Это случилось в пятницу, чуточку больше года назад - самую чуточку, потому что была середина октября. Я только что выступил в суде с речью по делу о шантаже, вынесение приговора было отложено на неделю, и, помнится, мы с женой должны были обедать в ресторане на авеню Президента Рузвельта в обществе префекта полиции и других персон. Я вернулся из Дворца пешком: до него рукой подать, да и дождь шел мелкий, почти теплый, не то что сегодня. М-ль Борденав, моя секретарша, которую мне никогда не приходило в голову назвать по имени - как все, я зову ее Борденав, словно общаясь с мужчиной, дожидалась моего возвращения, но маленький Дюре, мой помощник в течение последних четырех с лишним лет, уже ушел. - В приемной вас ждут, - доложила мне Борденав, подняв голову над зеленым абажуром своей лампы. Она скорее белокурая, чем рыжая, но, потея, пахнет точь-в-точь как рыжие. - Кто? - Какая-то девчонка. Не назвалась, не сказала, зачем пришла. Хочет личной встречи с вами. - Какая приемная? У нас две приемных - большая и малая, как мы их называем, и я знал, что секретарша ответит: - Малая. Она не любит женщин, настаивающих на личной встрече со мной. Как был, с портфелем под мышкой, в шляпе и мокром плаще, я распахнул дверь и обнаружил незнакомку в кресле; скрестив ноги и дымя сигаретой, она читала киножурнал. Посетительница тут же вскочила и посмотрела на меня так, словно перед ней возник киноактер во плоти. - Пройдемте со мной. Я обратил внимание на ее дешевое пальтишко, туфли со стоптанными каблуками и, главное, прическу - конский хвост, модный у танцовщиц и известных девиц с Левого берега. У себя в кабинете я разделся и сел на свое место, указав ей на кресло напротив. - Вас кто-нибудь направил сюда? - осведомился я. - Нет, я сама пришла. - Почему вы обратились именно ко мне, а не к другому адвокату? Я частенько задаю этот вопрос, хотя ответ не всегда льстит моему самолюбию. - А вы не догадываетесь? - Я больше не играю в загадки. - Допустим, потому, что у вас есть привычка добиваться оправдания своих клиентов. Недавно один журналист сказал то же самое по-другому, и в таком виде фраза обошла всю прессу: "Если вы невиновны, берите любого адвоката; если виновны, адресуйтесь к мэтру Гобийо". Лицо незнакомки было беспощадно освещено лампой, и я помню, что чувствовал себя неловко, всматриваясь в его черты: оно одновременно было детским и очень старым, этакой смесью простодушия и плутоватости, невинности и порока, добавил бы я, если бы мне не претили эти слова, которые я резервирую для присяжных. Она была худа и в плохой физической форме, как все девушки ее возраста, которые живут в Париже, не соблюдая гигиены. Почему мне подумалось, что у нее наверняка грязные ноги? - У вас нелады с юстицией? - Непременно будут. Она была довольна, что удивила меня, и, уверен, нарочно закинула ногу на ногу, приоткрыв их выше колен. Косметика, которую она освежила в ожидании приема, была кричащей и неумелой, как у проститутки последнего разбора или недавно приехавшей в Париж служаночки. - Стоит мне вернуться к себе в гостиницу, если только это произойдет, меня возьмут; не исключено, что постовым уже розданы мои приметы. - И вы хотели повидаться со мной до этого? - А то! После было бы слишком поздно. Я ничего не понимал и невольно заинтересовался. Этого она, несомненно, и добивалась: недаром же я перехватил беглую улыбку на ее тонких губах. - Полагаю, вы невиновны? Она безусловно читала отзывы обо мне, потому что ответила в тон: - Будь я невиновна, меня бы здесь не было. - За какое правонарушение вас разыскивают? - За разбой. Она произнесла это слово просто и сухо. - Вы совершили вооруженное нападение? - Оно ведь называется разбоем, верно? Я поудобней устроился в кресле, приняв свою обычную позу: левая рука подпирает подбородок, правая небрежно чертит в блокноте слова и закорючки, голова чуть наклонена вбок, большие глаза безучастно вперяются в клиентку. - Рассказывайте. - Что? - Все. - Мне девятнадцать… - Я