- Хорошо. Спасибо вам. - Мне бы надо постановление… Посмотреть их квартиру… - Вы давайте сюда подъезжайте. Тут решим. Когда Костенко приехал в управление, Самсонов медленно пил валокордин. Комиссар подождал, пока тот допил лекарство, и спросил: - Ну в прятки нам играть или говорить открыто? - Конечно, открыто. - Тогда рассказывайте, Костенко. - Ваш сын, - сказал Костенко, откашлявшись, - вчера вместе с бандой грабителей совершил вооруженное нападение на приходную кассу. Они стреляли в женщину, но чудом не убили ее. - Так, - сказал Самсонов. - Так, - медленно повторил он. - Где он может быть сейчас? У родных, у друзей? Как вы думаете? - Он должен вернуться домой, если жив. - Он не вернется домой, Алексей Алексеевич. Это ваша? - спросил комиссар, положив на стол книжку расчета за коммунальные услуги. - Наша, - тихо ответил Самсонов. - Так вот. Ваш сын оставил ее на месте преступления. Теперь он будет скрываться, понимаете? Если он сразу не пришел к нам с повинной, он будет скрываться. Оружия у него не было? - Что?! - Вы проектировщик, в тайге бываете, у вас, видимо, есть нож. Или пистолет. - У меня есть, но все это заперто в столе. Комиссар снял трубку телефона, медленно негнущимся указательным пальцем набрал номер, досадливо поморщившись, подул в трубку и сказал: - Машину к подъезду. Опустив трубку, он спросил: - Как сердце, отпустило? - Сейчас легче… - Значит, так. Надо будет сейчас произвести в вашей квартире обыск. Пока будете ехать, постарайтесь вспомнить всех друзей Леньки. Понимаете? Всех! Без исключения. Костенко, поезжайте. Да, когда появится Росляков, немедленно отправьте его в школу. Какой номер, не помните, Алексей Алексеевич? - Девятьсот шестидесятая. - Хорошо. Спускайтесь вниз, там "Волга". - До свидания, товарищ комиссар. - До свидания, товарищ Самсонов. Когда он вышел, комиссар сказал: - Успокойте его как-нибудь. В институте о нем говорят - золотая голова.
Пистолета в столе у Самсонова не оказалось. Зато на этажерке в комнате Леньки Костенко сразу же увидел большую книгу в красном переплете с крупными буквами: "Александр Фадеев. "Молодая гвардия". Он отправил одного из оперативников в приходную кассу, тот вернулся через полчаса и сказал: - Та самая. Людмила Аркадьевна, жена Самсонова, ходила следом за Костенко и шептала: - Это ошибка, послушайте! Леша, скажи им, что это ошибка. Ну что же ты молчишь! Скажи им, что это ошибка. - Нет, - ответил Самсонов, - это не ошибка. - Он несовершеннолетний, - сказал Костенко, - так что, может быть, учтут. - Нет, это ошибка, - повторила Людмила Аркадьевна, - несчастный мальчик, он ничего не подозревает. - Перестань, - сказал Самсонов. - Надо было раньше думать. - Холодный и черствый человек, - горько усмехнулась Людмила Аркадьевна, - сердце у тебя мохнатое. - У меня, наверное, уже нет сердца, - ответил Самсонов и лег на диван. Он снова сделался зеленым, и кончики пальцев у него посинели так, будто отошли в жаре после жестокого мороза. - Уходите же, - сказала Людмила Аркадьевна, - ему плохо. Костенко тихо ответил: - Я уйду, а два наших товарища у вас останутся. И к телефону я попрошу вас не подходить. - Это произвол, - сказала Людмила Аркадьевна. - Нет, - ответил Костенко, - это не произвол. Это засада. Где Ленька?
