Семенов Юлиан - Семнадцать мгновений весны.

    Лицо Плейшнера сделалось мучнисто-белым, и Штирлиц пожалел, что сказал все это, и пожалел, что он вообще пришел к несчастному старику со своим делом.

    "Хотя почему это мое дело? - подумал он. - Больше всего это их, немцев, дело и, следовательно, его дело".

    - Ну, - сказал Штирлиц, - отвечайте же… Вы не согласны со мной?

    Профессор по-прежнему молчал.

    - Так вот, - сказал Штирлиц, - ваш брат и мой друг помогал мне. Вы никогда не интересовались моей профессией - я штандартенфюрер СС и работаю в разведке.

    Профессор всплеснул руками, словно закрывая лицо от удара.

    - Нет! - сказал он. - Нет и еще раз нет! Мой брат никогда не был и не мог быть провокатором! Нет! - повторил он уже громче. - Нет! Я вам не верю!

    - Он не был провокатором, - ответил Штирлиц, - а я действительно работаю в разведке. В советской разведке…

    И он протянул Плейшнеру письмо. Это было предсмертное письмо его брата:

    "Друг. Спасибо тебе за все. Я многому научился у тебя. Я научился тому, как надо любить и во имя этой любви ненавидеть тех, кто несет народу Германии рабство. Плейшнер".

    - Он написал так, опасаясь гестапо, - пояснил Штирлиц, забирая письмо. - Рабство немецкому народу, как вы сами понимаете, несут орды большевиков и армады американцев. Их-то, большевиков и американцев, мы и обязаны, как учит ваш брат, ненавидеть… Не так ли?

    Плейшнер долго молчал, забившись в громадное кресло.

    - Я аплодирую вам, - сказал он наконец, - я понимаю… Вы можете положиться на меня во всем. Но я должен сказать вам сразу: как только меня ударят плетью по ребрам, я скажу все.

    - Я знаю, - ответил Штирлиц. - Что вы предпочитаете - моментальную смерть от яда или пытки в гестапо?

    - Если не дано третьего, - улыбнулся Плейшнер своей неожиданно беззащитной улыбкой, - естественно, я предпочитаю яд.

    - Тогда мы сварим кашу, - улыбнулся Штирлиц, - хорошую кашу…

    - Что я должен сделать?

    - А ничего. Жить. И быть готовым в любую минуту к тому, чтобы сделать необходимое.

    - Добрый вечер, пастор, - сказал Штирлиц, быстро затворяя за собой дверь. - Простите, что я так поздно. Вы уже спали?

    - Добрый вечер. Я уже спал, но пусть это не тревожит вас, входите, пожалуйста, сейчас я зажгу свечи. Присаживайтесь.

    - Спасибо. Куда позволите?

    - Куда угодно. Здесь теплее, у кафеля. Может быть, сюда?

    - Я сразу простужаюсь, если выхожу из тепла в холод. Всегда лучше одна, постоянная температура. Пастор, кто у вас жил месяц тому назад?

    - У меня жил человек.

    - Кто он?

    - Я не знаю.

    - Вы не интересовались, кто он?

    - Нет. Он просил убежища, ему было плохо, и я не мог ему отказать.

    - Это хорошо, что вы мне так убежденно лжете. Он говорил вам, что он марксист. Вы спорили с ним как с коммунистом. Он не коммунист, пастор. Он им никогда не был. Он мой агент, он провокатор гестапо.

    - Ах вот оно что… Я говорил с ним как с человеком. Неважно, кто он - коммунист или ваш агент. Он просил спасения. Я не мог отказать ему.

    - Вы не могли ему отказать, - повторил Штирлиц, - и вам неважно, кто он - коммунист или агент гестапо… А если из-за того, что вам важен "просто человек", абстрактный человек, конкретные люди попадут на виселицу - это для вас важно?

    - Да, это важно для меня…

    - А если - еще более конкретно - на виселицу первыми попадут ваша сестра и ее дети - это для вас важно?

    - Это же злодейство!

    - Говорить, что вам неважно, кто перед вами - коммунист или агент гестапо, - еще большее злодейство, - ответил Штирлиц, садясь. - Причем ваше злодейство догматично, а поэтому особенно страшно. Сядьте. И слушайте меня. Ваш разговор с моим агентом записан на пленку. Нет, это не я делал, это все делал он. Я не знаю, что с ним: он прислал мне странное письмо. И потом, без пленки, которую я уничтожил, ему не поверят. С ним вообще не станут говорить, ибо он мой агент. Что касается вашей сестры, то она должна быть арестована, как только вы пересечете границу Швейцарии.

