Я мог бы соорудить нечто вроде барометра настроений за неделю. До вторника люди вновь обретают равновесие, жизнедеятельность их становится нормальной, но уже ко второй половине четверга их опять лихорадит, и они торопятся развязаться со всем, с чем только можно, чтобы уехать за город в пятницу после полудня, а если повезет, то и утром. Словом, судя по моему блокноту, во вторник я позвонил Грегуару, которого знавал еще в Латинском квартале и который профессорствует сейчас на медицинском факультете. Видимся мы раз в пять лет, а то и реже, но по-прежнему остаемся друг с другом на "ты". - Как дела? - А у тебя? Как жена? - Спасибо, хорошо. Хотел бы попросить тебя об одной услуге, потому что не знаю, к кому еще обратиться. - Если это в моих силах, буду рад помочь. - Речь идет об одном студенте. Зовут его Леонар Мазетти. - Надеюсь, экзамены тут ни при чем? Тон Трегуара разом похолодел. - Ни при чем. Мне надо знать, действительно ли он студент медицинского факультета и аккуратно ли посещает лекции в последнее время. - На каком он курсе? - Не знаю. Возраст - двадцать два-двадцать три года. - Мне придется обратиться в канцелярию. Потом немедленно тебе перезвоню. - Но сделать все необходимо без огласки. - Само собой. Грегуар наверняка раздумывает, почему я заинтересовался этим молодым человеком. Я и сам недоумеваю, с какой стати повесил на себя такую обузу. Дело ведь не ограничивается одним звонком. Я обращаюсь также в дирекцию Ситроена на набережной Жавель. Несколько лет назад мне довелось защищать в суде интересы компании, и я свел знакомство с одним из заместителей директора. - Господин Жамбен все еще работает у вас? - Да, мсье. Кто его спрашивает? - Мэтр Гобийо. - Минутку. Я посмотрю, на месте ли он. Чуть позже в трубке раздается другой голос-голос занятого человека: - Да? - Я хотел бы просить вас о небольшом одолжении, господин Жамбен. - Простите, кто у аппарата? Телефонистка не разобрала фамилию. - Адвокат Гобийо. - Как поживаете? - Благодарю, хорошо. Мне хотелось бы знать, работает ли у вас подсобником некий Мазетти, и, если да, не было ли у него неоправданных прогулов в последние недели. - Это нетрудно, но потребует времени. Не перезвоните ли мне через час? - Желательно, чтобы Мазетти ни о чем не догадался. - Он впутался во что-то скверное? - Вовсе нет. Не беспокойтесь. - Я займусь этим. На оба вопроса я получил ответы. Мазетти не солгал. На набережной Жавель он работает три года, отсутствует на работе редко, обычно в экзаменационные сессии, исключая последнюю, совпавшую с периодом, когда он высматривал Иветту на тротуаре улицы Понтье. Но и тогда он пропустил всего два дня. То же самое на медицинском факультете, где он учится на четвертом курсе и прогулял тогда же всего лишь неделю. Грегуар добавил: - Я навел справки о парне, не зная, что именно тебя интересует в связи с ним. Он не из блестящих студентов, интеллект у него средний, чтобы не сказать - ниже среднего, но он вкладывает в учебу столько рвения, что получает хорошие оценки и, несомненно, закончит курс. Похоже, из него выйдет отличный сельский врач. Итак, Мазетти вернулся к нормальному ритму существования: ночью - работа на набережной Жавель, днем - лекции и анатомичка. Доказывает ли это, что он успокоился и начал выздоравливать? Хотелось бы в это верить. Стараюсь думать о нем как можно меньше. Не будь его, это был бы самый лучший период моей жизни за многие годы.
