Он отдавал себе отчет, что нанес удар, что жене больно, а Кампуа в ужасе, но прошел по коридору, не заметив парня, буквально вдавившегося в переборку, и выбрался на палубу. - Кампуа! Мой дождевик и зюйдвестку. От дождя Ланнеку стало легче. Он шумно перевел дух. Несколько раз пригладил волосы, натянул дождевик и поднялся на мостик. - Проясняется наконец? - громыхнул он. Сирена умолкла, потому что видимость несколько улучшилась. По левому борту можно было уже различить несколько прибрежных маяков, по правому - огни Вальда, около Кале. С четверть часа капитан молча расхаживал между Муанаром и г-ном Жилем. Наконец колокол позвал офицеров к обеду. - Можете отправляться оба. Ланнек вновь остался наедине с рулевым, застывшим у штурвала. Чтобы заглушить свое лихорадочное возбуждение, дважды определился, хотя это было излишне: он достаточно хорошо знал здешние воды. Затем приказал изменить курс чуть влево - в таком положении относительно волн его судно сильнее качает. Может быть, хоть теперь морская болезнь проберет Матильду! Когда полчаса спустя офицеры вернулись на мостик, они застали капитана в обычной позе - он стоял, прильнув лбом к затуманенному стеклу. - Предстоят неприятности, Муанар. И, встретив удивленный взгляд старшего помощника, пояснил: - Нет, я не про судно. Я про свою жену. К одиннадцати ветер еще больше посвежел, и "Гром небесный" с тяжелым грохотом стал взрезать одну волну за другой. Машинам пришлось дать малый ход. Судно было недогружено, поэтому на каждой волне винт обнажался и работал вхолостую. Туман, правда, рассеялся; но зато всюду была вода - на палубе, на лицах, на дождевиках, в табаке Ланнека, в его трубке, которая то и дело гасла. Муанар ушел спать - в полночь ему на вахту. Г-н Жиль от нечего делать слонялся между мостиком и радиорубкой, всякий раз принося свежие новости. - Поль говорит вон с тем судном, что виднеется по правому борту. Это голландец. Идет домой с Черного моря. У Поля на нем приятель третьим помощником… В тесной радиорубке гудело динамо, и кривой радист неподвижно восседал за аппаратурой - на голове наушники, рука на ключе. - Булонский порт запрашивает все суда, не встречался ли им рыбачий баркас. Должен был вернуться еще в полдень. Где сейчас - неизвестно… Уж не тот ли это баркас без огней, который они заметили под вечер? Ланнек налил себе кальвадоса, угостил второго помощника. Несколько секунд они простояли со стопками в руках, и Ланнеку показалось, что молодой человек смотрит на него не без любопытства. - Что ты на меня уставился? - Я? И не думал! - Ну да, я рогат. Что в этом особенного? Ланнек швырнул пустую стопку за борт, облокотился о поручни и внезапно нахмурился: он начисто забыл об истории с призраком, а теперь, у него на глазах, с бака на камбуз шествовал человек, закутанный в простыню. Человек поднял голову, заметил капитана и хитро посмотрел на него, словно говоря: "Видите, я же выполняю приказание!" Это был боцман, тащивший окорок на место. Ланнек взглянул на маяк в Кале и опять перегнулся через поручни. Интересно, как отреагирует феканец. Неожиданно с камбуза долетел вой, настолько жуткий, что одна из коров, порвав путы, вскочила на ноги. На палубе вновь появилась белая фигура, только на этот раз под простыней уже не угадывался силуэт человека, а билось нечто бесформенное, отчаянно пытаясь выскочить из своего савана. - Сходите узнайте, что там такое, - приказал капитан г-ну Жилю. Железо палубы звенело под копытами удирающей коровы, за которой гнался один из матросов. Только рулевой как вкопанный стоял у штурвала, время от времени вопросительно поглядывая на капитана. - Пусть вызовут Муанара: у него ключи от Аптечки, - раздался внизу голос Жиля. Ланнек больше ничего не видел. Белая фигура исчезла в недрах корабля. До капитана доносились только шаги, хлопанье дверей и монотонные завывания, которыми сменились первые вопли. Капитан терял терпение: свой пост он оставить не может, а с рапортом никто не идет. Вдруг он вздрогнул. Рядом с ним выросла мрачная фигура. Это был феканец. Никогда