дал бы вам семнадцать. Я брякнул это нарочно: хотел неизвестно зачем задеть ее. Конечно, я мог бы сослаться на своего рода антагонизм, возникший между нами с первой же встречи. Она бросала вызов мне, я - ей. В ту минуту могло еще казаться, что шансы у нас равны. - Родом я из Лиона… - Дальше. - Мать у меня ни домохозяйка, ни фабричная работница, ни проститутка. - Почему вы так говорите? - Потому что обычно так именно и бывает, верно? - Читаете народные романы? - Только газеты. Мой отец-учитель, мать до замужества служила на почте. Она ждала ответной реплики, но ее не последовало, от чего посетительница несколько смешалась. - До шестнадцати я ходила в школу, получила аттестат и год работала в Лионе машинисткой автодорожной компании. Я счел за благо промолчать. - В один прекрасный день я решила попытать счастья в Париже и убедила родителей, что по переписке нашла себе место. Я по-прежнему молчал. - Вас это не интересует? - Продолжайте. - Я приехала сюда, не имея работы, и сами видите, выкрутилась, раз уж жива до сих пор… Вы даже не спросите, как я выкручивалась? - Нет. - А я все-таки скажу. Всеми правдами и неправдами. Я не моргнул глазом. - Всеми! Понимаете, всеми! - настаивала она. - Дальше. - Я сдружилась с Ноэми, ну, той самой, которую сейчас наверняка где-то сцапали и допрашивают. А так как известно, что дельце мы провернули вдвоем, все равно выяснится, если уже не выяснилось, что комнату в меблирашке мы снимали на двоих, и меня там будут ждать. Знаете "Номера Альберти" на улице Вавен? - Нет. - Это там. Моя позиция начала выводить ее из терпения, и она постепенно утрачивала самообладание. Со своей стороны я умышленно напускал на себя вид этакой безразличной ко всему глыбы. - Вы всегда такой? - с досадой бросила она. - Я-то воображала, что ваша роль - помогать своим клиентам. - Прежде всего я должен знать, в чем должна состоять моя помощь. - Да в том, чтобы добиться оправдания нас обеих. - Тогда слушаю. Она поколебалась, пожала плечами и вновь заговорила: - Ладно, попробую… В конце концов, мы нахлебались этого под завязку. - Чего? - Желаете подробностей? Ну что ж, я не из стеснительных, и если вас тянет на пакостные истории… В голосе ее зазвучали презрение и разочарование, и, чуточку злясь на себя за большую, чем обычно, жестокость, я в первый раз подбодрил ее: - Кому пришла мысль о налете? - Мне. Ноэми мысли не приходят - слишком глупа. Девка она славная, но мозги неповоротливые. Словом, газеты надоумили. Я подумала, что, если капельку повезет, мы сможем разом выкарабкаться на несколько недель, а то и месяцев. По вечерам мне часто случается шататься у вокзала Монпарнас, и я малость изучила тамошний район. А на улице Аббата Грегуара приметила лавочку часовщика, открытую по вечерам часов до девяти-десяти. Магазинчик маленький, освещен плохо. В глубине видна кухня, где старуха, слушая радио, чистит овощи или вяжет. У окна, вставив в глаз лупу в черной оправе, работает лысый часовщик, тоже старикан, и я умышленно без конца ходила мимо, чтобы присмотреться к ним. Этот кусок улицы освещен плохо, магазинов поблизости нет… - Оружие у вас было? - Я купила детский револьвер - такие с виду ни дать ни взять настоящие. - Это произошло вчера вечером? - Позавчера. В среду. - Продолжайте. - В самом начале десятого мы обе вошли в лавку. Ноэми притворилась, что сдает в ремонт свои часы. Я держалась сбоку от нее и забеспокоилась, что старухи нет на кухне. Чуть было не отказалась даже от нашего замысла, но потом, когда старик наклонился, чтобы осмотреть часы моей подружки, показала ему дуло своего пугача и заявила: - Налет. Не кричать. Отдайте деньги, и я не причиню вам вреда. Он почувствовал, что с ним не шутят, и отпер ящик кассы, а Ноэми, как было уговорено, похватала часы, висевшие вокруг верстака, и рассовала их по карманам пальто. Я уже протянула руку за деньгами, как вдруг почувствовала, что за спиной у меня кто-то стоит. Это оказалась старуха, в шляпе и пальто: она