Четверг, 5 декабря. "Санкт-Мориц"[7]. На этот раз снег падает крупными влажными хлопьями, которые на земле тут же тают, но уже оставляют белые полосы на крышах. Это напомнило мне, что я должен зарезервировать комнату в отеле, если мы хотим отправиться на рождественские каникулы. Я долго колебался, подумав сперва о Межеве или Шамони, куда когда-то ездил с Вивианой. В одной из газет я прочел, что там на праздники все уже сдано. Это не значит, что мест больше нет, - мне ведь известно, как делаются газеты, но это служило как бы предостережением: на обоих курортах собирается много моих молодых коллег, увлекающихся лыжами. Нет, я вовсе не намерен прятать Иветту. Я ее не стыжусь. Кроме того, у меня достаточно оснований предполагать, что все и без того в курсе. Тем не менее будет неприятно, если в одном и том же отеле соберутся сплошь адвокаты, с которыми я ежедневно встречаюсь во Дворце, особенно если они явятся туда в сопровождении жен. Мне плевать на то, что я буду играть смешную роль. На лыжах я и так окажусь смешон. Но я хочу оградить Иветту от любого конфликта, который мог бы испортить нам каникулы, а с известными женщинами такой конфликт вполне вероятен. Вот почему я в конце концов остановил выбор на Санкт-Морице. Публика там разношерстная, более интернациональная, менее фамильярная. На первых порах роскошная обстановка "Паласа" выбьет Иветту из колеи, зато нам легче будет сохранить известную анонимность. Итак, я позвонил туда. Меня соединили с администратором, и мне показалось, что моя фамилия известна ему, хотя я там ни разу не останавливался. У них уже почти полно, подтвердил он, забронировав тем не менее для меня номер-спальня, ванная и маленькая гостиная. Он уточнил: - Вид на каток. В тот же день после обеда Вивиана раскрыла последний выпуск "Вог" и показала мне белое платье с тяжелыми складками, отнюдь не лишенное элегантности. - Нравится? - Очень. - Нынче днем я заказала себе такое. Не сомневаюсь - для Канна. Платье называется "Ривьера", но я не улыбнулся - не было охоты: чем ближе час объяснения, тем отчетливей я сознаю, что пройдет оно трудно. Тем более трудно, что мое поведение в последние дни успокоило Вивиану. Впервые на моей памяти она впадает в такую грубую ошибку. Сперва, видя меня в более уравновешенном, почти спокойном настроении, она встревожилась. Возможно, даже поговорила обо мне с Пемалем, который довольно часто навещает ее, но я не знаю, что он ответил. - У меня складывается впечатление, что твои витамины возымели действие. - Почему бы нет? - Тебе сейчас не лучше, чем две недели назад? - По-моему, да. Возможно, она думает также, что теперь, когда Иветта у меня под рукой, в двух шагах от дома, я начал испытывать известное пресыщение. Она и не подозревает, что все обстоит как раз наоборот и что теперь покидать Орлеанскую набережную даже на несколько часов кажется мне чем-то чудовищным. Так вот, пусть она заказывает себе платья для Лазурного берега! Никто не мешает ей отправиться туда одной, пока мы с Иветтой будем в Санкт-Морице. Я долго испытывал побуждение пожалеть Вивиану. Это прошло. Я наблюдаю за ней холодно, как за чужим человеком. Ее размышления о бедной г-же Мориа, когда мы возвращались из отеля Матиньон, тоже сыграли здесь роль. Пережевывая прошлое, я констатировал, что сама Вивиана никогда никого не жалела. Разве она пожалела Андрие, начиная совместную жизнь со мной? Конечно, мне попрекать ее этим было бы некрасиво. Тем не менее это факт, и будь ей сегодня тридцать или даже сорок, она не задумываясь пожертвовала бы мною, как пожертвовала первым мужем. Это напомнило мне о том, как он умер, и я несколько стыжусь мысли об этом сейчас, перед отъездом в Санкт-Мориц, откуда недалеко до Давоса. Воскресенье, 11 декабря. "Жанина". Пытаюсь сообразить, почему, вернувшись, я записал в блокнот ее имя. Для этого должны быть какие-то основания. Двигала мной определенная мысль или я подумал о нашей прислуге просто так, без конкретного повода? Поскольку было воскресенье, я провел на Орлеанской набережной всю вторую половину дня и, насколько помнится, начало вечера, но не конец его, потому что нам с женой предстояла новая встреча с Мориа, который давал в половине одиннадцатого политический обед на улице Сен-Доминик. В этот вечер Вивиана, не спросив меня, объявила, что мы проведем Рождество на Юге, в Канне, уточнила она. Корина бросила мне взгляд, по которому я заключил, что она прослышала о моих планах. Что у нас было с Жаниной такого, чего не происходило бы в другие воскресенья, а