    - Но я не собираюсь пересекать границу Швейцарии.

    - Вы пересечете ее, а я позабочусь о том, чтобы ваша сестра была в безопасности.

    - Вы словно оборотень… Как я могу верить вам, если у вас столько лиц?

    - Вам ничего другого не остается, пастор. И вы поедете в Швейцарию хотя бы для того, чтобы спасти жизнь своих близких. Или нет?

    - Да. Я поеду. Чтобы спасти им жизнь.

    - Отчего вы не спрашиваете, что вам придется делать в Швейцарии? Вы откажетесь ехать туда, если я поручу вам взорвать кирху, не так ли?

    - Вы умный человек. Вы, вероятно, точно рассчитали, что в моих силах и что выше моих сил…

    - Правильно. Вам жаль Германию?

    - Мне жаль немцев.

    - Хорошо. Кажется ли вам, что мир - не медля ни минуты - это выход для немцев?

    - Это выход для Германии…

    - Софистика, пастор, софистика. Это выход для немцев, для Германии, для человечества. Нам погибать не страшно - мы отжили свое, и потом, мы одинокие стареющие мужчины. А дети?

    - Я слушаю вас.

    - Кого вы сможете найти в Швейцарии из ваших коллег по движению пацифистов?

    - Диктатуре понадобились пацифисты?

    - Нет, диктатуре не нужны пацифисты. Они нужны тем, кто трезво оценивает момент, понимая, что каждый новый день войны - это новые жертвы, причем бессмысленные.

    - Гитлер пойдет на переговоры?

    - Гитлер на переговоры не пойдет. На переговоры пойдут иные лица. Но это преждевременный разговор. Сначала мне нужно иметь гарантии, что вы свяжетесь там с людьми, которые обладают достаточным весом. Нужны люди, которые смогут помочь вам вступить в переговоры с представителями западных держав. Кто может помочь вам в этом?

    Пастор пожал плечами:

    - Фигура президента швейцарской республики вас устроит?

    - Нет. Это официальные каналы. Это несерьезно. Я имею в виду деятелей церкви, которые имеют вес в мире.

    - Все деятели церкви имеют вес в этом мире, - сказал пастор, но, увидев, как снова дрогнуло лицо Штирлица, быстро добавил: - У меня там много друзей. Было бы наивностью с моей стороны обещать что-либо, но я думаю, мне удастся обсудить этот вопрос с серьезными людьми. Брюнинг, например… Его уважают… Однако меня будут спрашивать, кого я представляю.

    - Немцев, - коротко ответил Штирлиц. - Если вас спросят, кто конкретно намерен вести переговоры, вы спросите: "А кто конкретно поведет их со стороны Запада?" Но это через связь, которую я вам дам…

    - Через что? - не понял пастор.

    Штирлиц улыбнулся и пояснил:

    - Все детали мы еще оговорим. Пока нам важна принципиальная договоренность.

    - А где гарантия, что сестра и ее дети не попадут на виселицу?

    - Я освободил вас из тюрьмы?

    - Да.

    - Как вы думаете, это было легко?

    - Думаю, что нет.

    - Как вы думаете, имея в руках запись вашего разговора с провокатором, мог бы я послать вас в печь?

    - Бесспорно.

    - Вот я вам и ответил. Ваша сестра будет в безопасности. До тех пор, естественно, пока вы будете делать то, что вам предписывает долг человека, скорбящего о немцах.

    - Вы угрожаете мне?

    - Я предупреждаю вас. Если вы поведете себя иначе, я ничего не смогу сделать для того, чтобы спасти вас и вашу сестру.

    - Когда все это должно произойти?

    - Скоро. И последнее: кто бы ни спросил вас о нашем разговоре…

    - Я стану молчать.

    - Даже если вас будут спрашивать об этом под пыткой?

    - Я буду молчать.

    - Хочу вам верить…

    - Кто из нас двоих сейчас больше рискует?

    - Как вам кажется?

    - Мне кажется, что больше рискуете вы.

    - Правильно.

    - Вы искренни в желании найти мир для немцев?

    - Да.

    - Вы недавно пришли к этой мысли - дать мир людям?

    - Да как вам сказать, - ответил Штирлиц, - трудно ответить до конца честно, пастор. И чем честнее я отвечу, тем большим лжецом, право слово, могу вам показаться.