откуда-то вернулась и прямо с порога стала звать на помощь. Моя пушка, видимо, ее не испугала. Она раскинула руки, преградила нам дорогу и заголосила: - Спасите! Грабят! Убивают! Тут я заметила рукоять для подъема и опускания железной шторы, схватила ее и ринулась на старуху, бросив Ноэми: - Мотаем! Я ударила и толкнула старуху, которая навзничь рухнула на тротуар, так что нам пришлось переступать через нее. Мы разбежались в разные стороны. На тот случай, если придется разделиться, у нас был уговор встретиться в одном баре на улице Гэте, но я попала туда не сразу, потому что больше часа колесила по городу, аж до Шатле на метро добралась. В баре я спросила у Гастона: - Моя подружка не приходила? - Весь вечер ее не видел, - ответил он. Часть ночи я провела не у себя, а на рассвете вернулась в "Номера Альберти", но Ноэми дома не было. Больше я ее не видела. Во вчерашней утренней газете в нескольких строчках описывается наша история и добавлено, что жена часовщика, у которой рана на лбу и поврежден глаз, попала в больницу. Больше ничего пока не известно. Ни вчера вечером, ни сегодня утром о нас ни слова. Не указано также, что номер откололи две женщины. Мне это не нравится. Прошлой ночью я в "Номера Альберти" не возвращалась, а нынче в полдень, направляясь в бар на улице Гэте, вовремя заметила двух шпиков в штатском. Я повернула голову и прошла мимо, а из одного бистро на Ренской улице, где меня не знают, позвонила Гастону. Я слушал все так же неподвижно, не выказывая никаких признаков интереса, на который она рассчитывала. - Ему вроде бы показали фотку Ноэми, такую, понимаете, какую делают с арестованных, и спросили, знакома ли ему эта девушка. Он ответил, что знакома. Тогда легавые поинтересовались, знает ли он ее подружку, и он опять ответил, что знает, а вот где мы обе живем - ему неизвестно. То же наверняка проделали во всех барах и меблирашках по соседству. Я упросила Гастона - мы ведь приятели - оказать мне услугу, и он согласился. Она посмотрела на меня так, словно остальное я уже угадал. - Я жду, - холодно уронил я. Не знаю, за что, в сущности, я на нее злился, но злился я бесспорно. - Когда его станут допрашивать снова - а это обязательно произойдет, - он покажет, что в четверг Вечером, как раз во время налета, мы обе сидели у него в баре, и найдет клиентов, которые подтвердят его слова. Этого Ноэми не знает, и это ей необходимо сообщить. Насколько я ее себе представляю, она пока что не раскололась и с упрямым видом отмалчивается. А - раз вы теперь наш адвокат, у вас есть право увидеться с ней и втемяшить что нужно. Вы можете также оговорить все подробности с Гаетоном - он у себя в баре до двух ночи. Я предупредила его по телефону. Денег я вам пока что не обещаю - у меня их просто нет, но я знаю, что вам случалось браться за дела и бесплатно. Я считал уже, что знаю все, все увидел, все услышал. И все-таки я чувствовал: она не решается прерваться, еще не все выложила и ей остается сказать или сделать нечто такое, что внезапно показалось ей трудным. Не боится ли она испортить свой фокус, который, несомненно, готовила столь же тщательно, как и налет? Я вновь представляю себе, как она встает, побледнев, силясь самоуверенно улыбнуться и с блеском разыграть главную часть партии. Взгляд ее, обежав комнату, остановился на единственном не заваленном бумагами углу письменного стола, и, задрав юбку до талии, она запрокинулась с негромким: - Лучше уж вы попользуйтесь, пока меня не посадили. Трусиков на ней не было. Так впервые я увидел ее тощие ляжки, по-девчоночьи выпуклый живот, темный треугольник лобка, и кровь совершенно беспричинно ударила мне в голову. Я видел ее запрокинутое лицо рядом с настольной лампой и вазой с цветами, которые Борденав меняет каждое утро, а она тоже старалась не сводить с меня глаз и ждала, мало-помалу теряя уверенность в удаче, потому что чувствовала: я не реагирую. Потребовалось известное время на то, чтобы глаза у нее увлажнились, она шмыгнула