то и по вечерам в будни? Она чувствует себя с нами естественней и непринужденней, и Иветта однажды заметила: - Я еще девчонкой мечтала жить в таком месте, где все будут ходить голые, тратить время только на ласки и ублажать друг друга, как обоим хочется. Она улыбнулась своим воспоминаниям. - Я называла это играть в земной рай, и мне было одиннадцать, когда мать застала меня за этой игрой с одним мальчуганом, которого звали Жак. Нет, я сделал пометку "Жанина" не в связи с этой фразой и, по-моему, не в связи с другим размышлением Иветты, с серьезным видом разглядывавшей меня и Жанину, когда мы совокуплялись. - Умора! - неожиданно бросила она со смешком, от которого мы замерли. - Ты о чем? - Разве ты не слышал, что она сейчас сказала? - Что я делаю ей чуточку больно. - Не совсем так. Она сказала: "Мсье, вы делаете мне чуточку больно". Смехота! Это все равно, как если бы она говорила с тобой в третьем лице, спрашивая позволения… Конец фразы получился грубым, образ - комичным. Иветта любит употреблять в подобных обстоятельствах точные и вульгарные выражения. Ах да, вспомнил! Эта пометка сделана по поводу одного моего наблюдения, к которому я собирался вернуться, хоть оно и не особенно важно. Жанина, кажется, взяла Иветту под защиту - не против меня, но против всего остального мира. Она, по-видимому, поняла, что нас связывает, а это, на мой взгляд, уже кое-что из ряда вон выходящее, и всячески старается создать вокруг нас нечто вроде зоны безопасности. Не удается мне объяснить свою мысль достаточно внятно! После эпизода, о котором я упомянул выше, было бы смешно говорить о материнском чувстве, и все-таки я думаю именно о нем. Для Жанины заботиться о счастье Иветты стало как бы игрой, но отчасти и смыслом существования. Она благодарна мне за то, что я стал делать то же самое раньше нее, и одобряет все мои усилия в этом направлении. Дело выглядит так, как будто она взяла под свое крыло и меня, хотя, если я поведу себя иначе и у нас с Иветтой случится, к примеру, размолвка или ссора, я найду в лице Жанины врага. Ни в нравственном, ни в физическом смысле она не лесбиянка. В отличие от Иветты у нее не было сексуального опыта с женщинами до того, как она попала на Орлеанскую набережную. Не важно. Я не помню, почему, возвращаясь, думал об этом. Точнее, я не подозревал, что это окажется связано с последующим событием. Только теперь я уразумел, по какой причине ей пришло в голову посоветовать мне в это воскресенье: - Не слишком утомляйте ее сегодня.
Вторник, 13 декабря. "Кайар". Изматывающая судебная речь! Я три часа продержал присяжных в подвешенном состоянии и добился осуждения на десять лет тюрьмы, тогда как, не вырви я у суда признания смягчающих обстоятельств, было бы чудом, если бы мой клиент отделался всего лишь пожизненными каторжными работами. Вместо благодарности он мрачно взглянул на меня, пробурчав: - Стоило ради этого шум поднимать! Уповая на мою репутацию, он рассчитывал на полное оправдание. Зовут его Кайар, и я сожалею, что его навеки не изъяли из обращения - он того заслуживает. В девять вечера я застал Иветту уже спящей. - Лучше дайте ей поспать, - посоветовала мне Жанина. Не знаю, какая муха меня укусила. Вернее, знаю. После громадного расхода нервной энергии, после мучительного ожидания вердикта я почти всегда испытываю потребность в грубой разрядке и в течение долгих лет тут же бросался в дом свиданий на улице Дюфо. Такое происходит не с одним мной. Через приоткрытую дверь я увидел спящую Иветту. Заколебался, вопросительно взглянув на Жанину, которая слегка покраснела. - Прямо здесь? - прошептала она, отвечая на мой молчаливый вопрос. Я кивнул. Мне нужна была всего лишь краткая встряска. Чуть позже я услышал голос Иветты: - Хорошо позабавились? Откройте-ка двери, чтобы и мне было видно. Она не ревновала. Когда я подошел и обнял ее, она осведомилась: - Жанина как следует поработала? И, повернувшись набок, снова заснула. Среда, 14 декабря. Наконец все