еще лицо его не напоминало так сильно трагическую маску. - Ты что тут делаешь? - Пришел проситься под арест. - Что? Ты убил боцмана? Буфетчик покачал головой, изо всех сил стиснув сплетенные пальцы. - Признавайся живо, что ты натворил. - Я думал, призрак придет опять… - начал нормандец, сглатывая слюну после каждого слова. Сейчас он больше походил на деревенского дурачка, чем на нормального человека. - И выстрелил в него? - У меня не было пистолета. - Ну? Да отвечай же, гром небесный! - Я поставил на дверь котел с кипятком… Если мне полагается тюрьма - сажайте. Глаза его сверкали. Быть может, парень даже счастлив, что с него свалилась непомерная тяжесть, - теперь он больше не верит в привидения. - Иди спать. - Меня посадят? - Иди спать. Боцман по-прежнему стонал, но уже с перерывами, - очевидно. Муанар оказывает ему первую помощь: старший помощник как-никак сдал экзамен на санитара. - Жиль! - заорал капитан. Парижанин не заставил себя ждать. Вид у него был полутрагический-полунасмешливый. - Ну что? - Голова у боцмана - форменный помидор: на него выплеснулся целый чан. К счастью, это был уже не кипяток - за несколько минут вода поостыла. Но Кампуа выбрал самую большую медную посудину, и боцману раскроило лоб. - Рана глубокая? - Муанар всерьез предупредил: не перестанет орать и вырываться, придется снять всю кожу с черепа. После этого бедняга стих, но глаза у него все равно безумные… - Капитан! - раздался несмелый окрик. Ланнек обернулся. Рулевой, по-прежнему не отрываясь от штурвала, робко указал подбородком на два огня - зеленый и красный, вспыхнувшие в нескольких кабельтовых, прямо по курсу. - Лево на борт! А еще через несколько секунд так близко, что в курительной первого класса почти отчетливо различались фигуры пассажиров, мимо "Грома небесного" пронесся английский пакетбот Индийской линии. 4
Ланнек подходил к Муанару, притворяясь, что думает о чем-то другом, но пряча глаза. Покашливал, набивал трубку или поглядывал на море, словно высматривая ориентиры, и вдруг выпалил: - Вот что, Жорж, не будем себе портить кровь. В Гамбурге я от нее отделаюсь. Чаще всего происходило это на мостике, но стоило Ланнеку увидеть старшего механика за проверкой одной из лебедок, как он засовывал руки в карманы, напускал на себя озабоченный вид или, напротив, беспечный и, уступая непреодолимой потребности поговорить, спускался на палубу. - И здорово же, наверное, она мучается от морской болезни, старина! Море оставалось таким же суровым: погода пасмурная и холодная, штиль тут же сменялся ветром и дождем. Когда "Гром небесный" проходил мимо банок, а они здесь разбросаны повсюду, толчея так встряхивала судно, что все швы скрипели. Коровы вот уже двое суток не вставали с места и ничего не ели; челюстями они, правда, еще двигали, но не для того, чтобы жевать, а лишь давая выход струйкам липкой слюны. Боцман, чья забинтованная голова напоминала размерами водолазный шлем, давал им черный кофе, перечное семя, но безуспешно: животные поглядывали на него тусклыми, безнадежными глазами. - Слушай, Жорж, как бы ты поступил на моем месте? Ланнек молчал час-другой, затем его прорывало. Он заговорил о жене даже с боцманом, весело бросив: - И достанется же моей зануде при шквале! Ему не отвечали, отводили глаза, бормотали что-нибудь невнятное. Муанар имел жену и троих детей, старший из которых сдал в этом году экзамен на степень бакалавра. Старший механик был вдовец, а у боцмана жена содержала бакалейную лавочку где-то в Нормандии. Ланнек не пускался в подобные разговоры только с одним человеком - кривым радистом, и тот со своей стороны держался подчеркнуто официально, словно находил поведение капитана отвратительным. А ведь Ланнек не делал жене ничего худого! Он только не ел вместе с нею - ей подавали отдельно, за полчаса до остальных. Все время она проводила в каюте, поэтому муж не видел ее уже два дня - с самой пощечины. По его мнению, он вообще слишком беспокоился о ней. Спускаясь в кают-компанию, бросал взгляд на стол и по тарелкам определял, ела Матильда или нет. - Она не больна? - осведомился он у Кампуа. - Кто его знает. Если и больна, все равно, по-моему, не скажет - очень гордая. Точь-в-точь мамаша Питар, черт побери! И бывают же такие бабы - с виду ничего особенного, а уж характерец! Впрочем, какой там характер! Просто ослиное упрямство. Ланнек вернулся к прежним привычкам. В море он не брился, умывался наскоро и полдня расхаживал с непристегнутыми подтяжками. Питался он теперь опять вместе с остальными офицерами и, помня, что Матильде слышен каждый звук в кают-компании, держался развязно и шумно. - Ну, ребята, выше нос! Скоро Гамбург. А я знаю там кое-какие злачные места и одну шикарную блондиночку… Произнося свою тираду, он свирепо поглядывал на запертую каюту, потом на сотрапезников, прятавших улыбки. - Составишь компанию, Муанар? Муанар отделывался неопределенным жестом: все знали, что он никогда не сходит на берег. Старшему помощнику взбрело в голову изучить идеи Эйнштейна, он накупил кучу книг по теории относительности и с головой зарылся в них. - Ничего ты в этом не поймешь! - подтрунивал Ланнек. Вероятно, он был прав, но Муанар твердо решил кое-что понять. Ланнек шумно ел, затем опять вперился в дверь каюты и неожиданно выпаливал: - Понимаете, женщины - это годится только сами знаете для чего. Во всем остальном цена им не больше, чем старому ящику, болтающемуся на волнах. Он стоял вахту вдвое больше, чем ему полагалось. Отсылал Муанара спать или заниматься математикой, часами не покидал мостика, и рулевой слышал, как капитан разговаривает сам с собой. - Ну и ну! Опять шквал! - вздыхал Ланнек, посматривая на небо. Он думал о Матильде. Сидит, наверное, бледная у себя в каюте, и, как ни крепится, ее все равно рвет. Правда, минуту спустя он уже расспрашивал феканца: - Не заболела? - Не звала. Слишком уж она гордая! Да, слишком: даже если соврала, ни за что не сознается. Борьба со встречным ветром отняла не один день, но "Гром небесный" вошел наконец в устье Эльбы в поднял сигнал для вызова лоцмана из Куксхафена. Было утро. Оно не успело окончательно стереть с неба тьму и по берегам еще горели цепочки фонарей Моросил мелкий холодный дождь. К борту подвалила моторка, лоцман в зеленой форме поднялся на палубу, взошел на мостик и по-военному вскинул руку в приветствии. Между буями, обозначающими фарватер до самого Гамбурга, несколькими колоннами, словно муравьи, ползли суда; насыщенный копотью воздух был пронизан гулом дизелей и уханьем машин. - Поднеси стаканчик фрицу! - приказал Ланнек и спустился к себе в каюту. Таков был ритуал. Когда судно входило в порт и лоцман поднимался на палубу, Ланнек уступал свое место Муанару и тщательно приводил себя в порядок, как делают рабочие воскресным утром. По каюте мгновенно разносились ароматы мыла, одеколона, крема для бритья, а Кампуа заранее выкладывал на койке крахмальную рубашку, тугой стоячий воротничок, пристежные манжеты и самый новый костюм капитана - штатскую тройку с брюками в серую полоску. Одеваясь, Ланнек бормотал себе под нос обрывки фраз, а завершив туалет - обувшись в ботинки со скрипом, припудрив лицо после бритья и набриолинив волосы, уселся в кают-компании и придвинул к себе письменный прибор. "Возвращайся домой и передай от меня привет Марселю", - написал Ланнек сначала. Потом пристально посмотрел на дверь жены и в иллюминатор, за стеклом которого виднелись заводские трубы, скомкал листок, взял новый. "Возвращайся домой…" Он еле удержался, чтобы не вскочить, - так ему хотелось позвать жену и сказать ей… Что сказать? "Возвращайся домой…" Этого достаточно. Ланнек вложил записку в конверт, вынул две тысячи франков из стального сейфа, где хранилась судовая касса, и позвал Кампуа. - Передашь моей жене. - Когда мне в тюрьму? Парень опять за свое! Навязчивая идея, да и только. - Вернемся во Францию - увидим. Подай мне пальто и перчатки. Когда Ланнек, готовый к выходу в город, появился на мостике, "Гром небесный" шел уже мимо Альтонских доков, и к нему, стрекоча мотором, подваливал катер, который почти в ту же секунду стукнулся