В школе, где учился Ленька Самсонов, шли последние дни занятий. Росляков пришел туда во время перемены и сразу же оказался среди визга, шума и смеха. Солнце пронизывало насквозь коридоры, и в его желтых косых лучах носились белые пушинки тополей. - Десятый "А" где? - спросил Росляков девушку, которая сидела на подоконнике с книгой, прижатой к груди. - На пятом. - Спасибо. - Пожалуйста. Росляков поднялся на пятый этаж и подошел к дверям класса. Там что-то кричали ребята, перебивая друг друга. Росляков поманил к себе парня с повязкой дежурного на рукаве, который ходил по коридору, наблюдая за порядком, и попросил: - Леньку позови, пожалуйста. - Какого? - Самсонова. - Так он же исключен. - Почему? - А он бульдога в класс привел. - Ну и что? - Ничего. Рычал. Галина Михайловна упала в обморок. Она собак боится. Леньку за гриву в учительскую, оттуда в милицию - и "арриведерчи, Рома". - Это когда же было? - Позавчера. - А сейчас он где? Дома? - Что вы!.. Он до этого-то домой только спать ходил. У него предки цапаются. Мы его искали, думали, чтоб он повинился, пустил слезу, но нет нигде. Может, Лев знает. - А это кто? - Лев Иванович, учитель по литературе. Подпольная кличка - Лев без единого зуба. - Почему Лев должен знать? - А он у Льва любимчик. Стихи пишет. - Хорошие? - Ничего. Мне стихи бим-бом, я все больше по химии. А вы откуда сами? - Знакомый его. Он мне трешницу должен был, велел зайти. А где его друг, тот… этот… Ну… - Сема? - Да. - Сейчас позову… Зазвенел звонок. Ребята бросились по своим классам. Из-за двери выглянул большеголовый черный парень и спросил: - Это ты от Леньки? - Нет. Сам его ищу, - ответил Росляков. - Он у тебя заперся? - Да нет!.. Я его обыскался - нигде нет. Он ведь псих. Ты подожди, англичанка идет, после урока поговорим. - Ладно, - ответил Росляков и пошел к директору. - Не может быть, - тихо сказал директор. - Когда это случилось? - Позавчера. - Позавчера? В какое время? - В четыре. - В час мы его исключили из школы. - А в милицию его за бульдога надо было обязательно таскать? - Это глупость. Меня здесь не было, понимаете? А завуч решила его припугнуть. - Что, милиция в роли огородного чучела? Очень умно, а?! - Да, да, вы правы, конечно. - Великое преступление - бульдога привел! - С другой стороны, не маленькое, по школьным законам. - Закон есть один. Школьными бывают порядки. - Да, да… Какой ужас! Талантливый парень, просто не верится… Что же делать? Где хоть он? - Это я здесь хотел выяснить. Кто его самый большой друг? - Он общительный мальчик. У него много товарищей. - А Сема? - Рывчук? - Я не знаю. Черный, голова у него здоровая. - Да, это он. Кажется, они дружат. - Какой у него адрес, можно узнать? - Сейчас. Директор вернулся и положил перед Росляковым листок бумаги, на котором был написан адрес Рывчука. - Да, кстати, - сказал директор, - он дружил с Тюриным. Он наш выпускник, теперь студент… - Я позвоню, - сказал Росляков. - Вы разрешите? - Прошу. Росляков набрал номер и сказал: - Слава, тут один адресок есть. Запиши, пожалуйста: Новый проспект, семь, квартира девять. Рывчук. Это его друг. И еще Тюрин, адрес надо выяснить. Он положил трубку, вздохнул и спросил: - А Лев Иванович ничего знать не может? - Лев Иванович… Погодите, погодите… Вы правы… Очень может быть. Сейчас я его приглашу, у него как раз "окно". Лев Иванович оказался стариком с бородой, совершенно беззубым, с удивительными голубыми глазами. Они у него были пронзительные и чистые, как вода. Он сел напротив Рослякова и спросил директора: - Чем могу?.. Директор сказал смущенно: - Вот товарищ… - Я из угрозыска. - Очень неприятно. Росляков засмеялся: - Даже так? - Именно так… Угрозыск в школе - это всегда тревожно… Что вас к нам привело? - Самсонов. - Леонид? - Да. - Что-нибудь по поводу собаки? - Нет. Он участвовал в вооруженном ограблении приходной кассы. Лев Иванович поднялся. Секунду он стоял молча, а потом спросил: - Когда это было? - Позавчера в четыре. - Тут не может быть ошибки? - Нет. Мы ищем его. Вы ничего о нем не знаете? Лев Иванович долго молчал, прежде чем ответить. Сегодня утром Ленька позвонил ему и сказал, что хочет прийти и поговорить. Лев Иванович назначил ему ровно на четыре. Ленька и раньше бывал у него, но всегда без звонка. Просто приходил, и старику не было скучно сидеть с ним вечера напролет. Парень был напичкан поэзией, и его стихи казались Льву Ивановичу талантливыми, совсем не школьными и не детскими. - Нет, - ответил он наконец, - я ничего о нем не знаю. - Самое худшее заключается в том, - сказал Росляков, - что парень украл у отца оружие. Он как волчонок сейчас. - Раскаяние и чистосердечное признание… Добровольная отдача себя в руки властей - это учитывается юрисдикцией или сие формальность? - спросил Лев Иванович. - Учитывается, - ответил Росляков, внимательно поглядев на учителя. - Сие по новым временам - не формальность, смею вас уверить…