выяснилось. Провожая меня до лестницы, Жанина заговорила. В одиннадцать утра Иветта, слегка бледная, еще лежала в постели, и я заметил, что ее завтрак стоит нетронутым на подносе. - Не беспокойся. Это пустяки. Билеты на поезд уже купил? - Лежат в кармане со вчерашнего дня. - Смотри не потеряй. Знаешь, я ведь впервые в жизни поеду в спальном вагоне. Она показалась мне озабоченной, слегка поблекшей, словно я видел ее через вуаль, и в прихожей поинтересовался у Жанины: - Это не из-за вчерашнего? - Нет… Тсс! Жанина вышла со мной на площадку. - Лучше я вам сразу скажу, чем она встревожена. Ей кажется, что она забеременела, и она не знает, как вы к этому отнесетесь. Я замер, вцепившись рукой в перила и широко раскрыв глаза. Я не разобрался в причинах своего волнения и сейчас еще не в состоянии этого сделать; знаю только, что это было одним из самых неожиданных и глубоких потрясений за всю мою жизнь. Потребовалась добрая минута, чтобы я пришел в себя и, отпихнув Жанину, взлетел на полмарша вверх. Я ворвался в спальню с криком: - Иветта! Не знаю, какой у меня был голос и что за выражение на лице. Она села на постели. - Это правда? - Что? - То, что мне сообщила Жанина. - Она тебе сказала? Не могу взять в толк, почему Иветта с первого же взгляда не поняла, что взволнован я от счастья. - Ты рассердился? - Да нет же, малыш! Напротив! А я-то вчера вечером… - Вот именно! Значит, все объяснялось той же причиной, по которой Жанина в воскресенье вечером посоветовала мне не слишком утомлять Иветту! У нас с Вивианой вопрос о детях никогда не вставал. Ей ни разу не случалось затрагивать эту тему, из чего, равно как из вечно принимаемых ею предосторожностей, я заключил, что она не желает детей. К тому же я никогда не видел, чтобы на улице, на пляже или у знакомых она удостоила ребенка взглядом. Дети для нее чужой, вульгарный, почти неприличный мир. Мне памятен тон, каким она отозвалась на известие о том, что жена одного из моих коллег четвертый раз в положении: - Иные женщины рождены быть крольчихами. Некоторым это даже нравится. Похоже, материнство внушает ей отвращение; может быть, она рассматривает его как нечто унизительное? А вот Иветта, оробев и стыдясь, оставалась в постели совсем по другой причине. - Знаешь, если ты хочешь, чтобы я его не оставляла… - У тебя это уже бывало до меня? - Пять раз. Я не решалась тебе сказать. Все думала, как мне быть. Я и без того так осложнила тебе жизнь… Глаза у меня заволокло, но я не обнял Иветту - побоялся выглядеть слишком театрально. Я ограничился тем, что пожал ей руку и впервые за весь вечер поцеловал ее. У Жанины хватило такта оставить нас одних. - Ты уверена? - Полной уверенности так скоро не бывает, но это тянется уже дней десять. Она заметила, что я бледнею, и, сообразив почему, поспешила добавить: - Я считала дни. Если я действительно беременна, то Лишь от тебя. У меня перехватило дыхание. - Вот будет забавно, правда? Знаешь, это ведь не помешает нам съездить в Швейцарию. А не встаю я потому, что Жанина не дает. Она уверяет, что, если я хочу сохранить ребенка, мне нужно несколько дней отдохнуть. Чудо, а не девчонка! Обе - чудо! - Ты вправду доволен? Еще бы! Я еще не поразмыслил о случившемся. Иветта права, говоря, что оно чревато осложнениями. Тем не менее я так доволен, взволнован, тронут, как, насколько помню, еще никогда не был. - Если ничего не изменится, дня через два-три покажусь врачу - пусть сделает тестирование. - Почему не сегодня же? - Ты этого хочешь? Тебе что, не терпится? - Да. - Ну, тогда я пошлю анализы в лабораторию завтра утром. Жанина отнесет. Позови ее. Жанине она объявила: - Ты знаешь, он хочет, чтобы я оставила ребенка. - Знаю. - Что он сказал, когда ты с ним говорила? - Ничего. Сперва оцепенел, и я уже испугалась, что он грохнется с лестницы, а потом он ринулся сюда, чуть не свалив меня по дороге. Жанина еще потешается надо мной! - Он настаивает, чтобы ты завтра же утром отнесла анализы в лабораторию. | 