    - В чем будет состоять моя миссия более конкретно? Я ведь не умею воровать документы и стрелять из-за угла…

    - Во-первых, - усмехнулся Штирлиц, - этому недолго научиться. А во-вторых, я не требую от вас умения стрелять из-за угла. Вы скажете своим друзьям, что Гиммлер через такого-то или такого-то своего представителя - имя я вам назову позже - провоцирует Запад. Вы объясните, что этот или тот человек Гиммлера не может хотеть мира, вы докажете своим друзьям, что этот человек - провокатор, лишенный веса и уважения, даже в СС. Вы скажете, что вести переговоры с таким человеком не только глупо, но и смешно. Вы еще раз повторите им, что это безумие - идти на переговоры с СС, с Гиммлером, что переговоры надо вести с иными людьми, и назовете им серьезные имена сильных и умных людей. Но это - после.

    Перед тем как уйти, он спросил:

    - Кроме вашей прислуги, в доме никого нет?

    - Прислуги тоже нет дома, она уехала к родным.

    - Можно осмотреть дом?

    - Пожалуйста…

    Штирлиц поднялся на второй этаж и посмотрел из-за занавески на улицу: центральная аллея маленького городка просматривалась отсюда вся. На аллее никого не было.

    Через полчаса Штирлиц приехал в бар "Мехико" - там он назначил встречу своему агенту, работавшему по вопросам сохранения тайны "оружия возмездия". Штирлиц хотел порадовать шефа гестапо - пусть завтра послушает разговор. Это будет хороший разговор умного нацистского разведчика с умным нацистским ученым: после ареста гестаповцами специалиста по атомной физике Рунге Штирлиц не забывал время от времени подстраховывать себя - и не как-нибудь, а обстоятельно и всесторонне.

    - Доброе утро, фрау Кин. Как наши дела? Что маленький?

    - Спасибо, мой господин. Теперь он начал покрикивать, и я успокоилась. Я боялась, что из-за моей контузии у него что-то с голосом. Врачи осмотрели его - вроде бы все в порядке.

    - Ну и слава богу! Бедные дети… Такие страдания для малюток, только-только вступающих в мир! В этот грозный мир… А у меня для вас новости.

    - Хорошие?

    - В наше время все новости дурные, но для вас они скорее хорошие.

    - Спасибо, - откликнулась Кэт. - Я никогда не забуду вашей доброты.

    - Скажите, пожалуйста, как ваша головная боль?

    - Уже лучше. Во всяком случае, головокружение проходит, и нет этих изнуряющих приступов обморочной дурноты.

    - Это симптомы сотрясения мозга.

    - Да. Если бы не моя грива - мальчика не было бы вовсе. Грива приняла на себя первый удар этой стальной балки.

    - У вас не грива. У вас роскошные волосы. Я любовался ими в первое свое посещение. Вы пользовались какими-нибудь особыми шампунями?

    - Да. Дядя присылал нам из Швеции иранскую хну и хорошие американские шампуни.

    Кэт все поняла. Она перебрала в памяти вопросы, которые задавал ей "господин из страховой компании". Версия дяди из Стокгольма была надежной и проверенной. Она придумала несколько версий по поводу чемодана. Она знала, что это - самый трудный вопрос, которого она постарается сегодня избежать, сказавшись совсем больной. Она решила посмотреть "страхового агента" в деле. Шведский дядя - самое легкое. Пусть это будет обоюдным экзаменом. Главное - начать первой, посмотреть, как он поведет себя.

    - Кстати, о вашем дядюшке. У него есть телефон в Стокгольме?

    - Муж никогда не звонил туда.

    Она еще не верила в то, что Эрвина больше нет. Она попросту не могла поверить в это. После первой истерики, когда она молча билась в рыданиях, старая санитарка сказала:

    - Не надо, миленькая. У меня так было с сыном. Тоже думали, что погиб, а он лежал в госпитале. А сейчас прыгает без ноги, но - дома, в армию его не взяли, значит, будет жить.