Ленька пришел к Льву Ивановичу ровно в четыре. Старик негромко крикнул из комнаты: - Ты ноги, пожалуйста, вытри, я сегодня натер пол! Ленька стоял в коридоре большой коммунальной квартиры возле открытой двери Льва Ивановича. Он стоял, закрыв глаза, устало опустив руки вдоль тела, взъерошенный, осунувшийся и по-мальчишески еще нескладный. Несколько раз он собирался переступить порог, по каждый раз что-то удерживало его, и сердце гулко падало в груди, а кровь приливала к голове и щекам. Потом он вошел и сказал: - Здравствуйте, Лев Иванович. - Здравствуй, Леонид. Садись. - Спасибо. Постою. В ногах правда. - Скверное настроение? - спросил старик. - Скверное. Хорошее какое слово - "скверное". Почему-то оно уходит из устной речи. - Век требует более резких определений, да? "Дрянное" - это, по-видимому, точнее? - В моем положении - да. - А что случилось? - Да ничего особенного… Так, глупость… - У нас сейчас с тобой идет разговор по принципу: язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, не так ли? - Вроде бы… - Жаль. Надо быть всегда искренним. Как Достоевский. По-моему, он самый искренний человек из всех искренних. - Он был жестоким. - Есть жестокость и жестокость. Важно, на чем она зиждется. - Можно ли оправдывать жестокость, Лев Иванович? - Можно. Восторгаются ведь Желябовым, Перовской и Кибальчичем, которые убили императора Александра Второго, а ведь он, по отзывам некоторых современников, был, я бы сказал, обаятельным человеком. Понимаешь? Жестокость Желябова была жестокостью правды во имя доброты. - А жестокость по отношению к человеку, совершившему глупость? - Какую глупость? - Просто глупость. Обыкновенную глупость. - Видишь ли, человек, совершающий обыкновенные глупости, либо психически нездоров, либо предельно эгоцентричен. По-видимому, надо очень четко и честно определять людские поступки, и тогда то, что нам кажется глупостью, может на поверку оказаться либо преступлением, либо узкомыслием. Узкомыслие в больших вопросах - также преступно. И в общегосударственных и в человеческих. - А если преступление рождено глупостью? - Оно так же ужасно, как и рожденное умом. Тут разница только в степени жестокости. Кстати, иной раз преступление, продиктованное глупостью, бывает более жестоким, нежели рожденное умом. И то и другое должно быть наказуемо. - Но преступление не принесло никому никакого вреда. - Так не бывает. Преступление, даже не совершенное, а задуманное, уже породило преступника. - Вы учили меня честности в поэзии, Лев Иванович… - Не может быть честности в чем-то. Это не честность, если она частична. Честность должна быть генеральным качеством человека. - Лев Иванович… - Да. - Знаете, наверное, мир все-таки ужасно устроен. - Чепуха. Он устроен логично, а потому - прекрасно. - Логична геометрия, - сказал Ленька, - а что в ней прекрасного? - Мы же говорим о мире, а не о геометрии… - Лев Иванович… - Слушаю тебя… - Можно, я попью воды? - Конечно. Ленька ушел на кухню, и старик услышал, как он пустил воду из крана. Учитель знал, что Ленька всегда подолгу ждет, пока сойдет теплая вода и пойдет студеная, "из земли". Потом он услышал, как Ленька стал пить воду. Он пил ее прямо из-под крана, чмокая губами. Потом стало тихо, и только несколько капель звонко разбились в раковине. "А ведь это все какая-то дикость, - подумал Лев Иванович, - наваждение…" Этот не знает
Тюрин - выпускник той школы, где учился Ленька, - сидел дома и чертил хитрый курсовой чертеж. Он услыхал протяжный звонок и пошел открывать дверь. - Кто там? - С Мосгаза. Он открыл дверь, впуская Костенко, и сказал: - Только извините, я в трусах. - В трусах - не в бюстгальтере, - ответил Костенко, - переживу. Тюрин засмеялся. - Веселый Мосгаз, заходите… - Я тягу проверить, - сказал Костенко. - Тянет хорошо. - Порядок есть порядок. Тюрин притащил лесенку, поставил ее к ногам Костенко и вернулся к своей чертежной доске. - Вы б поддержали меня, а то загремлю, - попросил Костенко. - Вы долго будете тягу смотреть? - Тягу не смотрят, ее чувствовать надо… - Тяга - она, как говорится, и есть тяга… Костенко взобрался на лестницу, продолжая ворчать: - Сейчас в двести сорок девятой был, так лесенку попросил, а хозяйка меня обругала. - Людмила Аркадьевна? - А бог ее знает… Фифочка. - Женщина с характером. Кого угодно доведет. - Это уж я не знаю, а меня она довела. А сама стоит и плачет. - Из-за Леньки… - Это кто? Хахаль? - Сын. - Женился? - Из дому сбежал. - Куда? - Я думаю, куда-нибудь в Сибирь подался. - А почему в Сибирь? - Я там в экспедиции был, с ума сойти, как здорово, ему кое-что рассказал, так он мне потом говорит: "Сбегу к чертовой матери". - В той комнате у вас стена капитальная? - В столовой? - Да. Там, где дверь закрыта. - Не знаю. Вы сами посмотрите. Костенко зашел во вторую комнату, постучал по стене, быстро огляделся, увидел большой стол, маленькую горку для посуды и несколько стульев. Леньки там быть не могло. Он вышел в коридор. - Придется еще прийти к вам, - сказал Костенко. - Только пораньше приходите, а то я в институте, мамаша на фабрике, дом пустой. - Ясно. Мне к этой дамочке снова надо идти, а душу выворотит. Дождусь, пока ее парень вернется. - Ленька? Он не вернется. - Неужто мать не жалко? - Нет, жалко, конечно… Родители как-никак. - Если он письмо вам черкнет, сказали бы матери-то… - Думаете? - Точно. Переживает - лицо как свекла стало. А что вы, друг ему? - Друг не друг, а товарищ. - Ну, пока. | 