о борт. Лысый человечек с трудом вскарабкался на палубу, наклонился и принял из рук матроса кожаную папку. Лоцман неподвижно стоял у штурвала, положив на него левую руку, а в правой держа стопку кальвадоса - он неторопливо согревал напиток. Машины работали малым ходом. Вокруг "Грома небесного" маневрировали другие суда - одни двигались сами, иных тащили буксиры, а между ними густо, как автомобили на столичных улицах, кишели сотни шлюпок, катеров, шаланд. В глубине безлюдной пристани еще виднелся освещенный трамвай, наверняка грузовой, а за ним - тысячи темных домов. Лысый толстячок был морской агент, ведущий дела с Бернгеймом в Руане. Первым делом он обратился по-немецки к лоцману и указал ему номер причала, у которого следует ошвартоваться. - Вагоны готовы, разгрузимся через час, - бросил он Ланнеку. - Я ждал вас еще вчера. Они зашли в рубку, где капитан предложил агенту выпить и предъявил судовые документы. - Пассажиров нет? - Только моя жена. Один, второй, третий катер поочередно подваливал к пароходу, который маневрировал, пробираясь на отведенное ему место. На мостик поднялись чины портовой полиции, таможенники и два шипчандлера, уже успевшие выяснить у боцмана, что из съестного надо доставить. Ланнек благоухал. Ботинки его поскрипывали. Он вытащил традиционную коробку сигар, но, поддерживая разговор, все время прикидывал, прочла ли уже Матильда его записку. Главное, он не желает ее видеть! Пусть даже не пробует с ним объясняться! Впрочем, он этого не допустит - сейчас же отбудет на берег. - Слушай, Муанар, я отправился в консульство, в агентство - словом, по делам. Может быть, задержусь до ночи. Если моя жена соберется уезжать… Муанар в упор посмотрел на него. - Главное, ты ей не мешай. Кстати, скажи боцману - пусть сходит к врачу, сменит перевязку. Едва швартовщики в шлюпке приняли концы, Ланнек спустился в нее - так ему не терпелось оказаться на берегу. Шлюпка была грязная, вся замасленная. Чтобы не испачкаться, Ланнек остался стоять, а карабкаясь по железному трапу на причал, все время боялся выпачкаться. Город еще не ожил, но все краны уже работали, и Ланнеку приходилось то смотреть под ноги, чтобы не растянуться на рельсах или не угодить в лужу, то задирать голову, чтобы не стукнуться о плывущий в воздухе ковш. Сдвинув на затылок светло-серую шляпу, он пробирался между вагонами и платформами. По запаху сообразил, что рядом разгружается судно дальнего плавания, пришедшее с Востока: от ящиков, сложенных штабелями вдоль пирса, тянуло корицей. Дорогу Ланнек знал. Это был единственный маршрут, знакомый ему в большинстве приморских городов: управление порта, таможня, консульство. Как и морской агент, капитан держал под мышкой папку, только побогаче - из красивой желтой кожи. В управлении порта Ланнеку пришлось подождать, пока ему заверят судовой журнал, и он лишь в девять утра вышел за решетку, которая в любой стране отделяет мир моря от мира суши. Знал он еще одно - номер нужного трамвая. Через несколько минут трамвай подкатил, Ланнек вскочил на площадку и сошел на тихой улочке с мокрой мостовой, как раз напротив французского консульства. Когда в кают-компании Ланнек разглагольствовал о злачных местах, он врал, чтобы позлить жену. Веселый квартал Гамбурга он видел раз или два, но издали, и никогда там не бывал. Не знал он и названий улиц. Помнил только ориентиры: Парижский вокзал. Берлинский вокзал, Большой театр, церковь святого Николая. Иногда его заносило в сторону, но через несколько минут он спохватывался и, никого не расспрашивая, сам отыскивал дорогу. В половине одиннадцатого, выйдя из консульства, он поел сосисок и картофельного салата в пивной, куда заглядывал при каждом заходе в Гамбург. Хозяин узнал его. - По-прежнему ходите на "Ажене"? - Нет. Теперь у меня собственное судно - "Гром небесный". - А-а!.. Ланнек не был голоден. Тем не менее отведал сосисок: завтракать ими в этот час при каждом новом рейсе стало у него традицией. Затем взял такси и отправился к морскому агенту - он не знал, где у того контора. | 