    Кэт захотелось сразу же, немедля, переслать записку Штирлицу с просьбой узнать, что с Эрвином, но она понимала, что делать этого никак нельзя, хотя без связи со Штирлицем ей не обойтись. Поэтому она приказывала себе думать о том, как умно связаться со Штирлицем, который найдет Эрвина в госпитале, и все будет хорошо, и маленький будет гулять с Эрвином по Москве, когда все это кончится, и настанет теплое бабье лето с золотыми паутинками в воздухе, и березы будут желтые-желтые, высокие, чистые…

    - Фирма, - продолжал человек, - поможет получить телефонный разговор с дядей, как только врачи позволят вам встать. Знаете, эти шведы - нейтралы, они богаты, и долг дяди - помочь вам. Вы дадите ему послушать в трубку, как кричит маленький, и его сердце дрогнет. Теперь вот что… Я договорился с руководством нашей компании, что мы выдадим вам первое пособие на этих днях, не дожидаясь общей перепроверки суммы вашей страховки. Но нам необходимы имена двух гарантов.

    - Кого?

    - Двух людей, которые бы гарантировали… простите меня, но я всего-навсего чиновник, не сердитесь, - которые бы подтвердили вашу честность. Еще раз прошу понять меня верно…

    - Ну, кто же станет давать такую гарантию?

    - Неужели у вас нет друзей?

    - Таких? Нет, таких нет.

    - Ну, хорошо. Знакомые-то у вас есть? Просто знакомые, которые подтвердили бы нам, что знали вашего мужа.

    - Знают, - поправила Кэт.

    - Он жив?!

    - Да.

    - Где он? Он был здесь?

    Кэт отрицательно покачала головой:

    - Нет. Он в каком-нибудь госпитале. Я уверена, что он жив.

    - Я искал.

    - Во всех госпиталях?

    - Да.

    - И в военных тоже?

    - Почему вы думаете, что он мог попасть в военный госпиталь?

    - Он инвалид войны… Офицер… Он был без сознания, его могли отвезти в военный госпиталь…

    - Теперь я за вас спокоен, - улыбнулся человек. - У вас светлая голова, и дело явно идет на поправку. Назовите мне, пожалуйста, кого-либо из знакомых вашего супруга, я к завтрашнему дню уговорю этих людей дать гарантию.

    Кэт чувствовала, как у нее шумело в висках. С каждым новым вопросом в висках шумело все больше и больше. Даже не шумело, а молотило каким-то тупым металлическим и громким молотом. Но она понимала, что молчать и не отвечать сейчас, после того как она все эти дни уходила от конкретных вопросов, было бы проигрышем. Она вспоминала дома на своей улице, особенно разрушенные. У Эрвина чинил радиолу генерал в отставке Нуш. Так. Он жил в Рансдорфе, это точно. Возле озера. Пусть спрашивает его.

    - Попробуйте поговорить с генералом в отставке Фрицем Нушем. Он живет в Рансдорфе, возле озера. Он давний знакомый мужа. Я молю бога, чтобы он оказался добр к нам и сейчас.

    - Фриц Нуш, - повторил человек, записывая это имя в свою книжечку, - в Рансдорфе. А улицу не помните?

    - Не помню…

    - В справочном столе могут не дать адреса генерала…

    - Но он такой старенький. Он уже не воюет. Ему за восемьдесят.

    - Голова-то у него варит?

    - Что?

    - Нет, нет. Просто я боюсь, у него склероз. Будь моя воля, я бы всех людей старше семидесяти насильно отстранял от работы и отправлял в специальные зоны для престарелых. От стариков все зло в этом мире.

    - Ну что вы. Генерал так добр…

    - Хорошо. Кто еще?

    "Назвать фрау Корн? - подумала Кэт. - Наверное, опасно. Хотя мы ездили к ней отдыхать, но с нами был чемодан. Она может вспомнить, если ей покажут фото. А она была бы хорошей кандидатурой: муж - майор СС…"

    - Попробуйте связаться с фрау Айхельбреннер. Она живет в Потсдаме. Собственный дом возле ратуши.

    - Спасибо. Это уже кое-что. Я постараюсь сделать этих людей вашими гарантами, фрау Кин. Да, теперь вот еще что. Ваш консьерж опознал среди найденных чемоданов два ваших. Завтра утром я приду вместе с ним, и мы при нем и при враче вскроем эти чемоданы: может быть, вы сразу же распорядитесь ненужными вещами, и я поменяю их на белье для нашего карапузика.

    "Ясно, - подумала Кэт. - Он хочет, чтобы я сегодня же попыталась наладить связь с кем-то из друзей".

    - Большое спасибо, - сказала она, - бог отплатит вам за доброту. Бог, никогда не забывает добра…

    - Ну что ж… Желаю вам скорейшего выздоровления, и поцелуйте от меня вашего великана.

    Вызвав санитарку, человек сказал ей: