храбро?

    - Пойдем поскорей выпьем что-нибудь, - сказал я.

    Она кивнула. Мы зашли в ближайшее кафе и сели у пустого столика возле окна.

    - Чего бы ты хотела, Пат?

    - Рому, - сказала она и поглядела на меня.

    - Рому, - повторил я и отыскал под столом ее руку. Она крепко стиснула мою.

    Нам принесли ром. Это был "Баккарди" с лимоном.

    - За твое здоровье, милый, - сказала Пат и подняла бокал.

    - Мой добрый старый дружище! - сказал я.

    Мы посидели еще немного.

    - А странно ведь иногда бывает? - сказала Пат.

    - Да. Бывает. Но потом всё опять проходит.

    Она кивнула. Мы пошли дальше, тесно прижавшись друг к другу. Усталые, потные лошади протопали мимо, волоча сани. Прошли утомленные загорелые лыжники в бело-красных свитерах - это была хоккейная команда, воплощение шумливой жизни.

    - Как ты себя чувствуешь, Пат? - спросил я.

    - Хорошо, Робби.

    - Нам ведь всё нипочем, не правда ли?

    - Конечно, милый. - Она прижала мою руку к себе.

    Улица опустела. Закат розовым одеялом укрывал заснеженные горы.

    - Пат, - сказал я, - а ведь ты еще не знаешь, что у нас куча денег. Кестер прислал.

    Она остановилась:

    - Вот это чудесно, Робби. Значит, мы сможем еще разок по-настоящему кутнуть.

    - Само собой разумеется, - сказал я, - и столько раз, сколько захотим.

    - Тогда мы в субботу пойдем в курзал. Там будет последний большой бал этого года.

    - Но ведь тебе же нельзя выходить по вечерам.

    - Да это нельзя большинству из тех, кто здесь, но всё же они выходят.

    Я нахмурился, сомневаясь.

    - Робби, - сказала Пат. - Пока тебя здесь не было, я выполняла всё, что мне было предписано. Я была перепуганной пленницей рецептов, ничем больше. И ведь всё это не помогло. Мне стало хуже. Не прерывай меня, я знаю, что ты скажешь. Я знаю также, чем всё это кончится. Но то время, что у меня еще осталось, то время, пока мы вместе с тобой, - позволь мне делать всё, что я хочу.

    На ее лице лежал красноватый отсвет заходящего солнца. Взгляд был серьезным, спокойным и очень нежным. "О чем это мы говорим? - подумал я. И во рту у меня пересохло. - Ведь это же невероятно, что мы вот так стоим здесь и разговариваем о том, чего не может и не должно быть. Ведь это Пат произносит эти слова - так небрежно, почти без грусти, словно ничего уж нельзя предпринять, словно у нас не осталось и самого жалкого обрывка обманчивой надежды. Ведь это же Пат - почти ребенок, которого я должен оберегать, Пат, внезапно ставшая такой далекой и обреченной, причастной тому безыменному, что кроется за пределами жизни".

    - Ты не должна так говорить, - пробормотал я наконец. - Я думаю, что мы, пожалуй, сначала спросим об этом врача.

    - Мы никого и никогда больше не будем ни о чем спрашивать. - Она тряхнула своей прекрасной маленькой головкой, на меня глядели любимые глаза. - Я не хочу больше ни о чем узнавать. Теперь я хочу быть только счастливой.

    Вечером в коридорах санатория была суета; все шушукались, бегали взад и вперед. Пришел Антонио и передал приглашение. Должна была состояться вечеринка в комнате одного русского.

    - Ты считаешь удобным, что я так запросто пойду с тобой? - спросил я.

    - Почему же нет? - возразила Пат.

    - Здесь принято многое, что в иных местах неприемлемо, - сказал, улыбаясь, Антонио.

    Русский был пожилым человеком со смуглым лицом. Он занимал две комнаты, устланные коврами. На сундуке стояли бутылки с водкой. В комнатах был полумрак. Горели только свечи. Среди гостей была очень красивая молодая испанка. Оказывается, праздновали день ее рождения. Очень своеобразное настроение царило в этих озаренных мерцающим светом комнатах. Полумраком и необычным побратимством собравшихся здесь людей, которых соединила одна судьба, они напоминали фронтовой блиндаж.

    - Что бы вы хотели выпить? - спросил меня русский. Его глубокий, густой голос звучал очень тепло.

    - Всё, что предложите.

    Он принес бутылку коньяка и графин с водкой.

    - Вы здоровы? - спросил он.

    - Да, - ответил я смущенно.

    Он протянул мне папиросы. Мы выпили.

    - Вам, конечно, многое здесь кажется странным? - спросил он.

    - Не очень, - ответил я. - Я не привык к нормальной жизни.

    - Да, - сказал он и посмотрел сумеречным взглядом на испанку. - Здесь у нас в горах особый мир. Он изменяет людей.

    Я кивнул.

    - И болезнь особая, - добавил он задумчиво. - От нее острее чувствуешь жизнь. И иногда люди становятся лучше, чем были. Мистическая болезнь. Она растопляет и смывает шлаки.

    Он поднялся, кивнул мне и подошел к испанке, улыбавшейся ему.

    - Восторженный болтун, не правда ли? - спросил кто-то позади меня.

    Лицо без подбородка. Шишковатый лоб. Беспокойные лихорадочные глаза.

    - Я здесь в гостях, - ответил я. - А вы разве не гость?

    - Вот так он и ловит женщин, - продолжал тот, не слушая. - Да, так он их и ловит. Так и эту малютку поймал.

    Я не отвечал.

    - Кто это? - спросил я Пат, когда он отошел.

    - Музыкант. Скрипач. Он безнадежно влюблен в испанку. Самозабвенно, как все здесь влюбляются. Не она не хочет знать о нем. Она любит русского.

    - Так бы и я поступил на ее месте.

    Пат засмеялась.

    - По-моему, в этого парня можно влюбиться, - сказал я. - Разве ты не находишь? - Нет, - отвечала она.

    - Ты здесь не влюбилась?

    - Не очень.

    - Мне бы это было совершенно безразлично, - сказал я.

    - Замечательное признание. - Пат выпрямилась. - Уж это никак не должно быть тебе безразлично.

    - Да я не в таком смысле. Я даже не могу тебе толком объяснить, как я это понимаю. Не могу хотя бы потому, что я всё еще не знаю, что ты нашла во мне.

    - Пусть уж это будет моей заботой, - ответила она.

    - А ты это знаешь?

    - Не совсем, - ответила она, улыбаясь. - Иначе это не было бы любовью.

    Бутылки, которые принес русский, остались здесь. Я осушил несколько рюмок подряд. Всё вокруг угнетало меня. Неприятно было видеть Пат среди этих больных людей.

    - Тебе здесь не нравится? - спросила она.

    - Не очень. Мне еще нужно привыкнуть.

    - Бедняжка мой, милый… - Она погладила мою руку.

    - Я не бедняжка, когда ты рядом.

    - Разве Рита не прекрасна?

    - Нет, - сказал я. - Ты прекрасней.

    Молодая испанка держала на коленях гитару. Она взяла несколько аккордов. Потом она запела, и казалось, будто над нами парит темная птица. Она пела испанские песни, негромко, сипловатым, ломким голосом больной. И не знаю отчего: то ли от чужих меланхолических напевов, то ли от потрясающего сумеречного голоса девушки, то ли от теней людей, сидевших в креслах и просто на полу, то ли от большого склоненного смуглого лица русского, - но мне внезапно показалось, что всё это лишь рыдающее тихое заклинание судьбы, которая стоит там, позади занавешенных окон, стоит и ждет; что это мольба, крик ужаса, ужаса, возникшего в одиноком противостоянии безмолвно разъедающим силам небытия.

    На следующее утро Пат была веселой и озорной. Она всё возилась со своими платьями.

    - Слишком широким стало, слишком широким, - бормотала она, оглядывая себя в зеркале. Потом повернулась ко мне: - Ты взял с собой смокинг, милый?

    - Нет, - сказал я. - Не знал. что он здесь может понадобиться.

    - Тогда сходи к Антонио. Он тебе одолжит. У вас с ним одинаковые фигуры.

    - Он может быть ему самому нужен.

    - Он наденет фрак. - Она закалывала складку. - А потом пойди пройдись на лыжах. Мне нужно повозиться здесь. В твоем присутствии я не могу.

    - Как быть с этим Антонио, - сказал я. - Ведь я же попросту граблю его. Что бы мы делали без него?

    - Он добрый паренек, не правда ли?

    - Да, - ответил я. - Это самое подходящее определение для него - он добрый паренек.

    - Я не знаю, что бы я делала, если бы он не оказался здесь, когда я была одна.

    - Об этом не будем больше думать, - сказал я - Это уже давно прошло.

    - Да, - она поцеловала меня. - Теперь пойди побегай на лыжах.

    Антонио ждал меня.

    - Я и сам догадался, что у вас нет с собой смокинга, - сказал он. - Примерьте-ка эту курточку.

    Смокинг был узковат, но в общем подошел. Антонио, удовлетворенно посвистывая, вытащил весь костюм.

    - Завтра будет очень весело, - заявил он. - К счастью, вечером в конторе дежурит маленькая секретарша. Старуха Рексрот не выпустила бы нас. Ведь официально всё это запрещено. Но неофициально… мы, разумеется, уже не дети.

    Мы отправились на лыжную прогулку. Я успел уже обучиться, и нам теперь не нужно было ходить на учебное поле. По пути мы встретили мужчину с бриллиантовыми кольцами на руках, в полосатых брюках и с пышным бантом на шее, как у художников.

    - Комичные особы попадаются здесь, - сказал я.

    Антонио засмеялся:

    - Это важный человек. Сопроводитель трупов.

    - Что? - спросил я изумленно.

    - Сопроводитель трупов, - повторил Антонио. - Ведь здесь больные со всего света. Особенно много из Южной Америки. А там семьи чаще всего хотят хоронить своих близких у себя на родине. И вот такой сопроводитель за весьма приличное вознаграждение доставляет их тела куда следует в цинковых гробах Благодаря своему занятию эти люди становятся состоятельными и много путешествуют. Вот этот, например, на службе у смерти сделался настоящим денди, как видите.

    Мы еще некоторое время шли в гору, потом стали на лыжи и понеслись. Белые холмы то поднимались, то опускались, а сзади нас мчался с лаем, то и дело окунаясь по грудь в снег, Билли, похожий на красно-коричневый мяч. Теперь он опять ко мне привык, хотя часто по пути вдруг поворачивал и с откинутыми ушами стремительно мчался назад в санаторий.

    Я разучивал поворот "Христиания", и каждый раз, когда я скользил вниз по откосу и, готовясь к рывку, расслаблял тело, я думал "Вот если теперь удастся и я не упаду, Пат выздоровеет". Ветер свистел мне в лицо, снег был тяжелым и вязким, но я каждый раз поднимался снова, отыскивал всё более крутые спуски, все более трудные участки, и, когда снова и снова мне удавалось повернуть не падая, я думал: "Она спасена". Знал, что это глупо, и все же радовался, радовался впервые за долгое время.

    В субботу вечером состоялся массовый тайный выход. По заказу Антонио несколько ниже по склону в стороне от санатория были приготовлены сани. Сам он, весело распевая, скатывался вниз с откоса в лакированных полуботинках и открытом пальто, из-под которого сверкала белая манишка.

    - Он сошел с ума, - сказал я.

    - Он часто делает так, - сказала Пат. - Он безмерно легкомыслен. Только поэтому он и держится, иначе ему трудно было бы всегда сохранять хорошее настроение.

    - Но зато мы тем тщательнее упакуем тебя.

    Я обернул ее всеми пледами и шарфами, которые у нас были. И вот санки покатились вниз. Образовалась длинная процессия. Удрали все, кто только мог. Можно было подумать, что в долину спускается свадебный поезд, так празднично покачивались в лунном свете пестрые султаны на конских головах, так много смеялись все и весело окликали друг друга. Курзал был убран роскошно. Когда мы прибыли. танцы уже начались. Для гостей из санатория был приготовлен особый угол, защищенный от сквозняков и открытых окон. Было тепло, пахло цветами, косметикой и вином.

    За нашим столом собралось очень много людей. С нами сидели русский, Рита, скрипач, какая-то старуха, дама с лицом размалеванного скелета, при ней пижон с ухватками наемного танцора, а также Антонио и еще несколько человек.

    - Пойдем, Робби, - сказала Пат, - попробуем потанцевать.