носом, нащупала наконец рукой край юбки и, еще не опустив ее, разочарованным и униженным тоном пробормотала: - Это вам ничего не говорит? Она медленно поднялась, повернувшись ко мне спиной, и, все так же пряча лицо, покорно осведомилась: - Значит, полный отказ? Я закурил сигарету и в свой черед выдавил, глядя в сторону: - Садитесь. Она повиновалась не сразу и, прежде чем повернуться ко мне, громко, по-детски высморкалась. Ей-то я и звонил сейчас на улицу Понтье, где у нее лежит в постели мужчина, с которым я знаком и которого только что не просил стать ее любовником. Телефон зазвонил, когда я раздумывал, стоит ли писать еще. Я узнал голос жены: - Все работаешь? Я заколебался: - Да нет… - Может, заедешь за мной? Здесь Мориа. Корина собирается, если ты явишься, оставить нас обедать с четырьмя-пятью приятелями. Я ответил "да". Итак, сейчас я уберу "свое" досье в шкаф, решу, за какими книгами библиотеки буду держать ключ, а потом пойду одеваться. По-прежнему ли прячется под мостом Мари чета клошаров? Глава 2
Вторник, б ноября, вечер.
Я поднялся в спальню, чтобы переодеться, и позвал Альбера. - Выведете машину и отвезете меня на улицу Сен-Доминик. Мадам, полагаю, взяла "четыре аш-вэ"? - Да, мсье. У нас две машины и шофер, он же дворецкий, но судачат главным образом о шофере. Его наличие объясняют наивным тщеславием выскочки, хотя нанял-то я его по совсем уж другой, смехотворной причине. Сиди передо мной клиент и скажи он мне то же самое, я, несомненно, оборвал бы его: - Ограничьтесь изложением фактов. Тем не менее не упущу случая разрушить мимоходом еще одну легенду. Мэтр Андрие, мой первый и, кстати, единственный патрон, а также первый муж Вивианы, был одним из немногих парижских адвокатов, которых возили во Дворец шоферы в ливрее. Отсюда вывод: я стремлюсь ему подражать, и Бог весть какой комплекс толкает меня доказывать жене… Когда мы начинали и жили на площади Данфер-Рошро с Бельфорским львом[2] под окнами, я ездил на метро. Это длилось недолго, всего с год, после чего я уже мог позволить себе такси. Мы не замедлили купить машину по случаю, но если у Вивианы уже были водительские права, то я оказался неспособен сдать экзамен. Машины я не чувствую, да и реакция у меня не шоферская. За баранкой я так напрягаюсь, так уверен в неизбежности аварии, что экзаменатор посоветовал мне: - Вам лучше бросить это, господин Гобийо. Случай с вами - не единственный, и происходит такое преимущественно с людьми высокого интеллекта. Со второго или третьего захода вы, конечно, свои права получите, но рано или поздно угодите в катастрофу. Вождение - не для вас. Я вспоминаю, как почтительно он произнес последние слова: моя репутация уже устанавливалась. Несколько лет, вплоть до того, как мы обосновались на острове Сен-Луи, шофера мне заменяла Вивиана, отвозившая меня во Дворец и заезжавшая за мной по вечерам, и лишь когда Альбер, сын нашего садовника в Сюлли, отбыв военную службу, стал искать работу, нам пришла мысль нанять его. Когда нас с женой перестали вечно видеть вместе, это показалось странным: наша неразлучность уже стала легендой, и я уверен, что кое-кто до сих пор воображает, будто Вивиана помогает мне составлять мои досье, а то и писать судебные речи. Я не самолюбив в том смысле, в каком это присуще моим собратьям, и если… Факты! Почему я то и дело возвращаюсь к прошлому воскресному вечеру, хотя он не ознаменовался никакими важными событиями? Сегодня у нас вторник. Вот уж не думал, что меня так скоро опять потянет погрузиться в свое досье. Итак, Альбер отвез меня на улицу Сен-Доминик, и, заметив на парадном дворе голубую машину жены, я отпустил его. У Корины де Ланжель я застал человек десять в одной из гостиных и трех-четырех в маленькой, оборудованной под бар круглой комнатке, где священнодействовала сама хозяйка дома. - Шотландского, Люсьен? - осведомилась она, перед тем как расцеловаться со мной. Она целуется с каждым. В доме это ритуал. Затем почти тут же раздалось: | 