    Танцевальная площадка медленно вращалась вокруг нас. Скрипка и виолончель вели нежную и певучую мелодию, плывшую над приглушенными звуками оркестра. Тихо шуршали по полу ноги танцующих

    - Мой милый, мой любимый, да ведь ты, оказывается, чудесно танцуешь, - изумленно сказала Пат.

    - Ну, уж чудесно…

    - Конечно. Где ты учился?

    - Это еще Готтфрид меня обучал, - сказал я.

    - В вашей мастерской?

    - Да. И в кафе "Интернациональ". Ведь для этого нам нужны были еще и дамы. Роза, Марион и Валли придали мне окончательный лоск. Боюсь только, что из-за этого у меня не слишком элегантно получается.

    - Напротив. - Ее глаза лучились. - А ведь мы впервые танцуем с тобой, Робби.

    Рядом с нами танцевали русский с испанкой. Он улыбнулся и кивнул нам Испанка была очень бледна. Черные блестящие волосы падали на ее лоб, как два вороньих крыла. Она танцевала с неподвижным серьезным лицом. Ее запястье охватывал браслет из больших четырехгранных смарагдов. Ей было восемнадцать лет. Скрипач из за стола слетал за нею жадными глазами.

    Мы вернулись к столу.

    - А теперь дай мне сигаретку, - сказала Пат.

    - Уж лучше не надо, - осторожно возразил я

    - Ну только несколько затяжек, Робби Ведь я так давно не курила. - Она взяла сигарету, но скоро отложила ее. - А знаешь, совсем невкусно. Просто невкусно теперь.

    Я засмеялся: - Так всегда бывает, когда от чего-нибудь надолго отказываешься.

    - А ты ведь от меня тоже надолго отказался? - спросила она.

    - Но это только к ядам относится, - возразил я. - Только к водке и к табаку.

    - Люди куда более опасный яд, чем водка и табак, мой милый.

    Я засмеялся:

    - Ты умная девочка, Пат.

    Она облокотилась на стол и поглядела на меня:

    - А ведь по существу ты никогда ко мне серьезно не относился, правда?

    - Я к себе самому никогда серьезно не относился, Пат, - ответил я.

    - И ко мне тоже. Скажи правду.

    - Пожалуй, этого я не знаю. Но к нам обоим вместе я всегда относился страшно серьезно. Это я знаю определенно.

    Она улыбнулась. Антонио пригласил ее на следующий танец. Они вышли на площадку. Я следил за ней во время танца. Она улыбалась мне каждый раз, когда приближалась. Ее серебряные туфельки едва касались пола, ее движения напоминали лань.

    Русский опять танцевал с испанкой. Оба молчали. Его крупное смуглое лицо таило большую нежность. Скрипач попытался было пригласить испанку. Она только покачала головой и ушла на площадку с русским.

    Скрипач сломал сигарету и раскрошил ее длинными костлявыми пальцами. Внезапно мне стало жаль его. Я предложил ему сигарету. Он отказался.

    - Мне нужно беречься, - сказал он отрывисто.

    Я кивнул.

    - А вон тот, - продолжал он, хихикая, и показал на русского, - курит каждый день по пятьдесят штук.

    - Ну что ж, один поступает так, а другой иначе, - заметил я.

    - Пусть она теперь не хочет танцевать со мной, но всё равно она еще мне достанется.

    - Кто?

    - Рита.

    Он придвинулся ближе:

    - Мы с ней дружили. Мы играли вместе. Потом явился этот русский и увлек ее своими разглагольствованиями. Но она опять мне достанется.

    - Для этого вам придется очень постараться, - сказал я. Этот человек мне не нравился.

    Он разразился блеющим смехом:

    - Постараться? Эх вы, невинный херувимчик! Мне нужно только ждать.

    - Ну и ждите.

    - Пятьдесят сигарет, - прошептал он. - Ежедневно. Вчера я видел его рентгеновский снимок. Каверна на каверне. Можно сказать, что уже готов. - Он опять засмеялся. - Сперва у нас с ним всё было одинаково. Можно было перепутать наши рентгеновские снимки. Но видали бы вы, какая разница теперь. Я уже прибавил в весе два фунта. Нет, милейший. Мне нужно только ждать и беречься. Я уже радуюсь предстоящему снимку. Сестра каждый раз показывает мне. Теперь только ждать. Когда его не будет, наступит моя очередь.